Сергей Зайцев - Рось квадратная, изначальная
И уже в третий раз попытался увести свою ватагу прочь:
– А теперь всё, рвём отседова лапти незамедлительно!
– Да это не мы, батько, – сдавленно ответил Ухмыл. – Ты обернись…
Хитрун, сразу смекнув, что дело плохо, обвернулся уже с выхваченной саблей, давно застоявшейся без подобающего ей занятия. И страшно скрипнул зубами. Он даже не подозревал, насколько их дело плохо.
Они были окружены.
Со всех сторон.
Насмешливо скалящимися рогатыми харями.
Теми самыми, что недавно сидели возле костра, а заслышав шум, вмиг оказались возле них. И теперь елсы не казались безобидными слушателями частушек – у каждого в руках грозно красовался здоровенный, под стать им самим, трезубец, переливаясь острыми полированными гранями в текучих отблесках костра.
Бледные Жила и Ухмыл тоже выхватили сабли, отступая поближе к своему ватаману, а Буян лишь ощерился, снова наливаясь бешенством и боевым азартом – словно готов был рвать елсам глотки голыми руками, а ежели придётся, то и зубами. В голове у Хитруна горячо забилась одна только мысль – за так меня не возьмёте, кровь из носу, хоть одного, но унесу с собой! И ещё, в каждом движении его пронизывало ощущение лютой смерти, которую он готов был подарить этим вражьим харям.
Но елсы, окружив их плотной стеной, почему-то расправляться с ними не торопились. Словно чего-то ждали. Оказалось, и вправду ждали – из темени вдруг выступила ещё одна фигура, да такая, что бандюки поневоле охнули и попятились, да, спохватившись, замерли – некуда было пятиться. Такого громадного елса: на две головы выше остальных, с рогами на голове – что твои оглобли, с брюхом – что хороший погреб, тушей которого – поперёк себя шире вполне можно было целую избу заслонить, они и представить бы не смогли. А тут – сподобились узреть.
Теперь никто уже более не сомневался, что живыми они отсюда не уйдут. И приготовились продать свою жизнь как можно дороже, прежде чем окажутся на месте злосчастного Скальца. В виде жаркого на вертеле.
Громадный елс между тем (по-видимому, сам елсов пахан) спокойно окинул бандюков ничего не выражающим взглядом громадных чёрных глаз – каждый с хороший бельевой таз – и непонятно проворчал низким басом, разевая не пасть, а целые ворота:
– Плохи. Совсем плохи людишки. Без программной корректировки не обойтись. И как Смотрящий таких в свою команду допустил? Сразу видно, молод ещё, неопытен. Но ничего, ничего, поможем, работа у нас такая. Ладно, ребятушки, гасите их!
Не успела ватага опомниться и что-либо предпринять, как в круг выскочили двое анчуток – как показалось ватаману, прямо из-под ног взрослых елсов. И направили на ватажников свои коротенькие острые рожки. А рожки странно загудели…
Вмиг холодное оцепенение разлилось по телам бандюков, сковав их члены надёжнее железных цепей. Только ватаман сумел ещё слабо дёрнуться, желая дотянуться саблей до необъятной шеи пахана елсов и опробовать её на прочность, да и то от зверского усилия у него сразу потемнело в глазах. И сознание его померкло.
Затем с тёмного неба, заслонив на миг редкие звёзды, спикировали железные феликсы и, подхватив одеревеневшие тела бандюков, унесли их прочь, в неизвестность. Но бандюки этого уже не видели.
Глава двадцать девятая,
в которой путешественники узнают много нового о своём мире
Жизнь – это наклонная плоскость, по которой ты катишься вниз или карабкаешься вверх.
Третьего не дано.
АпофегмыОдин за другим, перевалив через край круглого провала, спускались люди из команды Бовы Конструктора вниз – по спиральной лестнице, полого вившейся внутри гигантского колодца и уходившей на неведомую глубину. Окаймлявшие лестницу перильца позволяли не опасаться высоты, не жаться к стенам, целиком состоявшим из лазурного байкалита, – шагай себе и в ус не дуй. И пусть незримое в данный момент дно устрашающе чернеет под ногами – после крушения Дирижопля, от которого люди ещё не успели прийти в себя полностью, напугать их было непросто.
Вскоре, когда они оказались достаточно глубоко и небесный свет над головой начал тускнеть, сбоку, по мере продвижения, начали один за другим зажигаться светильники – точь-в-точь как в любом из храмовников Универсума. Осветив путь, они гасли сразу за спиной замыкающего.
