Герман Романов - Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!»
– Ты бы хоть мундир заменил, воняет же. К царю пришел, чай…
– Прошу простить, ваше величество. Слугу с опочивальни вашей нашли, в спину кинжалом заколотый и в яму выгребную сваленный. Да жердиной его еще притопили, чтоб видно там не было…
– С чего решили, что кинжалом?
– А вот он. В яму брошен был, но мужики его через четверть часа там же нашли, – Девиер положил на стол кинжал с узким и тонким лезвием. Такие вроде бы еще стилетами называются. Петр покрутил в пальцах отмытый клинок и мысленно простил генералу его помойный запах – теперь стало понятным его происхождение…
– И что намерены делать, генерал?
– Всем кинжал сей предъявлю и мыслю, что хоть кто-то его опознает. И отравителя поймаю.
– С чего ты решил, что убийца и есть отравитель?
– Слуга по незнанию отраву принес, его могли отвлечь и в блюдо подсыпать, или свечи травленые дать. Вот потому-то его и зарезали в ретираде, чтоб не донес о своих подозрениях. Ясно одно, ваше величество, – тот, кто яд приложил, прямого входа к вам пока не имеет. Вот я его и ищу…
– А может, он сбежал уже?
– Нет, государь. Кругом гусары Милорадовича стоят и никого не выпускают. Найдем через час убийцу, никуда он уже не денется…
Дверь тихо приоткрылась, и на пороге возник адъютант со странно знакомым лицом.
– Гонец из Кронштадта от коменданта Нумерса, ваше величество. Прикажете впустить?
– Идите, генерал. Дело делайте!
На выходе Девиер столкнулся на пороге с морским офицером, последний пропустил генерала и лишь потом сам зашел. Петр внимательно посмотрел на него – взгляд прямой, честный, смотрит с уважением, но без подобострастия, хорошо смотрит.
– Ваше величество, пакет от командора Нумерса, – моряк протянул засургученное печатями послание.
– Что в нем? – слегка полюбопытствовал Петр и внезапно ощутил ползущий по спине неприятный холодок. Моряк в смущении замялся и стал топтаться на месте, как застоявшийся жеребец.
– Ваше императорское величество, простите меня великодушно за дурные вести. Граф Роман Илларионович Воронцов и его дочь Елизавета Романовна вчера вечером умерли…
– Как умерли?! – взвыл Петр во весь голос. Дверь тут же отворилась, и в комнату вбежали казаки с обнаженными саблями. И застыли на пороге.
– Они были отравлены, и о том в письме отписано вашему величеству. – Моряк неловко поклонился.
Хотелось лезть на стену и выть во весь голос. Девять душ за одну ночь погубили – восемь отравили, а еще одного прирезали. Ярость бурлила, и в душе Петр метался раненым зверем…
У покойного графа и его дочери руки были в маленьких язвочках, а на местах порезов пальцев об острые края футляров – синяя помертвевшая кожа. Медики, которые смотрели тела умерших, в один голос, по утверждению Нумерса, твердили – яд, впитанный в кожу, должен умертвить несчастные жертвы за двое суток – оттого и язвы на руках появились, как у несчастных фрейлин.
Но попавшая в кровь отрава сделала свое черное дело через часы, ее жертвы умирали в страшных мучениях. Но успели поведать Нумерсу о своем злосчастном любопытстве и о том, что футляр для письма Лиза подменила, чтоб нечаянно и государь об него не порезался.
Как тут не выть! Все четыре его женщины смерть от него собой отвели. Четыре уже были – вещая ведьма. Осталась пятая – но о ней ни слуху ни духу. Кто она? Даже имени неизвестно. Как бы эти сутки пережить – и все, дальше семьдесят лет жизни будет. Правда, цифра была такой значительной, что у него в голове не укладывалась. Столько не живут…
Петр вышел во двор – стало совсем светло. Перед гостиницей колыхалась большая толпа лакеев и слуг, его людей, свитских из Ораниенбаума. Там что-то происходило, дико кричали, и Петр направился туда быстрым шагом. Казаки расчистили от людишек дорогу, и перед императором открылось кошмарное по своей сути зрелище.
– Это не я!!! Я не убивал! У меня его выкрали! День назад, вчера! Помилосердствуйте! У-у!!!
На земле извивался и подвывал во весь голос в кровь нещадно избитый слуга, а Девиер крутился вокруг него и без передыха пинал ботфортами. Рядом валялся знакомый стилет.
Толпа, собравшаяся кругом, сама бы кинулась на жертву и, будь ее воля, растерзала бы на кусочки, но обнаженные шпаги и тесаки голштинцев сдерживали ее пробудившийся звериный инстинкт.
– Молчать! Всем стоять!!!
От бешеного рева императора все застыли, будто увидели перед собой ожившую горгону Медузу из древнегреческого кошмара и в единый миг разом окаменели. Только слуга подполз к его ногам, обнял их крепко и заканючил:
– Это не я, государь, не я это! Не убивал я… Украли его у меня… Не я…
– Молчать!
Петр рывком поднял избитого и заглянул в плачущие глаза. И тут же отбросил в сторону бедного лакея – тоже мне, нашли стрелочника. Самое большое зверство, на которое он способен, это нарезать краковской колбасы.
Петр встречался с такой породой – от вида крови им дурно становится и глаза тусклой пленкой покрываются. Природа хорошо позаботилась, и от убийства преграду надежную в таких людях поставила.
– Да он убийца, государь! – взвыл Девиер, и от этого крика Петра захлестнула горячая волна бешенства.
Ах ты, сутяга, смертный прыщ, устроил представление, работать не умеет. И еще пререкается, козел безрогий!
– На! – От мощного удара в челюсть генерала Девиера свалило в пыль. Петр тряхнул ушибленным кулаком и в бессилии решил сам начать следствие. Он в ярости схватил первого попавшегося лакея за грудки:
– Ты меня отравить хотел?! – рык императора привел лакея в ужас.
– Не я, государь, богом клянусь!
– Может, ты и есть отравитель?! – второй схваченный, тщедушный, аж заикаться стал от безумного страха.
– Не, ик, я, ик, – взмолилась жертва царского следствия.
– Ты мне отраву подсунул? – палец императора уткнулся в грудь третьего слуги.
– Не я это сделал, государь… – побледнел тот.
И Петр повернулся к четвертой жертве.
– Я не делал, не я это… – лепет был ответом императору, и он хотел было ткнуть в пятого, но тут сам остолбенел.
«Боже милостивый! Все как люди, а у того, предыдущего, будто легкий дымок со словами вырвался. Господи! Сон, святой старец, и ложь – «будто липкий туман». Не может быть такого. Надо проверить!»
Петр снова повернулся к третьему слуге и зловеще улыбнулся. Тот побледнел еще больше, а руки заходили ходуном.
– Кто тебе приказал меня отравить?! – чеканя каждое слово, Петр пристально заглянул камердинеру в объятые ужасом глаза. Он узнал гаденыша – тот был в зале в ту первую ночь.
– Не я это, не я!!! – в диком ужасе взвыл лакей, а изо рта вместе со словами липкий туман потянулся.
– Говори правду, падла! Душу вытащу! Говори!!! – Петр сдавил пальцами бровь, и слуга взвыл. Тогда он ткнул его пальцем в нервный узел, и дикий вопль раздался:
