Елена Ершова - Царство медное
Виктор почувствовал слабость в ногах и снова опустился на скамью.
– Зачем он вообще это сделал?
– Как раз об этом я спрашивал у вас, – ответил доктор. – И мой вам совет: последите лучше за своим здоровьем. А мы пока проверим вашу кровь на инфекцию.
– Это еще зачем? – спросил Виктор.
– У вас раздражение и отек на правой руке, – указал врач. – Видимо, его кровь попала в ваш организм. А васпы ядовиты.
– Что?
Виктор с пристрастием оглядел ладонь. Действительно, в районе крестообразного шрама виднелась припухлость, и кожу покрывали мелкие красные пупырышки крапивницы.
– И насколько они ядовитые?
– Примерно как осы, – улыбнулся доктор.
Виктор промолчал и вспомнил спор солдат: «Это проявляется не сразу или не проявляется никогда…»
Не проявляется что?
– Что значит быть хозяином васпы? – спросил Виктор.
– Я не знаю точно, – вежливо ответил доктор. Даже излишне вежливо. Так разговаривают со смертельно больными, обещая скорое выздоровление, но хорошо понимая, что человек уже обречен. Виктор схватил доктора за рукав:
– Скажите!
Тот аккуратно отнял руку и ответил со вздохом:
– Это какой-то старый ритуал. Настолько старый, что сами васпы его не помнят. Я сам только раз видел хозяина васпы. Когда только приехал фельдшером по распределению в Опольский уезд, в деревню Клыково. Бедного старика считали колдуном, а он бредил совершенно фантастическими небылицами об осах и живых мертвецах, о Королеве, притаившейся под куполом улья. Он говорил, что заключил договор давно, очень давно, чуть ли не после войны. Теперь его васпа мертв, поэтому и он скоро умрет.
Доктор замолчал и потер нахмуренный лоб.
– И что же случилось? – подтолкнул Виктор.
– Старик умер через три дня, – ответил врач. – Вскрытие показало, что все его внутренние органы разложились. Я не знаю, сколько он прожил в таком состоянии.
Виктор поежился. С момента, как Ян появился в его жизни, проблем стало куда больше, не говоря уже о подстерегающих на каждом шагу опасностях. Пусть бы сдох к чертям. А он, Виктор, скоро отправится домой. Мэр как раз должен связаться с институтом, и скоро ученого заберут обратно в Дербенд. Конечно, Виктор немного побаивался разговора с министерскими шишками, которые наверняка начнут расспрашивать о результатах экспедиции. Но что он мог рассказать? Бабкины сказочки, которыми вечерами пугают непослушных детишек?
«Вот не будешь слушаться, и за тобой прилетят ядовитые чудища, заберут тебя далеко-далеко на север, в вечную мерзлоту, чтобы закатать в противный кокон и сделать одним из них».
Как вообще представить свое открытие? Да и поверят ли ему на юге? Чтобы не быть голословным, надо предъявить веское доказательство. А чтобы предъявить доказательство, надо скрупулезно исследовать его самому. Собрать образцы. Наконец, привезти живого васпу в столицу.
И что тогда?
Вспомнилась падающая Мириам: из раны на горле хлестала кровь. Сполохи пожара за спиной лысого верзилы. Слова Ингвара: «Они делают куколок из детей…»
По спине пробежал холодок.
Может, лучше сбросить бомбы на их мерзкие гнезда? И положить конец этому отродью. Не будут больше красть и закатывать в коконы невинных детей, и васп не будет тоже. А когда умрет последний – и память о них будет стерта.
«Так и будет, – злорадствовал Виктор, наконец-то забираясь в постель в комнате, которую мэр любезно предоставил гостю. – И не останется никаких упоминаний. И всем тогда станет жить лучше. Мир станет куда чище без них…»
Так думал он, погружаясь в сон.
А снился ему дым…
…Черный дым до самого горизонта… Даже вечные хмурые тучи – наследие Сумерек – теперь полностью скрыты за его плотной завесой. Глаза разъедают слезы, в ушах – истошные крики и низкий гул моторов. Мальчик ползет по камням, обдирая колени. Он знает, что ему не убежать. Ведь они чуют… Всегда чуют терпкий запах свободы и стекаются стаями, жадно сверкают голодными глазами. Они приносят мрак и холод. От них нет спасения.
Даже земле больно, когда по ней идут васпы…
Мальчик слышит их голоса: совсем близко, может, всего в полутора саженях. Они напоминают ровное жужжание работающих механизмов, лишены эмоций, и смысл сказанного почему-то ускользает от мальчика. Ему нужно затаиться, подождать, но растет беспокойство за сестру. Она осталась одна, в пустом доме, где-то в середине этого бурлящего пламени, за стеной зловонного дыма.
Почему дым так пахнет? Пылают бревенчатые избы, плавятся стекла окон… К горлу подкатывает тошнота. Запахи дурманят голову. И к ним примешивается еще один.
Почему-то мальчику вспоминается теплая ночь, ветви ив, склоненные к воде, прыгающие языки костра и печеный на углях хлеб с тонкими ломтиками телячьей грудинки…
Мальчик узнает его – запах горелого мяса…
Виктор поднялся на постели, обливаясь потом. В голове еще раздавался гул моторов, но не было ни черного дыма, ни пылающей деревни.
Странный сон.
Виктор прошлепал босыми ногами в ванную и стал пить воду прямо из-под крана. Ночной кошмар постепенно отступал, но чувство беспокойства не проходило. И вскоре ученый вспомнил, что было тому причиной.
Ян.
Теперь ему было даже неловко за те злорадные мысли, что посетили его перед сном. Анализы ничего страшного не показали, поэтому доктор просто велел отслеживать самочувствие, а сам Виктор успокоился и постарался не думать о рассказе доктора. И вместе с тем, как проходило опасение за собственную жизнь, так же разрасталось в душе чувство вины перед Яном.
Мысли ходили по кругу. Виктор снова попытался уснуть, но вместо этого вздыхал, ворочался с боку на бок, а сон не шел. Невидимая нить, появившаяся с момента заключения договора, ощутимо натянулась.
«Пока жив я – жив и ты». Так сказал Ян. Что, если его слова были правдой? Что, если внутренности того старика действительно разложились от сильного яда, который содержался в крови васпы? Что, если с ним, успешным профессором, случится то же самое?
Виктор подскочил, обливаясь потом. Голова пульсировала болью, пальцы подрагивали. Далеко ли медицинский блок? Кажется, не очень. Надо лишь быстренько сбегать туда и обратно. Заглянуть в бокс, просто посмотреть одним глазком, все ли в порядке. Или, на худой конец, спросить о состоянии пациента у дежурной сестры. Пока Ян жив, не о чем волноваться, не так ли? И анализы ничего не показали. Но все же…
Виктор быстро оделся и проскользнул в коридор.
Он помнил, что по пути в блок они сворачивали налево, потом еще раз налево, а потом уже прямо по коридору и находилась дверь с нарисованным на ней красным крестом. Пару раз ему приходилось поспешно прятаться за колоннами, когда мимо проходили часовые, но лишь потому, чтобы не возникало лишних вопросов.
В медицинском блоке стояла тишина, лишь слабо потрескивали лампы, и не было видно ни души. Виктор осторожно прошел к боксу, куда вечером занесли Яна. Никакой дежурной медсестры здесь не было, но у дверей мирно посапывали двое солдат – на всякий случай мэр приставил охрану к опасному пациенту. Никто из них не проснулся, даже когда Виктор дернул дверь. Она оказалась не заперта.
В полумраке ночника Виктор увидел пустую теперь каталку – Ян лежал на кушетке возле стены. Он по-прежнему находился без сознания. Болезненные хрипы вырывались из его легких, но становились все слабее и реже, пока вдруг Виктору не показалось, что Ян не дышит вовсе.
– О господи, – сказал он, а потом закричал: – Сюда! Скорей, он умирает!
Похолодев, Виктор ворвался в бокс, но остановился, пораженный зрелищем.
Потому что в боксе Ян был не один. Возле его кушетки сидело что-то, чему Виктор сначала не мог подобрать название – оно было бело-голубым и прозрачным, так что сквозь него Виктор мог видеть белый подоконник и капельницу у кушетки.
Потом это что-то повернуло голову, и Виктор узнал…
Длинные льняные волосы, тонкий нос породистой северянки и молочно-белые глаза, которые ученый видел только у одной женщины.
Нанна.
Это действительно была она, или ее призрак. Ведьма тоже узнала Виктора. Потому что улыбнулась ему и приложила палец к губам.
Шшш…
Виктор замер, не веря своим глазам.
Тогда бесплотный призрак ведьмы склонился над Яном, узкие ладони нежно и ласково погладили его по лицу. А потом Нанна наклонилась и поцеловала его в губы – очень долго, словно делала искусственное дыхание, словно вдыхала в него жизнь.
Ян дернулся. Раз, другой. Его грудь снова начала вздыматься и опускаться. Тогда только Нанна отстранилась и снова погладила его по щеке, по шрамам, выбегающим из-под черной повязки. Еще раз поцеловав Яна, но уже нежно, мягко, она повернула к Виктору прозрачное лицо. Ее губы шевельнулись беззвучно, но в голове Виктора вспыхнули слова:
«Не позволяй ему сделать это…»
Затем она начала таять.
Сначала растворился подол платья, затем грудь, лицо… Последней растаяла ладонь, гладившая Яна по изуродованной щеке.
