Евгений Красницкий - Отрок. Женское оружие
— Ну и где здесь плоть, девоньки? — продолжил свои наставления Илья. — Впрочем, разговор не о плоти, а о том, что пословица: «Муж голова, а жена — шея, куда шея голову повернет, туда она и смотрит» — в общем-то верна, кроме одной, но о-очень важной мелочи: не дай бог голове заметить, что ею крутят — по той же шее и получите. Потому-то и не стоит о том, что я вам тут рассказал, вслух трепаться.
«Вот тебе и простой обозник! Когда ж Михайлу-то ранили? Кажется, в начале весны… Надо же — полгода не прошло, а такая перемена в судьбе! Но ведь не с пустого места — готовилась-то эта перемена годы, если не десятилетия. И готовил не только сам Илья — жена его конечно же в первую очередь. Но ведь и Бурей, а может, и еще кто-то, я же всего не знаю…
А ведь мы в крепости сейчас тоже в самом начале пути, как тогда Илья: и Алексей, и Михайла, и братья мои… Да те же девки… Кто знает, какие нынешние мелочи потом всю их судьбу решат… И всё так или иначе с Анной Павловной связано. Может, она эти мелочи и творит сейчас, незаметно для всех, да и для себя самой тоже?»
И в конце самом, вдогонку уже, еще одна мысль пришла:
«А ведь не все ты, дядька Илья, сказал! То ли сам не понял, то ли не хочешь об этом поминать… Ну да и ладно, я это девкам потом без отроков поведаю… Тати тогда на меня охотились, а Продька ваша сама на Алексея охоту устроила — и получила… Потому как забыла: мужам надо себя охотниками чувствовать, а не добычей…»
ГЛАВА 3
Июль 1125 года. База Младшей стражи
После возвращения в крепость Мишка велел Дмитрию распоряжаться дальше, а сам подъехал к телеге, в которой сидела мать. Анна сразу поняла, что ему не терпится переговорить с ней, причем сын заметно нервничал — так, что его беспокойство даже передавалось коню: Зверь под старшиной Младшей стражи беспокойно перебирал ногами и стриг ушами. Не хотелось Анне сегодня еще и с Мишаней обсуждать случившееся в Ратном — уж очень сильно устала за день, однако понимала, что придется. Сына на подворье во время скандала не было, да и от церкви во время «циркуса» с Просдокой он уже, кажется, ушел куда-то. А Осьмы и на службе не было — наверняка в лавку или на склад вместе пошли — очень уж внимательно Мишаня вникал в новые погорынские торговые дела.
По дороге в крепость отроки наверняка старшине рассказали о происшествиях, но в каком виде? Что они вообще во всем этом понимают? Скорее всего, переврали да домыслили по-своему — не поймешь, что там на самом деле было. Оттого сын и беспокоится.
— После ужина поговорим, — не дожидаясь вопроса, сказала Анна сыну.
Мишка спорить не стал, молча кивнул и отъехал, а Анна тут же пожалела об этом:
«К Алексею пойдет. А что тот расскажет — неизвестно. Если несколько баб шум подняли, то ни один муж в причины вникать не станет — все единым махом бабьими дрязгами обзовут. Даже если потом припечет — разбираться не станут, скорее кулаки в ход пустят, а то и железо. А тут с налета ничего не решишь, слишком уж разные интересы схлестнулись… и не приструнишь баб так просто — о судьбе своих детей пекутся… А Татьяна слаба, не справится. Мне из крепости в Ратное возвращаться нельзя, значит, как ни крути, помощница в лисовиновской усадьбе нужна. А кто?»
От одной лишь мысли, что единственный подходящий для этого человек — Листвяна, Анна сморщилась и припомнила чуть не все бранные слова, которые знала. Но деваться все равно некуда: Листвяна и баб приструнит (не гляди, что холопка), и Корнею сумеет все в нужном виде преподнести, да и с Лавром найдет способ управиться. Открыто-то перечить или попрекать не станет, но придумает что-нибудь.
«Умна, зараза. Добыл себе батюшка „сокровище“».
Но сыну-то тоже надо было что-то и как-то объяснить, а то обязательно полезет сам разбираться. И ведь даже не угадаешь, чего придумает!
«Да что ж за наказание такое?! Хоть посольскую службу правь, и это в собственной семье! Впору боярина Федора в помощь звать…»
За этими мыслями Анна Павловна, однако, и о деле не забывала — надо было распорядиться, чтобы приготовили жилье для Веи. Жить, пока усадьба не готова да Стерв не вернулся из-за болота, она тоже будет в девичьей, благо свободных горниц там хватает. А ведь Илья говорил, что и его Ульяна завтра приедет.
Анна со вздохом проводила глазами дочерей: Машка взялась показать Ельке девичью избу, следом за ними увязались и Аринкины сестренки — так все вместе и двинулись к крыльцу.
«Дуры моему боярству завидуют. А от чего мне отказываться приходится, чего лишаться — знать не знают! Дочку на новом месте устроить и то некогда».
За девицами всякий раз после таких поездок глаз да глаз нужен был: у кого-то при каждом расставании с родными слезы на глаза наворачивались, иные, наоборот, излишне говорливы и веселы становились. Нелегко после встреч с родными, всем нелегко. Даже Анюта с Марией порой общему настроению поддавались, хотя уж они-то как раз при матери… Но сегодня Анька была на удивление тиха и задумчива, да и прочие девки, которые с ней в одной телеге ехали, выглядели как-то странно, будто в легком обалдении. Может, опять им Арина что-то эдакое рассказала?
Еще в дороге Анна Павловна заметила, что возле той телеги отроков крутилось больше, чем возле двух других, в которых тоже девицы ехали. Оно вроде и неудивительно — возле Анюты и Прасковьи всегда мальчишек хватает, да и Арина их тоже притягивает, даром что старше. А вот почему после первого смеха у них тихо стало — это непонятно. Илья, что ли, опять свои байки рассказывал? Он может! Анна в который раз посмеялась про себя, вспомнив присказку, которая с легкой руки Ильи стала в Ратном чуть ли не поговоркой: «Я женщина слабая, беззащитная… и скалкой, скалкой!»
Нет, не похоже, чтобы обозный старшина девок байками веселил — вон они какие притихшие, и сам Илья задумчив, и… благостный какой-то, что ли? Что же он им сегодня плел? Ладно, Арина расскажет непременно, да и Анюта не удержится, доложит матери; ну и сестре тоже похвастается.
А ведь дочь-то изменилась, заметно изменилась после того, как они с Ариной застали ее в пошивочной. Поначалу Анна и внимания особого на это не обратила, своими переживаниями занята была, вот и сочла, что та с перепугу притихла. Несколько слов, которые Арина тогда мимоходом бросила, сначала оглушили Анну, но после некоторых размышлений она решила, что гадать, как бы по-другому сложилась жизнь, смысла нет: что есть, то есть, и нечего Господа гневить, могло намного хуже повернуться — матушка сгоряча и про монастырь обмолвилась. На этом боярыня и успокоилась… или, по крайней мере, считала, что успокоилась.
