Ксения Медведевич - Сторож брату своему
– Нету… Ни «Танцовщицы», – у одного из новых альминаров и вправду был игривый такой балкон-юбочка, – ни «Вафельки»…
Смигнув еще раз, Тарег понял, что не складывалось для зрения: крышу единственного уцелевшего альминара, «Младшенького» (а на самом-то деле самого старого из построенных), обвивало длинное хвостатое тело. На шпиле башни висел аждахак. Крошечный – на таком-то расстоянии – и черный среди яркого рыжего пламени.
– «Младшенькому», похоже, тоже недолго осталось, – пробормотал он.
Ну что ж, ты дошутился, Полдореа. Правоверный аждахак, говоришь…
Хорошо, что ашшариты не видели когтистую драконскую тварь: демон весь уходил в пламя и ненависть, не имея сил проявиться для обычного зрения.
– Говоришь, к нам жалуют, – Селим, наконец, отвернулся от завораживающего зрелища гибнущей масджид и посмотрел на присосавшегося к меху Каойльна.
Тот лишь прикрыл глаза и покивал, не отрывая губ от костяного навершия – все не мог остановиться и жадно глотал воду.
– С ними два дэва! – радостно сообщил он, со вздохом отдавая мех и отирая губы рукавом.
– Три, – спокойно поправил его Амаргин.
И показал в черное устье улицы слева. Оттуда донеслось неспешное хлюпанье грязи.
Кряжистые сутулые фигуры медленно выбрели на площадь и встали, опустив к коленям когтистые руки. Круглые глазки ртутно блестели, чуть шевелились слипшиеся в сосульки длинные космы на голове. Голая серая кожа тускло светилась в темноте.
Люди видели троих здоровенных амбалов с красными светящимися глазищами, в красной одежде и в красных же чалмах. Вот только зажатые в ручищах дубины и в хен, и в мире живых гляделись одинаково – неприятно. Большие тащили эти дэвы дубины. Такими удобно и дверь проломить, и голову, никакой шлем не поможет.
– Местные, с Асира небось спустились, – пробурчал один из гвардейцев, Масуд.
Он был, наособицу, не степняк, а из здешних бедуинов-таглиб.
– Оголодали по засухе, теперь в долины прут, да проклянет их Всевышний…
– Похоже, к этим карматам примкнула вся здешняя мразь, шелупонь и срань леворукая, – прошипел Амаргин.
И повернулся к Каойльну:
– А… ее… видел?
– Нет, – мотнул рыжими лохмами сумеречник. – Не видел.
– Пришла бы она, – тихо сказал Тарег, – не было бы шелупони. Это как с крупным хищником: когда выходит тигр, шакалы разбегаются.
За спинами дэвов замелькали фигурки помельче и поюрче – люди. Много людей.
– Хозяйку видел? – поинтересовался следом нерегиль.
Каойльн снова отрицательно помотал головой.
– Псин ее?
– Не, не видел.
– Н-ну-ну… – зло пробормотал Тарег.
Проснись, Полдореа. Время умирать.
А вы, наилучшая госпожа, как обойдетесь без вашего города?..
Примеривающийся к копьям у стены Амаргин сказал:
– Стрелок, поинтересуйся у командира, старику с муллой надолго еще работы осталось?
Тарег скрипнул зубами. Ответ он знал и так: работы осталось не надолго. Работы осталось навсегда.
Ибо аз-Захири и почтеннейшему Абд ар-Рафи предстояло совершить подвиг: они должны были создать «четки». Так называли запечатанную охранными знаками лестницу. У порога рисовали трилистник печати Али, на ступенях сигилы Дауда, а за последней ступенью – снова трилистник имен Али. Имена собирали знаки, как нитка четок в руках молящегося собирает бусины.
Лестницы в аш-Шарийа традиционно пользовались дурной славой. Похоже, именно под ними выгибался спиной чужой призрачный мир – и наудачу касался хребтом самых невинных ступенек и проходов. От лестниц можно было ждать всякого, в особенности ночью. По ним в незримом мире могли промаршировать джинны. Или обитатели зазеркалья и Дороги Снов. Поэтому зеркала в аш-Шарийа предпочитали прикрывать на ночь тканью. Ну или не смотреться в них после сумерек. Лезть оттуда не лезли, но погримасничать, рожи построить, напугать, в особенности ребенка, могли запросто. Так что, проходя ночью по лестнице, ашшариты предпочитали вежливо извиняться. А случись, кто топнет на ступеньке или чего уронит, так читали Фатиху и сыпали солью. Ну – лестница, одно слово. Зато уж собранная в «четки», укрощенная лестница становилась неодолимой преградой для всякой злой твари и уродливого порождения. Именно такую преграду предстояло возвести аз-Захири и старику-мулле.
Вот только работа эта была не под силу человеку. Даже праведнику. Даже двум праведникам.
