Елизавета Дворецкая - Битва колдуньи. Сага о мечах
– Полгода тебе хватит?
– Да, через полгода никто не упрекнет тебя в том, что ты бился с больным, – согласился Хродмар. – Мы встретимся с тобой в первый день праздников Середины Зимы. Назови место.
– Здесь! – Виги криво усмехнулся и сплюнул на песок. – Зачем искать другое?
– Один и Тор пусть будут свидетелями. – Хродмар вынул из-под рубахи маленький серебряный молоточек-торсхаммер, один из тех амулетов, какие носят на груди все мужчины племени фьяллей. – Если только я буду жив и вправе распоряжаться собой – я буду здесь.
– Клянусь Одноруким Асом, тебе не придется ждать меня! – Виги в свою очередь показал свой квиттингский амулет – серебряную руку Тюра.
Ингвиль молчала, не вмешиваясь больше.
Виги ушел в усадьбу, широко шагая и не оглядываясь. Но его гнев и досада остались: они так и висели над берегом.
Хродмар снова сел на бревно, глубоко вдохнул.
– До чего же хорошо, что опять не больно дышать! – тихо сказал он. – Когда я там валялся, мне казалось, что вместо воздуха я вдыхаю кипящую смолу… А что этот Фрейр меча так на меня набросился? Он кидается на всех гостей твоего отца, или это я так ему не понравился?
Ингвиль села рядом с ним и вздохнула. До Середины Зимы еще далеко – но боги были призваны в свидетели клятвы, и через полгода Виги и Хродмар сойдутся в поединке. Из-за чего, кому это нужно? Ах, почему Стюр конунг не забрал своего наследника еще после Праздника Дис, когда сам был здесь, и не отправил в летний поход куда-нибудь к бьяррам?
– Значит, это я ему так не понравился. – Хродмар сделал вывод из ее молчания. – Он твой жених? Почему ты мне не сказала?
– Он вовсе мне не жених! – воскликнула Ингвиль и сама устыдилась своей горячности. – Вовсе нет! – тихо добавила она.
– Тогда какое право он…
Хродмар запнулся, словно о чем-то вспомнил. Постепенно до него доходило все то, что ему высказал Виги и чего он в горячке ссоры не заметил сразу. Оглянувшись, он подошел к деревянному ведру с водой, стоявшему у входа в землянку, и наклонился над ним. Ингвиль ахнула и подалась к нему, будто хотела оттащить, но было поздно. Он уже все увидел и невольно отшатнулся – показалось, что из ведра на него глянул кто-то совсем другой. Потом пересилил себя и снова наклонился. Конечно, отражение в воде было темноватым и нечетким, но огромная разница между прежним лицом и новым сразу бросалась в глаза.
Потом Хродмар отвернулся и застыл, борясь с желанием закрыть лицо руками и спрятаться от страшной правды. Ингвиль вспомнила слова Моди: «Ведь он самый красивый парень во всем Фьялленланде». Был. Должно быть, самому Хродмару это небезразлично. Даже его затылок и спина выражали такое отчаяние, что сердце Ингвиль болезненно сжалось.
– Хродмар! – Она подошла и положила руку ему на плечо, потом погладила по волосам. Волосы, отмытые после болезни, были очень красивы и свивались в мягкие колечки на концах. Он не пошевелился, будто ничего не заметил. – Хродмар, перестань! – умоляюще заговорила Ингвиль. – Не слушай Виги. Он дурак! – решительно добавила она, всей душой негодуя на товарища своего детства.
– Нет, он все правильно сказал, – глухо произнес Хродмар, не оборачиваясь. – Я похож на старого тролля. Я не думал… Я был так рад, что выжил… Но что я таким выжил… Что это… Это останется навсегда?
– Нет, – слабо возразила Ингвиль, не слишком веря своим словам. – Со временем… Кожа опять побелеет, рубцы немного сгладятся… Будет не так заметно… – утешала она, не отваживаясь на прямую ложь.
– Значит, это навсегда, – сказал Хродмар, по-прежнему не поворачиваясь. – Раньше меня звали Хродмар Щеголь. Теперь меня будут звать Хродмар Рябой. Или Хродмар Тролль.
Он глухо вздохнул, и этот вздох был похож на стон. Он понимал, что мужчине не годится так много значения придавать своей внешности, но смириться с тем, что отныне у него будет такое лицо, было нелегко. Казалось, он никогда не наберется мужества повернуться к свету, не сможет радоваться жизни или хотя бы прямо смотреть на людей. С таким лицом ему место в подземельях троллей.
– Хродмар! – Ингвиль снова погладила его по спине, как ребенка, который упал и ушибся. Голос ее был таким жалобным, как будто это она больна и просит о помощи. – Лицо – это ерунда. Вот у нас в Кремнистом Склоне есть один человек, Ульв Однорукий, пастух. Он еще молодым так сильно обжегся на пожаре, что ему отняли кисть правой руки. И ничего! Он приспособился все делать одной рукой и остался таким же веселым, каким был прежде. Наши девушки его обожали! Он женился потом на Ауд, она очень красивая. У нее все руки-ноги целы и приданое было неплохое, то есть она вполне могла выбрать здорового парня. А выбрала Ульва и вовсе не считала, что ее муж чем-то хуже других. Я сама все это знаю, потому и говорю.
