Виктор Тюрин - У каждого своя война
"Куда я все время тороплюсь?! Ну, в начале - это понятно. Надо было вживаться, имя себе зарабатывать, деньги. А вот сейчас? У тебя же есть деньги. Поживи для себя! Сейчас, вон какая благодать! Растянуться бы в теньке, да с кружечкой! Эх, мать моя! Море под боком. Кто мешает тебе туда поехать и на пляже поваляться? Кто?! Смерть тебя может найти в любой момент, а ты даже моря не видел! Мля! Интересно, графини на море ездят купаться? Даже если нет, мы с Беатрис первыми откроем пляжный сезон! - в этот момент случайно наткнулся на настойчиво-злой взгляд Перре, который одним махом рассеял мои мечты. - Размечтался, дурень! Вон уже Перре рожи недовольные корчит. Торопиться к любимой. И не знает.... Впрочем, не знает и хорошо. Да и действительно, что-то я разнежился. Ехать пора".
Я поднялся и сказал:
- Все. Хватит нежиться! Поехали!
Спустя несколько часов мы расстались с банкиром у городских ворот небольшого городка. Он сделал попытку заплатить мне, но я отклонил его предложение и уже был готов распрощаться, как он поманил меня пальцем, а после того как подъехал к его возку, сказал:
- Молодой человек, вы не взяли у меня деньги. Это может быть выглядит благородно, но, на мой взгляд, не совсем умно. Но как бы то ни было, за мной остается долг, и я оставляю за собой право отдать его в наиболее приемлемой для меня форме. Вы еще вспомните хорошим словом старика Джованни!
На этом я расстался с банкиром. Если вначале я был о нем не сильно высокого мнения, то ведя с ним по дороге разговоры на различные темы, понял, что это умный, проницательный и не лишенный юмора человек.
Приехали в Реджио на закате. Город в отличие от того, что я видел, больше всего походил своей планировкой на города будущего. Центральные улицы были в достаточной степени широкими и прямыми. Большие каменные дворцы, храмы, площади с фонтанами и статуями, акведуки, мосты - все это выглядело весьма привлекательно, радуя глаз. Правда и здесь встречались дворцы, находящиеся в невероятном запустении, покинутые своими хозяевами, в то время как другие блистали красотой, наполненные толпами народа. В подобном несоответствии для меня не было загадки. Я уже знал, что итальянские города того времени представляли собой политическую и междоусобную арену для выяснения отношений различных партий и старинных родов с их кровавой местью. Внутренние раздоры и борьба партий в различных итальянских городах, не прекращавшаяся всю эпоху Возрождения, отличались беспощадной жестокостью и какой-то неистовой яростью. Казни, убийства, изгнания, погромы, заговоры, непрерывно следовали друг за другом. Победители жестоко расправлялись с побежденными, а через несколько лет сами становились жертвами новых победителей. Когда умирал какой-нибудь известный человек, сразу же распространялись слухи, что он отравлен, причем нередко эти слухи были вполне оправданы. Яд и кинжал был здесь такой же обычной практикой, как заключение брачного контракта.
Улицы этого богатого города в этот час были полны праздношатающегося народа. Богатый наряд дворянина соседствовал с пышными одеждами богатого купца, а платье ремесленника с рубищем нищего. Появление нашей группы не осталось не замеченным горожанами. Их чувства выражали их взгляды: злые и завлекающие, молящие и надменные. Наше вооружение и взгляды, бросаемые по сторонам, основанные на силе и уверенности в себе, заставляли большинство жителей отводить взгляд и держать рот на замке, и в тоже время не могло заткнуть рот ни уличным торговцам, ни нищим, ни зазывалам, стоящих у дверей лавок, таверн и публичных домов. Правда, благодаря Винценто Паретти нам не пришлось долго искать приличную гостиницу.
Гостиница "Лев" ничем не отличалось от заведения подобного рода. Правда, в отличие от большинства подобных заведений, в ней была баня. У двери гостиницы мы попрощались с сыном коменданта, договорившись, что он заедет за мною с утра, чтобы показать замок - тюрьму Льюченце.