Потому что два человека – это очень мало для того, чтобы расписать охранными знаками длиннейший лестничный марш, за которым открывались огромные пространства резервуаров. Пятьдесят шесть ступеней должны быть запечатаны, от начала и до конца. Без пропусков. До самого последнего порога: путь начинается и заканчивается, оборвавшийся или прерванный путь – не преграда.
Печать Али и сигила Дауда ибн Абдаллаха – не простые знаки. Они тем сильнее, чем больше сил вложено в их начертание. Сделать оттиск с резного камня в данном случае помогло бы мало. Знаки нужно было прорисовывать. Письмена куфи с тройным Именем. Сигилу – пентакль в пентакле, Имена по ободу, в полном сосредоточении, после серьезной медитации. И так – все пятьдесят шесть раз, на каждой ступени. И дважды над трилистником – у порога и в конце лестничного марша.
Аз-Захири молился всю прошлую ночь. А с утра взял в руки кисть и принялся за ворота. Сегодня вечером к нему присоединился толстячок-мулла.
Когда Тарег спускался по лестнице последний раз, почтеннейший Абд ар-Рафи ибн Салах, погруженный в глубокое созерцание, сидел на двенадцатой ступени сверху. Аз-Захири полулежал у стены, совершенно измученный и бледный, с огромными темными кругами под глазами. Какая-то женщина с благоговением подносила ему ко рту чашку с гороховым супом: местные почему-то верили в его целительную силу, примерно как на западе верили в лечебные свойства куриного бульона. Тарег успел вяло удивиться, как они сумели приготовить там, внизу, этот суп. Потом сосчитал ступеньки. Потом задал вопрос:
– Шейх, ты скоро?
Мулла даже не пошевелился.
Аз-Захири устало поднял кулачок и бессильно погрозился. Когда Тарег спускался к ним в предпоследний раз, языковед как раз трудился над сигилой. В ответ на вопрос – «шейх, ты скоро?» – сидевший рядом ибн Салах молча снял с ноги туфлю и пульнул в нерегиля. Потом снова погрузился в себя.
Тарег принес ему туфлю обратно и ушел наверх.
Поэтому он ответил Амаргину:
– Это пустые и глупые слова, Амаргин. Зачем сотрясать воздух? Когда дело будет закончено, нас позовут. А пока не позовут…
Дэвы оскалились – клыки влажно блеснули в сполохах пожара – и поковыляли вперед.
– …мы будем защищать ворота и лестницу.
За дэвами плотным строем двинулись люди.
Амаргин обернулся к женщинам:
– Иди вниз, Финна.
– Да я…
– Финна. Иди вниз.
Амаргин выбрал копье и вскинул в руке щит.
Карматы быстро, не ломая порядков, шли через площадь.
* * *Середина ночи
Ругань стояла страшная – через завал трупов у входа лез дэв. Переваливался брюхом, подгребал ручищами, по-дурацки болтал в воздухе задними лапами.
В воротах рубились щит в щит, переломанные копейные древки вместе с щепой от разнесенных створок разъезжались под ногами дерущихся.
Последние длинные копья – хорошие, с полированными гибкими древками – частоколом украшали брюхо упавшего навзничь мертвого дэва. Второй лежал, свившись в бугристый комок: они с Амаргином хорошо располосовали ему брюхо и достали кишки. Ну и попали на отдых, конечно: Тарегу досталось когтями по ребрам и спине, лаонец не мог даже стоять, со свистом дышал у стены – ему саданули кулаком в грудину.
Между тем дэв – настырный, он приходил и возвращался, приходил и возвращался, как уродливый кошмар, – сполз по мятой куче тел, распрямился у трупа товарища и сущим медведем, растопырясь, попер в драку.
– Берегись!
В замахнувшуюся дубиной тварь свистнули дротики. Дэв принялся глупо отмахиваться, как медведь от мух.
– Пусти! – рявкнул Лейте.
Селим пихнулся вбок, сумеречник протиснулся между его щитом и остатком створы, с руганью цепанув рукавом за оборванную воротную петлю.
На куче тел замаячил человек.
– Лучник! Сука, лучник!!!..
Лейте с размаху всадил свой длинный прямой фиранги в серое брюхо дэва. И опрокинулся на спину со стрелой в щеке. Дэв осел, все медленнее цапая левой лапой. Лейте дернули из-под ног дерущихся, кто-то упал, оступился, началась свалка.
Следующая стрела выбила гвардейца из третьего ряда, он дернулся и завалился на Тарега, хлюпая пробитым горлом.
За спиной заскрипел лук, у щеки тихо опустился длинный наконечник нацеленной стрелы:
– Стой тихо, братишка…
Тренькнуло, карматский стрелок брыкнул ногами и опрокинулся с кучи. Амина, всхлипнув, опустила лук. Висевший у Тарега в руках человек в последний раз дернулся и обмяк.
