Юрий Корчевский - Асы. «Сталинские соколы» из будущего
Дым становился сильнее, стало слышно потрескивание.
Иван выбрался из вагона. Его бывший вагон, в котором он ехал, горел – последние очереди с «мессера» подожгли его. Уже были объяты пламенем крыша и боковая стена.
Иван подошел и бросил в вагон две папки с уголовными делами. Постоял минуту, чтобы удостовериться, что огонь уничтожает все сфабрикованные улики.
К полустанку возвращались немногочисленные оставшиеся в живых осужденные.
Внезапно рядом закричали:
– Самолеты! Воздух!
Иван уже хотел снова нырнуть под вагон и поднял голову. К полустанку на малой, не более восьмисот метров высоте, приближались три транспортных немецких «Ю-52». Высоко над ними висела пара «мессеров».
Вдруг из транспортников посыпались фигурки, над ними вспыхнули белые купола парашютов.
– Десант! Немцы! – закричали сразу с нескольких сторон.
Немцы решили перерезать железную дорогу, выбросив десант.
К убитому конвоиру подбежал уже виденный однажды Иваном бывший командир. Он схватил винтовку убитого, расстегнул пояс с подсумком и застегнул его на себе.
– Что рот раззявил? – крикнул он Ивану. – Оружие бери! Надо десант отражать.
Кто-то его послушался. Люди стали брать винтовки конвоя. Но большинство снова побежали в степь, подальше от полустанка, рассудив, что немцам нужны не они, а сам полустанок.
Иван снова полез в вагон конвоя – винтовки в пирамиде стояли там. Он схватил первую, открыл затвор. Магазин был пустой. Но он знал, что патроны должны быть, надо только поискать.
Он схватил обломок деревянной перегородки и напрягся, пытаясь сдвинуть его в сторону. Кто-то ухватился рядом.
– Дружно – раз!
Переборку отодвинули. Под ней лежал убитый сержант, на ремне в кобуре у него был револьвер.
Иван расстегнул ремень и надел его на себя. Он чувствовал тяжесть оружия – в кобуре был «наган». Пошарив по карманам сержанта, он нашел ключи, целую связку.
Помогавший ему осужденный сказал:
– Раз есть ключи, значит – должна быть дверь, которую они открывают. Смотри-ка, как от сейфа. Ищи.
Вдвоем они стали разбирать завалы, отшвыривая в стороны обломки полок и перегородок. Вскоре незнакомый осужденный крикнул:
– Помоги! Тут ящик металлический!
Они освободили переднюю дверцу.
– Дай ключи, попробую.
Осужденный подобрал ключ и распахнул дверцу. В ящике находились патроны – в винтовочных обоймах, в картонных пачках по двадцать штук.
Незнакомец высунул голову в окно:
– Кому оружие и патроны?
Сразу протянулось несколько рук.
Иван и незнакомец быстро раздали винтовки из пирамиды, оставив себе две. Потом стали хватать патроны в пачках и выбрасывать их в окно. Осужденные хватали их на лету и заряжали в трехлинейки по одному патрону.
Почти сразу захлопали выстрелы. Осужденные были фронтовиками и знали, как обращаться с оружием. А враг – вот он, висит в воздухе на парашютах.
Бывший командир решил взять командование на себя:
– Слушай мою команду! Всем к выходной стрелке, занять оборону.
Осужденные побежали к голове поезда, где через осколочные отверстия едва шипел паром паровоз. Парашютисты должны были приземлиться туда, на ровную степь. Но пока они не организовались, не открыли автоматический огонь, следовало их уничтожить как можно больше.
– Прицел на два, огонь!
Захлопали патронные выстрелы. Каждый понимал: не расстреляют немцев сейчас – потом будет не удержать. Численный перевес большой, на беглый взгляд немцев около полусотни против полутора десятка осужденных. К тому же у них автоматы.
Иван залег за семафором, уложил ствол винтовки на решетчатую мачту и стал стрелять. Израсходовав обойму, зарядил вторую.
А немцы уже стали приземляться. Они отстегивали парашюты и с ходу открывали ответный огонь.
Однако дистанция в двести метров давала осужденным выигрыш – на двести метров русская «трехлинейка» била точно, а из «МР-38/40» если и можно было попасть, то лишь случайно. Ствол у автомата был короткий, и немецкий пистолетный патрон сильно уступал по мощности русскому трехлинейному.
Немцы залегли и стали окапываться.
Но вот уже весь десант на земле. Часть из них была убита еще в воздухе, купола парашютов не были погашены, и тела тащило ветром по земле.