Но Хродмар, похоже, ее не слушал – пример незнакомого пастуха не мог его утешить.
– Ты смелая, как валькирия, – отозвался он. – И как ты могла столько времени сидеть рядом со мной, смотреть на меня и не убежала прочь от страха!
– А почему это я должна была убежать? – неожиданно возмутилась Ингвиль. – Я не трусиха. Конечно, теперь никто не скажет, что ты хорош собой, как сам Бальдр, но мужчине вовсе не обязательно быть красивым. Доблесть мужчины не в красоте. И мне казалось, что ты сам должен об этом знать! Отважный, честный, решительный мужчина всегда будет красавцем в глазах женщины, и совершенно не важно, какое у него лицо! А если он еще добрый и веселый, то женщины так и будут к нему липнуть и побьют всякого, кто скажет, что он не красив!
Теперь она говорила от всей души. Когда Хродмар шагнул навстречу Виги, хотя сам едва держался на ногах от слабости, в ней что-то сдвинулось, причем так сильно и решительно, что обратной дороги этому чувству не осталось. Вся его фигура была полна той гордой внутренней силы, которая превыше любого недуга, уродства, даже увечья. Его ужасное лицо озарилось в глазах Ингвиль ярким негасимым светом. Хродмар будто стал частью ее самой, и ей была не нужна его красота.
Хродмар повернулся. У Ингвиль отлегло от сердца. Но он смотрел в море, словно не решался взглянуть на нее. Море все так же улыбалось, равнодушное к человеческим бедам и разочарованиям, гордое лишь собственной красотой и силой.
– Да, – наконец сказал Хродмар. – Я об этом знаю. И теперь мне придется привыкнуть к мысли, что самым красивым во мне будет мой меч. К моей Грозе Щитов, слава Тору, не пристает зараза. Но ваш визгливый молодой конунг прав – теперь меня полюбит разве что троллиха!
Ингвиль передвинулась и села так, чтобы видеть его лицо. Хродмар бросил на нее беглый взгляд и снова отвел глаза. Ему было стыдно, что еще сегодня утром он мог мечтать о любви такой красивой девушки.
– Виги наговорил глупостей, а ты повторяешь! – с упреком произнесла Ингвиль. – Только глупые женщины ищут красивых мужчин. Умные женщины ценят силу, великодушие, достоинство. А тебе разве нужна любовь глупых женщин?
Хродмар снова поднял на нее глаза и теперь смотрел долго. Его лицо чуть-чуть смягчилось. После своей болезни он доверял Ингвиль, как самой богине Фригг, и сейчас не мог ей не поверить.
Ингвиль сама взяла его руку и сжала ее обеими руками.
– Да, – тихо сказал он. – Наверное, ты права. Любовь глупых женщин мне не нужна. И я подумал – а может, мне хватит любви одной-единственной женщины? Такой, как ты.
Когда начало темнеть, Грим Черная Борода оставил свое почетное место напротив хозяйского и вышел из дома. От крепкого пива фру Альви его чуть пошатывало, но зато вечерний воздух казался необычайно теплым и душистым, ветер с моря пел приветливую песню. С пригорка, на котором стояла усадьба, было видно множество костров, разложенных окрестными жителями в честь Высокого Солнца. Где-то за перелеском пели и смеялись.
Остановившись сначала у дверей большого дома, Грим прислонился к косяку. Ему тоже хотелось петь. На язык просилась песня про Бьёрна, который пять лет провел в плавании, а потом пристал наконец к берегу и та-ак напился… И та-аких дров наломал… Грим слышал эту песню от барландских торговцев на последнем пиру у Стюра конунга, и она ему очень понравилась, вот только он никак не мог вспомнить, что же случилось с тем Бьёрном на берегу!
Вечер был так хорош, что Грима потянуло пройтись. Он решил сходить к берегу и посмотреть, как там «Красный Волк», не разбежались ли к кострам и девушкам хирдманы, оставленные его сторожить. Он шел, покачиваясь и распевая строфы о похождениях Бьёрна (в основном собственного сочинения), так что окрестные тролли плакали от смеха, зажав зубами кончики хвостов. Для удержания равновесия Грим взмахивал руками выше плеч и иногда выкрикивал: «Штормит! Эка разгулялась нынче погодка!»
К самой тропе спускался пологий склон горы, поросший редким сосняком. А на вершине склона вдруг мелькнуло что-то серое, лохматое, проскочило и пропало с глаз. Грим перестал петь и остановился, придерживаясь для надежности за ближайшую сосну и моргая, будто пытался проснуться. Кто это: волк или тролль? Пожалуй, не стоило выходить в лес одному. Середина Лета – одно из тех переломных мгновений года, когда иные миры наиболее близки к нашему; в эту ночь невидимая стена истончается и тает… Вот ведь потянуло спьяну на подвиги!
