Стивен Эриксон - Память льда. Том 2
А рядом, на холмике, стоит отряд рхиви.
Мхиби, спотыкаясь, подбежала к ним.
Вдруг волки оказались со всех сторон, завертелись безумным, диким колесом вокруг хижины. Не обращая внимания на рхиви. Не обращая внимания на неё.
Протяжно стеная, Крупп с нескольких попыток сумел встать на ноги. Пошатываясь, подошёл к ней. Мхиби непонимающе смотрела на него.
Даруджиец вытащил выцветший носовой платок из рукава и утёр пот со лба.
– Ещё бы чуть-чуть ниже локтем, милая моя, и…
– Что? Что происходит?
Крупп замолк, огляделся.
– Значит, они уже внутри.
– Кто?
– Как «кто»? Тогг и Фандерея, разумеется. Явились, чтобы занять Звериный трон. Точнее, в данном случае, троны. Конечно же, если мы войдём в хижину, мы не увидим двух волков на креслах. Одно лишь присутствие утверждает владение. Воображение Круппа рисует другие, скажем так, более прозаические картины, но лучше мы о них умолчим, верно? Теперь же, девочка, позволь Круппу отступить. Те, кто явятся к тебе теперь… что ж, это передача сна от одного к другому, и благородный Крупп ныне должен отступить на задний план.
Мхиби обернулась.
Старейшина рхиви обратился к ней с печальной улыбкой.
– Мы просили её прийти с нами, – сказал он.
Мхиби нахмурилась.
– Просили кого?
– Твою дочь. Этот мир – он для тебя. Более того, он и существует внутри тебя. Этим даром, этим миром – твоя дочь просит прощения.
– Она с-с-сотворила его?..
– Много было соучастников, все они стремились исправить постигшую тебя несправедливость. Было некое… отчаяние в тот день, когда твою дочь… создали. Человек, известный как Крупп. Старший бог К’рул. Тот, кого зовут Пран Чоль. И ты сама. И когда она собрала нас в себе – мы сами. Серебряная Лиса хотела исправить и другое – трагедию т’лан имассов и т’лан айев. Возможно, – добавил он, сотворив знак утраты, – то, чего искало её сердце, оказалось слишком огромным…
– Где она? Где моя дочь?
Старейшина покачал головой.
– Отчаяние увело её. Прочь.
Мхиби замолчала. За мной охотились. Вы охотились за мной. И волки. Она посмотрела вниз, медленно подняла молодые руки. Значит, это на самом деле? Мхиби медленно повернулась, посмотрела в глаза Круппу.
Даруджиец улыбнулся.
Старуха…
– Я проснусь?
Крупп покачал головой.
– Та женщина ныне спит вечным сном, девочка. Зачарованная, защищённая. Дочь твоя говорила с Худом. Они заключили договор. Она полагает, что, потеряв т’лан имассов, нарушила его. Но нельзя не заметить, что есть иные грани у такой… развязки. Крупп сохраняет веру.
Договор. Свобода для т’лан имассов. Конец. Их души… перешли бы к Худу.
Нижние духи – она их потеряла? Потеряла т’лан имассов?
– Худ не потерпит…
– Ах, почему же? Отчего не потерпит, дорогая моя? Если уж Владыка Смерти лишён терпения, то Крупп может станцевать на островерхой голове Колла! А это явно и очевидно не так. Ты не вернёшься в то старое тело.
Мхиби вновь взглянула на духов рхиви.
– Я состарюсь здесь? Рано или поздно вновь стану…
Старейшина пожал плечами.
– Не знаю, но сомневаюсь. Ты – сосуд. Ты – Мхиби.
Мхиби… Ох, Серебряная Лиса. Доченька. Почему же ты не здесь? Почему я не могу взглянуть тебе в глаза? И тоже попросить прощения. Она глубоко вздохнула, почувствовала сладкий запах жизни в прохладном, влажном воздухе. Так легко принять в себя этот мир. Она сняла первый медный браслет, протянула его рхиви.
– Это ведь ваше, как я понимаю.
Старейшина улыбнулся.
– Его сила хорошо тебе послужила?
Она кивнула.
– Безмерно…
В её сознании возникло присутствие.
– Мхиби…
Тогг, рокочущая сила, воля самой зимы.
– Мы живём в этом владении, в мире Звериных тронов, но ты – его госпожа. Со мной здесь друг. Смертный дух. Драгоценный дух. Я хочу отпустить его. Мы хотим отпустить его. Из этого мира. Ты дашь нам…
– Да. Отпустите его.
Благословение. Лишённый бога, он не мог его дать. В истинной форме.
Но он не понимал собственной огромной вместимости, способности смертной души принять в себя страдания десятков тысяч, великого множества тех, что прожили с чувством боли и утраты почти три сотни тысяч лет.
