Оксана Демченко - Воин огня
– Бред, – осторожно предположил Рёйм. – Я уже не понимаю ни единого слова.
– Я мавиви, могу дать ранве полноту обретения родства с неявленным, с духами, – пояснила, а точнее, еще более запутала женщина. – Не совсем, только на время. Если они примут родство с бледным, если сила не вытеснит разум, не угасит волю. Вот так, мы будем иметь надежду. Если я правая, ты не будешь опасный для зеленого мира. Мне не придется тебя убить.
Рёйм потряс головой и еще раз шепнул себе под нос:
– Бред, горячечный…
Теперь он уже не сомневался: пытки оптио подточили рассудок женщины и ввергли ее в пучину суеверий. Надежда выжить самому и спасти несчастную, невесть с чего возникшая и согревшая душу, сгинула, растворилась в сумерках уже близкого вечера.
– Положи мои руки ладонями вверх. Прижми свои ладони, – велела женщина. – Нагнись, еще. Низко, вот так. Смотри в глаза. Не думать, не сомневаться, я мавиви, я имею опыт.
Пусть исполнение указаний бессмысленно, но когда просят и так смотрят, когда есть ощущение, что в тебя верят и ты – защитник… Рёйм с долей смущения усмехнулся. Кто еще бредит! Ему под сорок, а верить в подателя чаши света он перестал ребенком. Помнится, пришел однажды тайком в полутемный тихий храм. Никого не было рядом. Он прокрался к чаше. Озираясь и вжимая голову в плечи от каждого шороха, уложил в золотое полушарие мешочек с самым ценным, нельзя ведь просить и отдаривать за просьбу безделицей. Под грубой тканью позвякивали – они и теперь памятны – три солдатика, деревянная фигурка коня и настоящая жемчужина, которую он сам добыл из ракушки. Речная, мелкая и тусклая, но как он ею гордился…
– Вот, возьми, – шепнул он богу, зажмурив глаза и представляя высшее существо таким, каким оно было изображено на картинке в маминой комнате. – И сделай меня хоть немножко покрупнее и посильнее.
Он ушел из храма с легкой душой, чувствуя себя способным летать и ожидая скорых перемен к лучшему. Но всего в жизни пришлось добиваться самому, вопреки невеликому росту и столь же невпечатляющей силе… Потеря жемчужины и драгоценных солдатиков осталась почему-то самой детской и самой памятной болью, отметившей утрату причастности к чуду…
Рёйм сплел пальцы с тонкими бессильными пальцами мавиви, нагнулся над ней и улыбнулся. Может статься, он исполнил просьбу только потому, что удивительно приятно смотреть в глаза этой дикарки и находить там, в темно-синей глубине, свое отражение, похожее на неисполненную «добрым боженькой» мечту: быть защитником, сильным и надежным человеком. Пожалуй, даже последней надеждой.
– Мое имя Шеула, – едва слышно шепнула женщина. – Я открываю для тебя, кого назвала ранвой, врата обретения силы асхи и помощи асари. Смотри в глаза и слушай большой дождь. Внимательно слушай, он говорит только с тобой, ранва Рёйм.
Новая молния полыхнула, отразившись в глубине глаз мавиви. Капли зависли в воздухе, подобные жемчужинам, светящиеся, напоенные синеватыми бликами вспышки. Мгновение растянулось и смутно продлилось, а потом дождь рухнул вниз, тяжелый, темный, упорный. Одна за другой капли, помнящие сияние, застучали по спине, плечам, столешнице, скатились по коже Шеулы, лаская ее и снимая боль… Сердце болезненно дрогнуло, и показалось, что можно чувствовать путь каждой капли, словно водой этого дождя он сам обнимает тело больной. И ощущает его, теплое и беспомощное, и гладит, обещая спасение и здоровье. Тепло накопилось в пальцах и стало заполнять тело, а он все смотрел в безмерную глубину глаз и не мог вынырнуть из этого омута… Да и не желал.
– Обычно ранва, если имеет обретение, думает о врагах, о великой битве и славе победы, – с долей насмешки сообщила женщина. – Часто так сильно думает, что забывает мавиви, забывает клятву оберегать мавиви… на время забывает. Сначала, если идет большая волна обретения. Ты странный. Мне даже жарко, не надо меня обнимать и поклоняться.
– Поклоняться? – задумался Рёйм. – Пожалуй. Только это не я странный, а дождь. Я бы никогда не сказал вслух столь красивой и чужой женщине, что она мне нравится, но под стук капель невесть что выговаривается с легкостью… Я никому не позволю причинить тебе боль, Шеула. Не знаю, как, я всего лишь врач и ничуть не воин, но я обещаю совершенно серьезно.