Бова, как и полагается предводителю, шёл первым. Лесенка была достаточно широка, чтобы по ней могли двигаться по двое в ряд, позволяя тем самым возникнуть множеству очажков бесед на разные темы и интересы. Поэтому рядом с Бовой перебирал ногами невысокие ступеньки Благуша, внимательно слушая то, что тот рассказывал:
– Помнишь ту связку шаров, что была привязана к гарпунному якорю, когда мы ещё возле Махины стояли, встречу праздновали? Ну так вот – их же никто и не отвязал, забыли. Ухарь мне всю команду перепоил, а сам я за всем доглядеть не могу… На якорь-то меня и уронило при взрыве, после чего лишь оставалось эти шары отвязать…
За ними двигались Проповедник с Минутой. Девица, едва не плакавшая от счастья наверху (ведь Бова остался жив), к этому времени уже сумела приструнить своё настроение, придать ему спокойный лад – недаром ведь проходила воспитание в Храме Света, где в первую очередь послушников и послушниц заставляют тренировать силу воли и самообладание. Здесь, под монотонный ритм шагов, она сочла удобным поинтересоваться у Проповедника, что Бова сказал тогда ему у костра, пресекая на корню его ссору с Вохой. И была приятно удивлена, когда дед перед ней разоткровенничался. Ведь в трактире, когда она пыталась уговорить его открыть тайну перемещения через Бездонье, из него приходилось слова чуть ли не клещами тянуть. Правда, потом много чего случилось такого, что, вероятно, сблизило всю их честную компанию, да и тот рассказ о переселении, который дед начал так неохотно, а закончил очень даже увлечённо, видать, выпустил наружу наболевшее и дал его душе изрядное облегчение.
– Что сказал, что сказал, скатертью дорога, – тихо буркнул Проповедник, с едва заметным стеснением шевеля усами. – Да напомнил он мне о кое-каком грешке в молодости моей далёкой. В ту пору, когда я токмо-токмо в домене Рось оказался, после тех елсов и феликсов…
То, что Бова знал о таком далёком прошлом Проповедника, Минуту не удивило. Она знала, что разведчики Бовы нашли и дотошно опросили всех бывших переселенцев из Проклятого домена, которым выпала участь быть свидетелями той давней трагедии. Её позабавило другое.
– Ничего себе молодость, дедушко, ведь тебе уже тогда пятый десяток шёл!
– А сколько ныне, а? – резонно заметил дед. – Вот то-то и оно. Так что и пятьдесят можно назвать молодостью.
– Так что там было-то?
– А ты вот не перебивай, скатертью дорога, до конца и услышишь.
– Уже молчу, дедушко, продолжай.
– В расстроенных чувствах я тогда пребывал, сама понимаешь, – вздохнул дед, помрачнев челом, – семьи токмо лишился… А тут меня одна молодка приютила в какой-то веси, не помню вже названия за давностью, то ли Пютаны, то ли Малиновка, то ли ещё как, да не в том дело. Молодка та три монады тому назад овдовела, безголовый ей мужик попался – пошёл в лес по дрова и не нашёл ничего разумнее, как срубить сук, на котором сидел. Ну и навернулся вместе с тем суком, скатертью дорога. Хоть высота, как молодка сказывала, и небольшая была, да обух топора прямо по темечку засветил. Дудак, он в любом домене дудак. А молодка ведь в самом что ни на есть женском соку, мужика вже распробовать успела, так ей, понятное дело, ещё хочется. – При этих словах Минута, невзирая на всё своё самообладание, отчаянно покраснела, но дед того не заметил, сосредоточенно глядя под ноги, считавшие ступеньки, и продолжая о своём: – Тута я и подвернулся. Утешили мы друг дружку, одним словом. Да токмо ей – хорошо, а мне по-прежнему хреново, скатертью дорога, память-то никуда не денешь. Пожил я у неё декаду, смотрю, влюбляться начала, привыкать… А я – не могу. Не могу ответить тем же, хоть кол на голове тёши. Душа-то по своим родичам, в неизвестном миру сгинувшим, всё ещё болит. Ну и сбежал, скатертью дорога. Сбежал и дорогу забыл. Гуторю же – не в себе был. Опосля, как помотало меня по многим весям и городам, хотел вернуться, да так и не вспомнил, где ж она проживала, много тех Пютанов и Малиновок в Роси оказалось. Да и другие знакомства уже сложились, скатертью дорога. Эх, жизня моя окаянная…
– Что-то я не пойму, дедушко, к чему ты ведёшь… – затаённо улыбаясь, сказала Минута, на самом деле уже готовая побиться о заклад, что поняла, о чём идёт речь. – Зачем Бове тебе об этом было напоминать, с какой надобности? Дело-то житейское, со всяким случиться может…
– Зачем, зачем, – дед досадливо отмахнулся. – Разве не приметила, как мы с Бовой схожи-то? Я как углядел его тогда, с Дирижоплия спрыгнувшего, так показалось – сам себя узрел… Ну и подумкал по своему скудоумию, что пробил мой час, к Олдю Великому и Двуликому пора отправляться и отчёт в его чертогах о всей житухе держать… А оказалось, что просто родная кровь. Сызмальства у меня башка чёрная, а всё, что на лице, – белое. И потомки эвон все в меня уродились…