Он видел лица, бесчисленные лица. Усохшие, глаза – лишь тёмные впадины. Сухая, изорванная кожа. Видел кости, поблёскивавшие между слоёв похожих на древесные корни сухожилий и мускулов. Видел руки – расколотые, разбитые, пустые, – но пальцы по-прежнему сжимали призрачные мечи.
Он стоял на коленях, смотрел на ряды т’лан имассов. Шёл дождь, немолчный ливень, в котором раздавались глухие стоны, скрежет из трещин во тьме над головой.
Он взглянул на имассов – неподвижных, склонивших головы.
Но всё равно видел лица. Каждое. Каждое лицо.
Я принял вашу боль.
Головы медленно поднялись.
Он почувствовал их, почувствовал, как их наполнила внезапная лёгкость. Я сделал всё, на что способен. Да, этого недостаточно, я знаю. Но… Я принял ваши страдания…
– Ты принял наши страдания, смертный.
В себя…
– Мы не понимаем, как.
И теперь я покину вас…
– Мы не понимаем… почему.
Ибо всё это не способна вынести моя плоть…
– Мы не можем дать ответ на твой дар.
Я заберу с собой.
– Пожалуйста, смертный…
Как-то.
– Назови причину. Пожалуйста. Почему ты так облагодетельствовал нас…
Я…
– Смертный?
Прошу прощения, господа. Вы хотите узнать меня. Я… смертный, как вы и сказали. Человек, рождённый три десятилетия назад в городе Эрин. Моё родовое имя, прежде чем я отказался от него, вступив в Устав Фэнера, было Отанталиан. Мой отец был суровым, справедливым человеком. Моя мать улыбнулась лишь раз за все годы, что я её помню. В тот миг, когда я уехал. И всё же я помню эту улыбку. Теперь я думаю, что мой отец обнимал, чтобы завладеть. Что она была пленницей. Теперь я думаю, что её улыбку вызвал мой побег. Теперь я думаю, что, уходя, я забрал с собой часть её. То, что заслуживало освобождения.
Устав Фэнера. В Уставе… сам не знаю, может быть, в нём я нашёл себе лишь новую тюрьму?
– Она свободна в тебе, смертный.
Это было бы… хорошо.
– Мы не солгали бы тебе, Итковиан Отанталиан. Она свободна. И по-прежнему улыбается. Ты рассказал нам, кем был. Но мы всё ещё не понимаем твоей… щедрости. Твоего сострадания. И вот – спрашиваем вновь. Почему ты сделал это для нас?
Господа, вы говорите о сострадании. Теперь я понимаю кое-что о сострадании. Изволите выслушать?
– Говори, смертный.
Мы, люди, не понимаем сострадания. Во всякий миг своей жизни мы предаём его. Да, мы знаем его ценность, но даже зная, мы даём ему цену, а потому бережём его, не раздаём, думаем, что его следует заслужить. Т’лан имассы. Сострадание бесценно в самом истинном смысле этого слова. Его следует раздавать даром. Всем и каждому.
– Мы не понимаем, но как следует обдумаем твои слова.
Похоже, всегда остаётся работа.
– Ты не ответил на наш вопрос…
Да.
– Почему?
Под дождём, в сгущавшейся тьме, все лица обратились к Итковиану, а он замкнулся, сжался вокруг всего, что держал в себе, закрылся, затем отступил.
Отступил.
Потому что. Я был Кованым щитом. Но теперь…
Я закончил.
И под проливным дождём Лунного Семени он умер.
Посреди бескрайней, возрождённой тундры, объятой сладким дыханием весны, Серебряная Лиса подняла взгляд.
Перед ней стояли два т’лан имасса. Одна была пронзена мечами. Другой – так изломан, что едва мог стоять.
За ними – неподвижные, безмолвные т’лан айи.
Серебряная Лиса хотела отвернуться.
– Нет. Ты не уйдёшь.
Серебряная Лиса гневно воззрилась на искалеченного воина.
– Как ты смеешь меня мучить? – прошипела она.
Т’лан имасс пошатнулся перед лицом её ярости, затем выровнялся.
– Я – Онос Т’лэнн, Первый Меч. Ты – Призывательница. Ты меня выслушаешь.
Серебряная Лиса долго молчала, затем кивнула.
– Хорошо. Говори.
– Освободи т’лан айев.
– Они отреклись от меня…
– Ныне они стоят перед тобой. Они пришли. Их духи ждут их. Они вновь станут смертными в этом мире, который ты сотворила. Смертными, не заблудшими в снах, Призывательница. Смертными. Дай им этот дар. Сейчас.
Дай им этот дар…
– И этого они хотят?
– Да. Коснись их – и узнаешь, что это правда.
Нет, хватит боли. Она воздела руки, зачерпнула силу Телланна, закрыла глаза. Слишком долго они были скованы. Слишком долго эти создания несли бремя верности…