– Ничуть не воин, что вот так и неплохо. – Женщина попробовала улыбнуться. – Асхи хорошо соединяется с ранвой, совсем хорошо. Не ждала так, думала – хуже… Сила воды редко говорит воинам. Слушай ее и меня. Я мавиви, я разделяю и соединяю миры людей и духов. Я могу видеть свод всех сил мира и должна не нарушать свод, крепкий. Совсем обратно, выправлять их висари… не знаю ваше слово. Но я могу дать всю силу одного духа ранве, могу разрешить ранве нарушать висари, если так надо, если беда. Твоя сила – асхи.
– Дождь? – уточнил Рёйм, не надеясь разобраться и все же не смея выражать свои сомнения.
– И дождь, и так, и другое… Роса. Туман. Облако. Море. Много всего, много, разное, но дух один. Асхи течет в крови, асхи дает жизнь для тела. Асхи поит листья и будит почки. Асхи разрушает камни, хоронит мертвое дерево.
– Если попробовать совместить с почитаемым мною «Кодексом врачевания»… – задумался Рёйм. – Есть первоосновы сил, изучаемых врачевателями, они сухость и влажность, жар и холод. Неравновесие их и…
Мавиви вздохнула и прикрыла веки. Видимо, ей показалось очень сложным добиться понимания. Или она вспомнила о том, как близок закат? Рёйм виновато смолк.
– Ты умный, но сила не умом сыта, нет. Дать ей надо вимти…
– Вдохновение, – предложил свой перевод врач. – Хорошо, я стараюсь. Слушаю дождь и пробую вдохновиться.
– Не пробуй. Просто слушай. Сначала у тебя получилось, вот, – посетовала мавиви с грустью. – Но ты стал так думать и мало сердце слушать…
Рёйм сел на край стола, ладонями согнал влагу с лица и замер, закинув голову и подставив кожу новым каплям. Мало слушать! Наоборот, много. Он в суеверия впал и почти дошел до безумия, он утратил способность оставаться собой! Шепот дождя ширился, раздвигая пределы доступного восприятию.
Сердце Шеулы бьется почти ровно, ей уже лучше, боль ее не донимает больше, как и озноб. Нет, не надо о ней – слишком близко и снова похоже на поклонение… Да если бы он знал лишь о состоянии здоровья женщины! Было очевидным и несомненным вовсе немыслимое: непонятным образом он прослеживал, как от берега отвалила шлюпка и идет к кораблю. Не к этому кораблю, а к стоящему правее, к малой шхуне. В шлюпке шестеро гребцов, ветер зло бьет в корму, слизывает кровь только что убитого оленя, соленую и теплую… Огромная, в три человечьих роста, акула ощутила вкус крови. Теперь она, лениво выгибаясь в движении, подобном танцу, поднимается из холодных глубин к шлюпке. Корпус флагманского корабля ворочается, мокрые якорные канаты стонут, натужно кряхтят… правый, впереди, имеет незначительное повреждение, которое может быстро привести к обрыву, – волна косо лупит в борт, хлестко. На палубе флагмана, над головой, хоть и через один ярус отсюда, орет, надсаживая глотку, боцман. Когда адмирал пьян до неподвижности, и другим не грех хлебнуть лишнего. Мокрое искаженное лицо боцмана так понятно, до малой складочки, капли стекают с коротких ресниц, оставляя немного невнятными лишь тени под бровями… Боцман выпил многовато, горячая влага толчками бьется в его вздувшихся жилах, глушит остатки рассудка…
Рёйм вздрогнул. Постигнув боцмана, он обрел способность – точнее, нащупал ее, давно существующую, – слушать все биения и даже узнавать многие. Ему ли, врачу, не помнить пульс его благости! Уксус не пошел на пользу, того и гляди кровопускание потребуется уже на рассвете.
– Теперь хорошо слышать, – похвалила Шеула.
– Этого не может быть! Это невозможно…
– Пусть так, неважно. Принял первое невозможно, прими второе. Ты можешь менять. Я разрешила, да. Я соединила, асхи тебя слышит. Нет, другое слово – слушает, вот так! Она тебя слушает.
– Слушается?
– Вот, правильно, понял! Слушается. Я сказала, и он… она? Не знаю. Она так делает. Не всегда, но теперь, пока… вот теперь, асхи – твоя сила, я разрешаю: бери силу, меняй, пользуй, вот так можно и нужно. В том есть обретение. Я рада, мы успеть все делать до заката.
Рёйм небрежно шевельнул головой, и вода послушно сбежала, оставляя волосы почти сухими. Снова мелькнула навязчивая мысль: все происходящее – горячечный бред. Ну и пусть… Врач огляделся, рассмеялся, ощущая незнакомую легкость в теле, подобную той, что сопутствует приятному умеренному опьянению. Пьяным море по колено? Для других это лишь слова, а для него теперь – кто знает. Врач бережно закутал тело женщины в ткань, а поверх – в свою только что скинутую с плеч короткую куртку, еще хранящую тепло.
– Теперь ранва уверен, вот так… Уверен, понял: вот мы выберемся, – отметила Шеула.
– И недоумеваю, почему ты попала в плен, – отозвался Рёйм.
