Юрий Евстафьев - Версия
Поэтому непривычная гуманность его директивы заставила содрогнуться его войско. Это что ж он такое задумал? Какой ещё жутью он хочет сам себя переплюнуть? Божий страх стал накидывать на слабонервных петли суицида: военные стали стреляться, гражданские стали четвертями пить отраву – бурячный самогон. И, хотя погода была, как обычно в это время, переменной – то дождь, то снег, то ясное солнце, всем казалось, что воздух над территорией застыл, загустел и вроде как-то посинел. Нечем стало дышать.
Политбюро во главе с Главой всерьёз обсуждало весьма экономическое рацпредложение одного начальника Печлага: «О возведении вокруг всех населённых пунктов страны лагерных заборов с вышками» и новом названии страны – СССРЛаг. Предложение сочли не содержащим новизны и отклонили, сославшись на то, что и так всё население контролируется органами не хуже, чем в лагерях, а приставка к названию может повредить международному имиджу Союза, и потому преждевременна. Было сказано, что как только отпадёт необходимость в имидже (а она обязательно отпадёт вместе с капитализмом и империализмом), к вопросу можно будет вернуться. Слово «имидж» перевели для членов Политбюро как «видимость» и часто употреблять не рекомендовали.
Военные оказались последними в триаде дрожавших от страха силовых структур. Их доклад уже ничего не менял и нового не вносил. Хотя они первыми столкнулись с проявлениями диверсии. Сначала были непонятные радиопереговоры на языке, незнакомом военным переводчикам. Московские эксперты назвали его «идиш». На месте перевести ничего не удалось. Затем дорожные патрули докладывали об интенсивных передвижениях небольших колонн «Студебеккеров» с бетономешалками, генераторами и стройматериалами, с маршрутными документами до ближайших районных центров и городов. Ничего не вызывало сомнений, если не считать непонятной транспортировки большого количества удобрений в те же географические точки. Но дела строительства и сельского хозяйства военных не интересовали, поэтому в рапортах наверх такие вопросы не отражались. Не отразили они и таких смешных вещей, как сбитые корабельными зенитками три воздушных шара, величаво плывших на приличной высоте в сторону Турции. А куда уплыли ещё семнадцать? Смешными эти шары были потому, что на их стропах болтались ошмётки каких-то огромных простыней и железные бочки, все покрытые навозом жуткой вонищи. Посмеялись, но так как объяснить не могли, то и в рапорта не внесли, дабы не найти приключений на свою шею.
Дублёр
Конечно! Конечно, сначала Берия озверел. Ведь даже такое тренированное на все непредвиденные случаи воображение, каким он обладал, не могло представить столь масштабного, абсолютного наплевательства на дело всей его жизни! У народа, под корень выполотого голодовками, репрессиями и войнами, живущего в страхе и обмане, вдруг проявилась такая сила!
На фотографиях, которые вместе с киноплёнками были в пакетах, доставленных обычной почтой в отделы МВД и КГБ, чернилами от руки было написано: «Вы кровью нас залить хотите, мы вас с Кремлём зальём говном. Его на вас в Союзе хватит!». Не очень стильно, но предельно выразительно. Было бы не так обидно, если бы речь шла просто об угрозе убить или зарезать. Позор, конечно, трудно ощутить, не имея совести, но использование говна вместо перчатки вызова даже партбилеты пробивало навылет. Волки в ярости завыли!
До сих пор Берия сам планировал и подготавливал операции. Это было просто. Восстановлением разбитого войной хозяйства занимались вернувшиеся домой фронтовики. Уходили они мальчишками, вернулись закалёнными вояками. Но у них не было никакого опыта по строительству жизни на пустом месте и голыми руками. Поэтому каждого можно было обвинить во всех смертных политических и уголовных грехах за плохую работу, состряпать обвинение во вредительстве, растрате, диверсии и терроризме, хотя слова такого тогда ещё не применяли. И сажать, сажать, сажать. И судить без суда, и этапировать всё в те же тундру и тайгу, которые всё не переполнялись, всё хватало места, так как пришедшие раньше плохо ели, плохо спали, очень мёрзли. А чтобы согреться, укрывались землицей (См. «Отечество»), освобождая места для новеньких. Берия отвечал за безопасность – и находил преступников. Наградить! Берия отвечал за стройки коммунизма – и находил бесплатную рабочую силу. Два раза наградить! А провал планов восстановления, обескровленных потерями рабочей силы с помощью КГБ и обезглавленных – за провал этих планов Берия не отвечал! Отвечали другие! Отвечали руководители строек. Они же и становились главными преступниками! Расстрелять!