ГЛАВА 13
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Он только что отнес чай аббату и его гостю, а теперь возвращался, держа серебряный поднос в руках. Солнечные лучи, упав из окна, отразившись от его полированной поверхности, неожиданно брызнули в глаза монаха. Тот оторопело замер, потом тихонько засмеялся и, поднеся поднос к окну, стал рассматривать свое отражение. Некоторое время изучал свое лицо, потом воровато оглянулся по сторонам и, убедившись, что его никто не видит, скорчил смешную физиономию, а затем сказал писклявым голосом:
- Я Фома, божий человек.
В следующий момент его лицо приняло нормальное выражение. Он оторопело захлопал глазами, словно очнулся, а затем пришла мысль:
- "То, что я сейчас сделал - это кощунство".
Он уже не раз ловил себя на том, что совершает непонятные для себя поступки. Мысль о происках дьявола, пытающего его искусить, приходила ему уже не раз в голову. Тогда он каялся и замаливал свой грех молитвами, долгими часами простаивая на коленях перед маленьким распятием в своей келье. Несколько раз он порывался рассказать о том, что с ним происходит, настоятелю, но каждый раз его что-то словно удерживало от исповеди. Вот и сейчас с ним произошло то же самое. Из него словно выглянул какой-то другой человек. К этой мысли его привела виденная как-то им лубочная картинка, на которой Враг рода человечьего выглядывает из человека, словно из окна, а руки и ноги человека соединены с конечностями дьявола. Надпись под картинкой говорила о слабостях человека: поддавшись нечистой силе, ты теряешь самого себя и начинаешь творить непотребное на потеху дьяволу. Теперь брат Фома нередко вспоминал эту картинку, которая, как он считал, иллюстрировала его нынешнее состояние.
Он снова бросил взгляд на свое отражение, как вдруг ему показалось, что это лицо другого человека. Черты те же, а человек другой. Страх, поднявшийся из глубин его души вдруг вытащил за собой имя. Граф Анри де Сен-Жак. Он тихонько произнес их вслух и понял, что это имя и человек, чьи черты он уловил в зеркале, составляют одно целое. И вдруг он неожиданно понял, что его страх куда-то ушел и то, что он как бы раздвоился, больше не пугает его. Даже больше. Нечто, спрятанное в глубине его разума, даже обрадовалось тому, что сейчас с ним произошло. Он не понял в этот момент, что же с ним произошло, кроме одного: все, что с ним происходит - к его же пользе. Успокоенный, он опустил поднос и пошел вниз по лестнице. Он еще не осознавал, что с этой секунды, а шел уже шестой месяц пребывания брата Фомы в монастыре, образ монаха - францисканца стал блекнуть в его памяти, все чаще уступая личности самого графа. Его память должна была хранить священную тайну общества, накрепко запечатанную в его мозгу. Так думали мастера, которые осуществляли ритуал стирания личности, но на этот раз они ошиблись, так как снадобье, которое принял граф перед прохождением процедуры посвящения, частично помогли ему, оставив маленькую дырочку в стене. Ночью стена подрывалась благодаря снам, просочившимися сквозь это отверстие, днем - мелькавшими в его голове отрывками воспоминаний, которые являлись отражениями его снов. Они тревожили и мучили его, заставляя его верить в то, что он во власти дьявола, но в то же время складывали и формировали образ человека, которым он когда-то был. Это был долгий процесс, пока, наконец, не наступило утро, когда он проснулся и понял, кто он и зачем здесь. День ушел на понимание окружающей его обстановки, а следующие два дня он потратил на то, чтобы убедиться: ведется за ним негласный надзор или нет, а когда убедился, что слежки за ним нет, стал готовиться к бегству. Вдруг он неожиданно узнал, что через два дня отправляется телега с монахом в соседнюю деревню к кузнецу. Осторожно уточнив, он узнал, что такая поездка занимала сутки. Приложив максимум усилий, он добился, чтобы на этот раз послали его.