Немцы все-таки вояки неплохие, сообразили, что русских немного и их надо отрезать.
Парашютисты разделились на три группы. Две стали расползаться в стороны – окружать осужденных, а оставшиеся затеяли ответную стрельбу, отвлекая их. Короткими перебежками все три группы стали приближаться к полустанку.
Осужденные ситуацию видели, но активно противостоять ей не могли – на одного нашего приходилось по три немца.
Когда фашисты зашли во фланги достаточно далеко, командир подал команду:
– Отходим к паровозу! Половина отходит, другая – прикрывает.
Первые семь человек побежали, а оставшиеся, в том числе и Иван, продолжали вести огонь.
Потом командир скомандовал:
– Пора! К паровозу – бегом!
Дружно поднявшись, люди побежали.
Немцы не могли упустить момент и разом открыли огонь из автоматов.
Боковым зрением Иван увидел, как упал командир – на его брючине расплывалось кровавое пятно. Остановившись, Иван бросился к раненому:
– Уходи, убьют! – приподнявшись, сорванным от крика голосом прохрипел тот.
– Вместе!
Иван перекинул винтовку через плечо, поднял за руку командира и обнял его.
– Теперь уходим. Терпи!
Время от времени останавливаясь и отстреливаясь, они доковыляли до паровоза и залегли.
Один из осужденных завернул гимнастерку, оторвал полосу от нательной рубахи и прямо поверх галифе перевязал командиру раненую ногу.
Немцы в атаку пока не поднимались – они медленно переползали.
Один из осужденных забрался на паровозную площадку, идущую вдоль котла. Как только кто-то из немцев неосторожно приподнимался, следовал выстрел. Почти все выстрелы достигали цели.
– Пулемет бы сюда! Ну хотя бы один пулемет! – проскрипел зубами раненый командир. – Хрена лысого мы бы тогда им полустанок сдали!
– А я не сдам, пока меня не убьют, – ответил один из осужденных. – Все равно у меня срок двадцать пять лет лагерей. Так лучше я умру в бою, чем на лесоповале.
– И я тоже, – поддержал его другой.
– И я…
Никто не собирался сдаваться. Только смерть от вражеской пули могла сломить сопротивление этих людей.
Иван лежал за сложенными шпалами рядом с командиром.
– Думал, закончилась для меня война, – проговорил тот. – Я ведь полковником был, механизированной бригадой командовал. Боеприпасы закончились, топливо. Технику, что не сгорела, сами взорвали, чтобы немцам не досталась. Пробились, из окружения вышли. Из бригады едва ли рота набралась. Но меня обвинили, дальше – трибунал. Думал, расстреляют. Но дали двадцать пять лет. А у меня семья. Каково сыну будет узнать? Он же меня всю жизнь ненавидеть будет!
Чувствовалось, что бывший комбриг не столько переживал за себя, сколько за семью, за сына.
У Ивана слов поддержки не нашлось. Здесь все на равных правах, все осужденные. Правда, сейчас они не под конвоем, не в лагере, но с полноценной перспективой умереть на этом безымянном полустанке.
– Слушай, боец…
– Алексеем меня звать, – отозвался Иван. Взяв себе удостоверение Скворцова, он решил назваться его именем.
– Видел я, как ты бумаги жег. Но я тебя не осуждаю. Выживешь в этой мясорубке, значит – повезло. Если в Москве будешь, зайди к моим, расскажи, как все было. Павлов моя фамилия.
– Адрес назови.
– Большая Татарская, – полковник назвал дом и квартиру.
Иван вслух повторил адрес.
– Запомнишь?
– Уже. На всю жизнь. Останусь в живых – обязательно зайду. Слово даю.
– Верю. Ты ведь не побежал, как другие, в степь, от парашютистов подальше. Тут бы головы сложили, как люди, Отчизне помогли бы. Все равно в лагерях сгниют. – Полковник презрительно сплюнул. Он не признавал высоких слов о Сталине, о партии, чем вызвал еще большее уважение у Ивана.
Немцы тем временем подобрались ближе и в атаку кинулись тихо, молча, без обычной стрельбы, желая выиграть время на внезапности.
Но с паровозной площадки открыл огонь тот самый осужденный, который туда забрался. Стрелял он метко: пять выстрелов – пять пораженных целей.
Следом за ним стали стрелять другие.
Понеся потери, немцы залегли.
– Пакость какую-то затевают, – произнес полковник. – В лоб взять не могут – в обход пойдут, с тыла. Они ведь поняли, что нас мало. Навалятся разом с фронта и тыла, сомнут.
