Владимир Ильин - Сеть для игрушек
Здесь Леб Штальберг умолк, сцапал с журнального столика книгу и стал рассеянно листать ее.
– А вы установили, кто заезжал за Катариной в тот вечер? – не выдержав паузы, спросил я.
Леб положил аккуратно книгу на место и со вздохом сказал:
– Установили, Маврикий Павлович.
– И кто же это был?
– Вы, – сказал Штальберг, и мне показалось, что в его голосе проскользнул оттенок укоризны: мол, что ж ты, приемный папаша, прячешь девчонку у себя и вынуждаешь своих бывших коллег не спать по ночам?..
Лет этак двадцать назад меня такое сообщение поразило бы, как кирпич, упавший на голову с крыши, но теперь я отлично умел скрывать свои эмоции.
– Хм, – сказал я. – Интересно, кто это меня опознал?
– Ваша бывшая супруга Рола Гурницкая, – с готовностью ответил Штальберг.
– Ошибки быть не может?
– Она абсолютно уверена в том, что именно вы заехали позавчера за Катериной. Едва ли вы изменились так, что она могла бы принять за вас кого-то другого, не правда ли, Маврикий Павлович?
– М-да… Странно. Но я вот уже две недели безвылазно сижу в этих четырех стенах, и никуда носа не высовываю.
– Значит, вы отрицаете тот факт, что забирали свою падчерицу на прогулку? – бесстрастно спросил Штальберг. – И не имеете представления, что с ней могло произойти?
– Конечно, нет!
– Хорошо, – задумчиво сказал Леб и замялся.
– Говори, говори, Леб, не стесняйся, – подбодрил я его.
Тут мой бывший заместитель, употребляя витиеватые обороты, произнес длинный монолог, из коего следовало, что, несмотря на его безоговорочное доверие лично ко мне, есть ситуации, когда каждый должен честно и добросовестно выполнить свой служебный долг, невзирая на лица, ибо только так можно обеспечить установление истины…
Его бы еще долго, наверное, несло в таком ключе, но я спросил:
– Что ты имеешь в виду, мой дорогой Леб?
– К сожалению, имеются факты, Маврикий Павлович, которые… кхм… несколько не укладываются в рамки ваших… вашего рассказа, – промямлил, ерзая в кресле, Штальберг.
– Например?
– Например, ваша личная машина… Мы тут слегка ее уже посмотрели, и наш эксперт не сомневается в том, что на ней совсем недавно ездили… Вы никому не давали ключи?
– Никому. А фамилия эксперта, случайно, не Башарин?
– Башарин?.. Нет, Маврикий Павлович, Башарин уволен мной вскоре после вашего ухода. За пьянство в рабочее время и недисциплинированность… Скажите, а сигнализация на вашей машине имеется?
– Имеется, и, кстати, дверной замок реагирует только на отпечаток моего большого пальца.
– Следов отпирания дверец отмычками, в том числе и электронными, нами не обнаружено, Маврикий Павлович. Может быть, вы просто запамятовали, что выезжали куда-нибудь?
– Что же, по-твоему, я маразматик? – обиделся я. – И неужели ты всерьез считаешь, что я и есть тот самый Демиург?!
Смущение и всякие признаки былой неловкости вдруг мгновенно слетели с Леба Штальберга, как листва опадает с дерева под порывом ветра. Он выпрямился и даже машинально застегнул пиджак на все пуговицы, на глазах превращаясь в туповатого, но исполнительного чиновника.
– Что ж, Маврикий Павлович, – сказал он, – «Платон мне друг, но истина дороже». Я вынужден пригласить своих подчиненных, чтобы произвести у вас обыск. Они ждут внизу, – пояснил он.
Вихрь мыслей пронесся в моей голове за считанные доли секунды.
Прежде всего, я понял, что меня подставили самым грубым образом. Надеяться на то, что при обыске не будет найден доставшийся мне после схватки в подвале и хранившийся теперь в примитивном тайнике под ванной атомайзер, было бы, по меньшей мере, глупо. Я хорошо знал хватку Леба еще по совместной работе – от такого педанта, как он, и блоха при обыске не ускользнет, к тому же, искать будут не только, скажем, расчлененные останки моих «жертв» и следы крови на моей одежде, но и любые возможные улики против меня. А атомайзер был самой мощной уликой, объяснявшей, куда я девал тела невинно убиенных мною сограждан. Да-а-а, не зря Демиург позволил мне оставить у себя его оружие – видно, это вписывалось в его дьявольскую комбинацию…
Еще я понял, что было бы весьма странным, если бы я сейчас взбрыкнул и потребовал, скажем, предъявить ордер на обыск или пригласить понятых. Ничего бы мне это не дало, кроме укрепления подозрений у Штальберга в отношении меня.
