Александр Новичков - Второе пришествие
Да, вера серьезный фактор, сдерживающий людей от преступлений и жестокости, но порой самые ярые ее последователи в самых чистых своих помыслах переходят любые границы разумного и человечного, совершая поистине чудовищные поступки. А одним из ярких примеров истории может послужить святая инквизиция.
И кажется, орден Львиной розы был непосредственной частью местного аналога святой инквизиции.
Священник, словно опытный конферансье, разогревал толпу, готовил к главному представлению. Это у него отлично получалось. Наконец, когда все внимание толпы было приковано к эшафоту, когда люди смотрели на него так, словно туда с минуты на минуту спустится ангел с небес, объявил:
– А теперь приведите сюда грешников! – переходя на визг, скомандовал он. – Да свершится воля господня!
Из белого, слегка перекошенного шатра, небрежно установленного примерно в пятидесяти метрах от платформы, вывели «грешников». Рыцари, с поднятыми башенными щитами окружили их так быстро, что никто не успел сосчитать «грешников», не говоря о том, чтобы разглядеть их лица. Даже я. Их вели, словно преступников, жестоких, опасных, пойманных и приговоренных к смертной казни. Их конвоиры шли медленно, размеренно, отсчитывая каждый шаг, неумолимо приближающий несчастных к смерти. Даже слишком медленно. У меня возникло ощущение, что рыцари чего-то боятся, вернее кого-то. Будто сам владыка ада, в которого они верят, вдруг поднимется на землю, чтобы освободить тех, кого они окрестили его пособниками.
Впрочем, в этом мире следовало быть осторожнее с подобными шутками. Мало ли что может случиться, когда существует такая непредсказуемая вещь, как магия.
«Грешников» довели до платформы, несколько конвоиров поднялись с ними, но большинство присоединились к оцеплению, сделав кольцо еще плотнее. Их было трое, все с черными тряпичными мешками на головах и со связанными за спиной руками. По форме тел и одежде можно было определить, что приговоренными были двое мужчин и женщина. Видимо, та самая «ведьма», которую обвинили в поджоге трактира.
Не желая глядеть на то, что происходит на платформе, как развивается зрелище и не желая слышать, что несет священник, я начал осматриваться вокруг. Но чем больше я всматривался в воодушевленные лица паствы, чем чаще слышал слова, возносящие хвалу господу, которые отчего-то вдруг начали резать мне слух, тем сильнее становилась злоба внутри меня. Я не мог понять, как люди, явно считающие себя порядочными, добрыми и богобоязненными, могли спокойно смотреть, как казнят их соплеменников, обвиненных в абсолютной ахинее, конечно же, без суда и следствия, можно сказать, невиновных, как они могли чувствовать воодушевление в такой момент.
«А мне-то казалось, что я толерантен к вере. Признаю, что человеку легче жить с ней, чем без нее. На веру можно опереться, когда ничего больше не останется, когда все вокруг обратится во тьму. «Бог есть, и он оберегает меня» – так считает каждый верующий, даже когда умирает под колесами многотонного грузовика. И он не теряет веру до своей последней мысли. Для него важна сама идея религии – перспектива вечной жизни, плохой или хорошей, в зависимости от его поведения. А с надеждой на то, что после смерти будет что-то еще, умирать намного легче».
Но даже таким безумным размышлениям не удалось достаточно отвлечь меня.
– …Узрите же лицо этой богопротивной ведьмы! – Возглас священника прозвучал практически в полной тишине.
За ним последовал вздох восхищения и многочисленные реплики негодования по отношению к обвиняемой.
– Боже мой, – прошептал рядом алхимик, старательно удерживая за плечи Эвана, чтобы тот ненароком не взглянул на «ведьму». – Она же еще совсем девочка…
Голова сама повернулась в сторону платформы. Глаза сами отыскали знакомую фигурку, привязанную веревками к центральному столбу. Память сама определила, кому принадлежат эти чуть поблекшие, испачканные, но все еще золотистые волосы.
«Лилия!»
Глаза едва не вылезли из орбит от удивления. Рот раскрылся, а в груди словно бы вспыхнуло пламя. Я понял, что не выдержу. Просто не выдержу этого. Ничто на свете не заставило бы меня спокойно стоять и наблюдать, как ее сжигает какой-то разукрашенный клоун. И не только меня, я чувствовал, что демон тоже пылает от негодования. Он тоже не мог позволить свершиться этому безумству.
– Не позволю, – выдавил я, чувствуя, как скрипят и крошатся мои зубы. – Я им не позволю этого сделать… Даже если придется убить их всех. Таково мое желание!
– Максим? – неуверенно протянул руку Шин, боясь прикоснуться ко мне и не рискуя заглянуть в лицо.
Окружающая нас толпа взорвалась криками и свистом.
– Уходите. – Толикой разума я осознавал, что в порыве ярости могу сотворить то, о чем сильно пожалею. – И не оборачивайтесь в пути. Возвращайтесь в дом и не выходите наружу. Я не позволю им убить Лилию…
– Что… – не верил своим ушам немолодой алхимик. – Нет! Даже не пытайся, даже не думай об этом!
Шин вцепился мне в руку, подтянулся к самому уху. Его голос дрожал.
– Я не знаю, откуда ты знаешь эту девушку, не ведаю, насколько она тебе дорога, но ты уже не сможешь спасти ее. А если попытаешься – погибнешь сам. Никто не сможет пойти против церкви и ордена Львиной розы. Ты ловок, проворен, умеешь сражаться, но выходить на бой против целой армии рыцарей – самоубийство! Человеку это не под силу!
– Верно, – отозвался я, – человеку не под силу… Но мне, может быть, и под силу.
Я повернул лицо к алхимику. Тот побледнел и отшатнулся. Эван, стоящий у него за спиной, увидев меня, попятился и, чтобы не закричать, прикрыл рот ладонями. Хорошо еще, что все остальные зрители были увлечены зрелищем на платформе и слышали только проповеди священника, иначе мое собственное представление началось бы раньше.
– Значит, ты… И все те вопросы… – сначала растерялся Шин, но быстро взял себя в руки. А может, растерялся еще сильнее. Он вдруг вытянул откуда-то кожаную сумку через плечо, мою сумку, только заметно располневшую с того момента, когда я оставил ее в углу комнаты.
– Вот, – он протянул сумку мне. – Наверное, ты больше не вернешься в Гинну… Я осмелился положить туда немного моего печенья. Оно тебе, кажется, понравилось…
Кто принял решение взять эту сумку и повесить ее через плечо – я или демон, так и осталось для меня неизвестным, но я это все же сделал и, кажется, сказал спасибо Шину, хотя разум мой уже вовсю рвался к платформе, разметая в стороны рыцарей с башенными щитами.
– Надеюсь, – добавил на прощание Шин, глядя на меня с некоторой опаской, но и с нескрываемым восхищением, – что никому не удастся изменить тебя…
Я дождался, пока невысокая фигура алхимика, ведущего перед собой маленького Эвана, растает в толпе, и начал воплощать свой план. А он был довольно прост: как можно скорее попасть на платформу, а дальше – будь что будет.
Словно черный ветер я промчался по опорам сложенных прилавков, обмотанных яркими полотнами, едва ли не ступая по головам зевак. Меня никто не успел разглядеть, а те, кто заметил, удивленно протирали глаза, гадая, что же предстало перед ними. Ничто не могло меня остановить.
Словно заколотая свинья, завизжал священник. Факел вылетел из его руки и упал с платформы, прямо под ноги рыцарям, задравшим шлемы и вперившим взгляды прямо в меня. Какая-то женщина истерично закричала и начала царапать себе лицо ногтями. Затем прорезался голос у стоящих близ платформы мужчин: глухой рев поднялся над площадью, становясь все громче и насыщенней.
Воспользовавшись паникой, я позволил себе осмотреться. Лилия, привязанная к деревянному столбу, стояла ровно за моей спиной, на ней была все та же белая кружевная ночная рубашка, что и в день пожара, только она стала заметно грязнее, появились мелкие порезы ткани и даже прожженные дыры. Голова была опущена, волосы закрывали лицо, я не видел ее глаз, возможно потому, что она была без сознания…
Но мой взгляд пробивался даже через сталь рыцарских шлемов! Нет, я просто не хотел видеть ее глаз, не желал знать, в сознании ли Лилия, потому что представил, что ей пришлось пережить, пока я расслаблялся в доме у Шина, поедая печенье. И от того, что я видел, что представлял, что чувствовал, у меня внутри все словно закипало. Но опасность несла не моя ярость, не ненависть, не гнев, а то, что демон по имени Эфир мог исполнить мое желание.
Но почему-то я заговорил.
– Жалкие трусливые лицемеры, – мой голос звучал громко, раскатисто, мощно. Он заставлял трепетать. – Вы восхваляете бога и порицаете дьявола, но сами временами не способны отличить одного от второго. Вы прикрываетесь религией, прячетесь за заповеди, как за щит, но сами живете так, словно эти правила распространяются на всех, но только не на вас, на каждого из вас. Вы говорите «не лжесвидетельствуй», но сами готовы обвинить кого угодно в чем угодно, говорите «не убивай», но на ваших кострах сгорают невиновные, надеетесь не создать себе кумиров, но ваша твердолобая вера искривилась настолько, что становится сложно понять, во что вы действительно верите…
