Марк Романов - Астарта. Корабль чокнутых трупов
База, укрытая в двадцать первом веке, медленно умирала. И продолжала сражаться. Время текло нелинейно – в одних отсеках люди умирали от старости за долю секунды, в других – замирали, впаянные в тягучие минуты, растянувшиеся на годы. Тысячи солдат, техников, ученых сражались за право жить – со временем, с перерождающимися под действием вируса, с самими собой.
В окружающем пространстве тоже творилось неладное – то и дело выныривали корабли из будущего, вероятного и невероятного, человеческие, инопланетные, и даже один чудовищный автоматический линкор Предтеч почтил присутствием астероидный пояс в прошлом Земли.
Пришельцы, затянутые в этот Мальстрем времени и пространства, тоже сражались. И неважно, кто начал стрельбу первым – пиратский крейсер, парящий воздухом из рваных пробоин, исполосовавших его изъеденные гиперпространством борта, полицейский катер из двадцать пятого века, или рейдер раута. Все новые и новые корабли присоединялись к возникшему хаосу сражения, с упоением расстреливая появляющихся и исчезающих в тусклом мерцании противников, получая ответные залпы и выстрелы от системы обороны близлежащей базы…
Над плоскостью эклиптики, словно венчая собой этот хаос, медленно начали проявляться контуры золотистой пирамиды, уходящей отражениями граней в бесконечность.
В конференц-зале, залитом сиянием лилового и тусклым маревом темноты, сочащейся из замершего портала, тот, кто когда-то был полковником десанта Марком Романовым, открыл глаза. Теперь он видел своего противника так же ясно, как времена – от Большого Взрыва, который случился в начале всего, и до тихого умирания Вселенной в пучинах бесконечного ничто… Сущность, называемая Строителем Пути, стояла на пороге мира, который, разлагаясь в истекающем из его ран лиловом гное Изменения, отдавал все свои силы, и непрожитые жизни своих детей новому Богу. В этой точке, смещая течение времен, и законы физики, столкнулись две воли – сияющее лезвие в руках мечтателя, чья потаенная фантазия замерла в шаге от воплощения, и черный провал, которым обернулась всепоглощающая жажда и неутолимый голод древнего, чуждого самой жизни существа, чье существование было подчинено только одному Пути… И этот Путь пролегал через сотни и тысячи вселенных цепью выжженных в прах и пепел миров, галактик, звездных скоплений, в которых никогда больше не родится разумная жизнь.
Древний уродливый разум, растерявший все сокровища своего рождения, обменявший всё, что имел – на бесконечную жизнь, бескрайние мертвые пространства, и невообразимое одиночество.
Романов сочувствовал Строителю, и понимал тенью своего рассудка, что они, целящиеся друг в друга, использующие последний шанс для удара, похожи до боли. И даже сильнее, чем боль. Марк знал, что переступил черту, и скоро взлет может смениться падением, стремление к могуществу может застить взор, а сила – опьянит новорожденного повелителя изменений… И тогда, чем бы не закончилось сегодняшнее противостояние, новый Строитель начнет творить свой собственный Путь, прикрываясь словесами о Создателе, вере, надежде – ложью, направленной на поглощение и ассимиляцию новых миров, чтобы обратить их в часть себя, и погрузиться в краткую эйфорию сытости… Которая с каждым разом будет все короче и короче.
«Кто первым сделает шаг, тот и проиграет». Нет, это не так. «Убивший дракона – сам становится драконом». Чушь. «Для силы, воли и знания – нет предела». Предел каждый из нас устанавливает себе сам.
Они двинулись одновременно. Черное-на-черном, и лилово-стальное. Романов распахнул объятия, собирая воедино все, что щедро отдавали миру родившиеся Измененные – жизнь, смерть, время, судьбы, души… Строитель Пути ударил ненавистью и болью, собранными с десятков иных миров – наотмашь, бездумно, стараясь смахнуть помеху. Незначительную песчинку, попавшую в жернова слепой мощи, перемалывавших и не такое…
Марк не стал отражать рвущие его на части ощущения неизбывной потери, последней – край перед ликом смерти – ярости и небывалой жути. Они были несущественны. Важнее было остановить медленно сочившуюся в мир тварь, уже протягивавшую жадные невидимые щупальца к ближайшим островкам жизни. Полковник метнул сквозь застилавшую все его взоры кровавую муть свою силу, как его первобытные предки когда-то отправляли в полет деревяшку с примотанным звериными жилами обломком кремня…
Строитель остановился, словно упершись в невидимую стену. Ему и так было непросто втискивать свое многомерное тело в узость немногочисленных и крайне простых измерений человеческой реальности, а яркий болезненны поток энергии выжег значительную часть его крайне уязвимого вместилища на данный момент. Он потянулся сильнее, забрасывая якоря в реальность, стремясь захватить как можно больше живого – которое еще могло жить, и сделать частью себя. Впервые за много эпох и вселенных практически всемогущее существо почувствовало нечто, отдаленно похожее на боль. Отголоски этого странного, давно забытого чувства прокатились по всем составляющим длинной цепи Пути… Где-то там, в серых пустошах пепла, зажглись искорки новых звезд.