А потом я представил, как меня арестовывают мои бывшие подчиненные, как сажают в камеру, где надо мной будут издеваться те, кого сажал туда еще я сам, и как до суда будет собрано немало доказательств, обличающих меня в качестве извращенца… И наверняка отыщутся свидетели, видевшие меня с некоторыми из моих жертв. И едва ли следователи и судьи поверят моему признанию в том, что меня самого преследовал маньяк. И имя мое будет прославлено и заклеймено навечно нашей прессой, падкой до всевозможных сенсаций, и проклянет меня страшными словами Рола, и отвернутся от меня некоторые знакомые и друзья – возможно, за исключением Севы… А самое главное – светит мне, по крайней мере, заключение в камере особого режима до конца моих дней!
Может быть, я поступил опрометчиво, но в тот момент, когда Леб достал из кармана пиджака коробочку визора, собираясь пригласить своих подручных, времени на раздумья у меня больше не оставалось. Мышцы мои сработали прежде, чем мозг успел всесторонне проанализировать и взвесить все последствия. И еще мною двигало сознание того факта, что никто, кроме меня, не способен добраться до истинных виновников исчезновения людей в городе и что никто, кроме меня, не спасет Катьки – если, разумеется, ее еще можно спасти…
Чтобы отключить Штальберга, мне требовалось немногое: один длинный прыжок и два коротких удара в болевые точки. Что я и сделал…
Потом я тщательно связал Леба по рукам и ногам, залепил рот липкой лентой, растоптал вдребезги его коммуникатор и, прихватив с собой «таурус» с двумя запасными обоймами, атомайзер и все наличные деньги, вышел из квартиры и покинул дом через подвал автостоянки.
Пока помощники Штальберга не хватились своего начальника, у меня еще было в запасе немного времени, и я надеялся использовать его с максимальной отдачей.
Несмотря на позднюю пору, в ее окне горел свет.
Я нажал кнопку домофона. Поймал себя на мысли, что уже не помню, когда его установили: до моего ухода из этого дома или после.
Из отверстий рядом с дверью послышался голос, ее голос:
– Кто там?
– Это я, Рола, – сказал я, прижавшись губами к дырочкам домофона так, словно собирался поцеловать ее голос.
Пауза.
– Что тебе надо, Рик?
– Я хочу тебе все рассказать.
Пауза.
– Расскажи это лучше полиции, Рик.
– Не дури, Ро. Если ты мне сейчас не откроешь, я никогда не смогу найти Катерину.
Пауза.
Потом замок в двери сухо щелкнул.
Когда я вышел из лифта, Рола уже ждала меня в дверях. Она была, на мой взгляд, все той же, только заметно потолстела, а лицо было бледнее обычного и заострилось.
– Ты одна? – спросил я, только потом осознав всю нелепость своего вопроса.
Она через силу улыбнулась:
– Если ты явился, чтобы изнасиловать меня, то лучшего случая тебе не представится.
Мы прошли в комнату. Здесь почти ничего не изменилось, словно я и не покидал эту уютную квартирку.
– Где она? – спросила Рола, скрестив руки на груди и не предлагая мне присесть.
Что ж, ее можно было понять.
– Не знаю. Зачем ты сказала полиции, что это был я?..
– Потому что это был ты.
– Но это был не я. Я не выходил из дома почти две недели. Ты видела лицо того человека, который заехал за Катериной?
– Когда в дверь позвонили, я была на кухне. Катя пошла открывать, потом зашла и сказала, что это ты и что ты предлагаешь ей немного развеяться. Она переоделась и спустилась вниз. Было еще светло, я посмотрела в окно и увидела, как вы с ней садились в машину…
– Марка машины?
– «Беретта» серебряного цвета.
– Ты действительно видела меня, а не кого-нибудь другого?
– Если ты думаешь, что я забыла твою физиономию за все эти годы, ты ошибаешься.
– Что ж, спасибо и за это. Ладно… Расскажи мне про Катерину.
– Что именно?
– Ну, чем она занималась последнее время? Может быть, у нее появился какой-нибудь кавалер?
– Не суди о ней так, как о самом себе. Это ты в свое время таскался по бабам с семнадцати лет. Все свободное время Катя проводила дома, никуда не ходила. Кроме как к тебе… Подружек у нее тоже было мало. Смотрела стереовизор до поздней ночи, я уж не раз ругала ее за то, что зрение себе портит. Очень ее привлекал один сериал…
– Про слепоглухонемого?
– Да их сейчас много развелось, все и не упомнишь. Лично у меня нет ни времени, ни желания их смотреть.
– Она что-нибудь говорила по этому поводу?
В углу неожиданно раздался отчетливый детский плач. Я воззрился туда, но не обнаружил никакого грудного ребенка. Рола полошла к компьютеру и ткнула пальцем в клавишу. На экране возникло сморщенное младенческое личико в чепчике, искаженное ревом.
