Владислав Морозов - Атомные танкисты. Ядерная война СССР против НАТО
– Wstawai, сhurka amerikanskaya! – сказал монголоидный солдат с какой-то странной интонацией, поднимая Уайта с мостовой за грудки…
Но это было утром.
А пока я опустил автомат. «АКМС» – это, конечно, не «АКМ» с его основательным прикладом, но с него хватило и удара затыльником ствольной коробки.
Немка тихо заплакала, явно ожидая худшего.
Было ей двадцать два года, звали ее Ютта Райнброк, и вляпалась она в эту ночную передрягу чисто случайно. До начала того, что по-прежнему почему-то упорно не считалось войной, она училась на фармацевта и работала провизором в аптеке своего дяди Людвига, который очень хотел со временем передать семейный бизнес кому-то из родственников. Когда все завертелось и начались авианалеты (хотя здешние городишки и поселки русские и не бомбили), прижимистый дядя тут же велел закрыть аптеку и, как и большинство местных обывателей, запасся провизией и спрятался в своем загородном доме. А накануне какой-то знакомый, служивший в местной полиции, сказал дяде Людвигу, что с востока приближаются танки русских, американцы, похоже, уходят, а бундесвер вот-вот прекратит огонь. Услышав все это, дядя на подсознательном уровне (видимо, вспомнив прошлую войну и свои «подвиги» в рядах фольксштурма) вдруг осознал, что, похоже, поторопился покинуть городскую черту, поскольку у него в аптеке осталось много такого, стоимость и ценность чего может очень кардинально повыситься в случае полномасштабной войны или возможной оккупации. Например, инсулин и наркосодержащие препараты.
Сам дядя Людвиг был уже стар и генетически труслив для выполнения работы водителя и грузчика и слишком жаден для того, чтобы нанимать на подобную работу кого-то постороннего. На его счастье, племянница, которая вообще-то собиралась уезжать в Бельгию, а оттуда куда-нибудь подальше от войны – во Францию или Испанию, еще была в городе. И он сумел-таки уговорить племянницу вывезти из аптеки наиболее ценные лекарства, для чего пообещал снабдить Ютту деньгами и автомобилем для последующего отъезда. А пока она должна была использовать этот самый автомобиль в качестве грузового такси. Первые два рейса от аптеки до дядиного загородного дома прошли нормально, хотя неподалеку уже и ездили бронемашины русских. А вот во время третьего рейса на ночной улице навстречу легковушке (фары Ютта не зажигала) вылетел американский армейский грузовик, который врезался в нее. Ну, или она в него врезалась – много ли в темноте разберешь, тем более что американцы тоже ехали, не включая фар. Как потом оказалось (Ютта немного знала английский), американцы умудрились сломать при столкновении переднюю ось. Из-за этого они были очень недовольны и раздражены – всем скопом вылезли из машины, выволокли Ютту из помятого «Фольксвагена» и тут же проделали с ней то, о чем ей когда-то с ужасом рассказывали бабушка и тетушки. До сегодняшнего дня Ютта считала американцев культурными людьми и в эти страшилки времен конца Второй мировой войны категорически не верила. Как оказалось – совершенно зря.
Поначалу она смотрела на появившегося непонятно откуда чужака в черном (кстати, умненькая Ютта, иногда смотревшая по телевизору выпуски новостей, где западногерманских обывателей периодически пугали «советской угрозой», все-таки поняла, что, похоже, видит перед собой русского танкиста) с ужасом, но через минуту ее настроение и выражение лица разом переменилось, поскольку далее она услышала примерно такие слова, произнесенные этим самым танкистом неправильно, но очень четко, на чудовищном ломаном немецком:
– Frau. Sie. Jetzt. Anzien ein Trouses. Und. Schnelle laufen. Renen vor hier. Nach Hause. An Mutti und Fater. Oder. Das schleht. Und Schieserei.
В переводе на русский это должно было звучать примерно как:
– Женщина. Вы. Сейчас. Одели трусы. И. Быстро побежали. Отсюда. Домой. К маме и папе. Или. Будет плохо. И стрельба.
Я очень сильно надеялся, что эта мадам все-таки сумеет понять основной смысл моих слов. И, похоже, она действительно поняла, поскольку не стала что-то говорить или переспрашивать и, натягивая на полном ходу трусы и брючки, резво учапала на четвереньках вверх по улице и затем свернула куда-то в переулок. Не заблудится, если местная.
Я поднял и закинул за плечо винтовку «М-16» обездвиженного негра.
Так, чисто автоматически, на всякий случай. Потом вернулся к грузовику.
– Ей, есть тут кто живой? – спросил я, всунувшись под брезент, в темный кузов. – Который тут Вацек?!
– Тak est, – ответили в темноте, откуда-то с полу и тут же добавили: – Dranstvo…
– Это хорошо, что ты жив, сын или внучек четырех танкистов и собаки. Твой коллега сказал, что ты по-русски петришь. Или он преувеличивал?
– Что есть «пэтричьш»? – спросили из темноты.
– «Петришь» – это в смысле «розмовляешь», – уточнил я.
– Так ест, – ответили из темноты. – Ньемного.
– Сам-то вылезти сможешь? – спросил я.
– Zaraz. – И поляк засопел и завозился в кузове. Скрипя зубами, видимо от боли, он подтягивался на руках к заднему борту, приговаривая: – Lajdaki, Drani, Lotri, Lachudro…
Интересно – меня это он сейчас материл или все-таки американцев? Ну да ничего, я человек отходчивый и с ранеными, тем более союзниками, не воюю…
Наконец его голова появилась над бортом.
– Ногьи сломаль при катапультовании, пся крив, – сказал пшек, словно оправдываясь.
– Ты, авиация, давай лучше без лишних разговоров, – ответил я ему. – Переваливайся через борт и сразу ко мне на спину.
Кажется, он меня понял. Перевалился через борт и, уцепившись за мои подставленные плечи, наконец утвердился у меня на спине, головой на левом плече.
– Ну, ты там как? – спросил я.
– Dzieki, – ответил пшек, дыша мне в ухо.
– Какое, на хрен, дзякую, – вздохнул я и добавил: – Благодарить потом будешь. Дойти бы живыми.
Ноги он по причине травмы подогнуть не мог, но, на мое счастье, пшек оказался невысоким и не тяжелым и, как следствие, весил меньше, чем я ожидал. Хотя тащить кого бы то ни было на спине всегда неудобно, каким бы легким он при этом ни был.
Я двинулся со своей ношей как можно тише, мимо грузовика и дальше – обратно в переулок, туда, откуда пришел.
Когда мы уже были в переулке, мне показалось, что я слышу позади что-то, похожее на топот.
Шлем и ноша на плечах глушили звук и создавали ложное ощущение безопасности. На всякий случай я, как мог, ускорил шаг.
Через несколько шагов я с большим трудом обернулся и, напрягая зрение, всмотрелся в пейзаж за моей спиной. В конце переулка в темноте я уловил мелькание чего-то пятнистого. Заговорило на повышенных тонах несколько голосов, а значит, их там было минимум двое-трое. Я развернулся и ускорился, понимая, что сейчас они меня плохо видят, в полной темноте, да еще на фоне домов. Я весь в черном, а комбез поляка – темно-синий. Так что для меня их пятнистые одежки были куда заметнее.