Берия всё планировал. Сколько надо раскрыть преступлений – столько и раскрывал. Сколько надо было набрать зэков на стройки коммунизма – столько и набирал. Делал из них коммунистов – посмертно. Кладбищ не было – был бетон плотин и атомных станций, была вечная мерзлота.
Поэтому в своём кресле Берия сидел тоже «бетонно».
Вождь понимал, насколько опасен для него землячок. Но, оказывается, так много у Вождя противников! И политических, и просто убийц – как обойтись без такого щита! Боялся, терпел, и подписывал расстрельные списки, подписывал, подписывал.
У Берии же было почти благостное настроение. Никаких политических преступников давно уже не было, а уголовники и близко к Кремлю не подходили. Но Вождь-то об этом не должен был знать! И не знал!
Всё было х…..
А теперь…
Нет, дело было не в дрожащих полковниках, и не в докладных, что трепыхались в дрожащих руках. Берия увидел вдруг систему, которую он создал, и в которой не сомневался. Он всегда видел её, как огромную сеть, растянутую на высоченных телеграфных столбах вокруг всей страны. Мелкую железную сеть, сквозь которую не могли пролезть и комары. Теперь он увидел, как в этой сети появляются и расползаются дыры. Дыры становятся всё больше и больше. Вот через них свободно идут люди и проезжают машины, вот они превращаются в обрывки тряпья. Остались только голые столбы.
Все могут представить себе, что он почувствовал. Каждый из нас во сне не раз искал свою машину. Вышел из дому, а её нет! Ну, нет! Исчезла! Вот тут стояла, а теперь нет! А сейчас жена выйдет! Йиёёёооо… Инфаркт.
Или ещё сон. Выходишь из банка. В руках большой саквояж. Именно саквояж, которых уже лет пятьдесят, как не делают. Ну, такой, с которыми врачи ходили. Только в два, нет, в три раза больше. Таких вообще не было. Саквояж набит пачками долларов. И каждая бумажка по сто долларов. Совсем немного по двадцать. Чтобы не менять при мелких покупках. А когда вышел, то стало легко так, приятно. Понятно, столько долларов!
И вдруг соображаешь, что рукам твоим тоже легко и приятно. Что нет в них ничего, ничего они не несут. Никакого саквояжа. Где он? В банке? На скамейке под кассой? Возле кресла, пока квитанции прятал? Чёртовы квитанции! В банк, скорее! Скажите, пожа…, вы не видели? А вы, вы не видели? А меня вы видели? Куда смотрели? Йиёёёооо… Инсульт.
Вот такое подавляющее ощущение потери, самоубийственное, в смысле толкающее со скалы в бушующее море, или толкающее под самосвал, или привязывающее галстук к бачку над унитазом, до тошноты заполнило Берию.
Он не мог говорить, просто ткнул согнутым пальцем в сторону полковников, что означало «Выйти! Ждать!». Они выскочили вон, а Берия проскочил через свой кабинет, совмещённый со спальней для приёма и изучения дам женского пола (вот ведь козёл!), влетел в персональный ватер-клозет и выдал своё поражение собачьим лаем, воем, визгом, грузинским матом и стуком по кафелю кулаками и ботинками. Жаль, что тогда ещё не было камер наблюдения. Не осталось для истории сцены полной человеческой катастрофы. Что там сопли Мавра!
Чьи-то воля, смелость, оперативность опередили его. На этот раз у него не было готового решения. Не было никакой упреждающей информации
Но, как мы знаем, это был необыкновенный козёл. Сами представьте, каким опытом змеиности он обладал, пройдя, вернее, проползя за пятьдесят лет, жизнь от меньшевика до Маршала СССР без физических потерь. В последние годы этот опыт снова призвал его к поиску своей дороги в будущее, потому что общий путь стал подозрительно ухабистым. Если до сих пор ему было абсолютно наплевать, что о нём думают все, кроме его кореша Кобы, то теперь иногда он вдруг ощущал себя, бедный, одиноким-одиноким на пустой и мокрой степной дороге. А то наоборот – тесно становится, как будто со всех сторон его поджимают чьи-то жёсткие плечи, чьи-то руки грубо шарят по телу, по карманам. Пора что-то делать. А что, если всё взять на себя? А кореша куда? Да какой он кореш! Кореш, пока верит, что я прикрою его от русской дубины. Похоже, почуял, что где-то, кто-то уже вырезает её. Дождался. Поселить бы его рядом с лысым, раскочегарить траур года на два, режим ввести, чтобы эти два года все сморкались от горя, чтоб ни влево, ни вправо. Глядишь, и ко мне привыкнут. А я давно знаю, что надо делать, чтобы всё заработало: всё остановить и запустить на обратный ход.