Память, память… Простая человеческая память – о сделанном, и о том, что не успел, о мечтах и желаниях, о первом вздохе и последнем ударе сердца… Что может быть страшнее этого слабого, разбавленного, но такого эффективного, яда? Только он же, сконцентрированный, собранный и сжатый в трепещущий отблесками нездешнего пламени шар. Воспоминания тех, кто перестал быть людьми, о том, как они ими были.
Это пламя сейчас разливалось по стремительно растворявшимся частям Строителя, очищающим потоком проносясь по нему, давно забывшему о том, что значит жить.
Отшельник, скрипя старыми суставами экзоскелета, присел, наклоняясь к огню, и стал подбрасывать смолистые ветки в трещащее и плюющееся искрами оранжевое пламя. Морщинистые руки с расплывшимися татуировками ловко ломали сухие побеги на мелкие куски, падавшие в жадную пасть очага, успевая при этом отвлечься на закопченный кувшин с чем-то хмельным. Прихлебывая и отдуваясь, старик кормил огонь, поблескивая глазами из-под спутанных волос, почесывался, хитро щерясь улыбкой с необычно белыми блестящими зубами в старческом рту.
Ричард аккуратно переменил позу, перенеся вес на другую сторону тела. Кривой, как жизнь капитана, табурет, сколоченный из горбыля, протестующее заскрипел.
– Нетерпеливый капитан, хе-хе-хе, – тихонько засмеялся хозяин этого места. – Погоди, сейчас, накормлю его, и займусь тобой…
Он приподнял извивавшуюся ветку, украшенную короткими щупальцами и присосками, причмокнул от удовольствия, и бросил ее в яростное взвившееся пламя.
Морган, щурясь от дыма, внимательно осматривал скудную обстановку хижины. Грубые стены из бревен, покрытых мхом и подсохшими лишайниками. Наспех прорубленное треугольное окно, задернутое шкурой какого-то зверя. Сейчас в прорехи занавески лезла ночная тьма, усыпанная крупными звездами, и мошкара… Очаг в середине, из раскаленных камней, окатанных рекой, над ним – дыра в дощатой крыше, и пара бревен-стропил, увешанных связками трав, сморщенных плодов, и тушками мелких животных, смахивавших на крыс. «Им, положительно, стоит смахивать в другую сторону», – пошутил Рик, и улыбнулся этому образчику нехитрого армейского юмора. Почему-то вспомнился боцман… «Интересно, как он сейчас? Заперся в башне, и листает, матерясь на двадцати языках, древние книги? Или, запасшись зарядами к плазмомету, снова ушел в лес? Надо бы навестить старика…»
Он снова скрипнул табуретом. Теперь уже специально.
– Слышу, слышу! Не глухой… – отшельник, закашлявшись, отхлебнул из кувшина, и клацнул зубами. – Всё! Давай сюда свой вопрос, и про плату не забудь…
– Жадный ты, дядюшка Богу, – Ричард развязал заплечный мешок, и, зацепив кончиками пальцев объемистый сверток, рывком отправил его в полет, завершившийся на грязных, едва не трескающихся от времени штанах сидящего у костра старика. Следом отправился глухо звякнувший мешочек, – И как ты с такими аппетитами жив-то еще?
Отшельник, хихикая, развернул перепачканную тряпицу, и удовлетворенно хмыкнул:
– Уж не твоими молитвами, отрок. Язви тебя в душу…
Округлый сверток скрывал тщательно вываренный череп странной яйцевидной формы, с отверстиями глазниц по всей поверхности, и треугольными челюстями, смыкавшимися в костяной венчик. От него веяло чуждым иным разумом, ненавистью… и угрозой.
Старик пробежал заскорузлыми пальцами по молочно-белой с фиолетовыми прожилками кости, прикоснулся к одной из глазниц, где блеснул опаловый отсвет, и замер. В воздухе с легким звоном раскрывалась карта галактики, залитая лиловым и серебристым цветами. Рукав Ориона, в котором находилась Солнечная система, светился особенно ярко. Солнце, обозначенное желтым кружком, подрагивало и периодически исчезало с изображения…
