Туллио Аволедо - Корни небес
Его рука поднимается — во всяком случае, так мне кажется, — и делает такой жест, будто обрывает что-то. Кладбище Сан-Микеле исчезает, и вместо него теперь древняя тюремная камера. Пожилой человек, тяжело дыша, лежит на соломенном тюфяке на полу.
— Бог, в которого ты веришь, освободил своего апостола Петра из темницы.
Старик поднимается. Цепи спадают с его рук и ног. Стены расходятся. Камни отделяются от цемента, дверь открывается. Стражи, сидящие у выхода, кажутся глубоко спящими.
Я недоверчиво следую за стариком.
Снаружи холодно. Падает снег, который ветер задувает даже под одежду. Хлопья хлещут по лицу, как лезвия бритвы.
— Сколько времени ты уже не использовал бритвы? — спрашивает голос в моей голове. — Но ее образ все еще внутри тебя. Ты чувствуешь, как она режет, ее твердость, ее холод. Что отличает бритву, живущую в твоем воображении, от настоящей? Они обе режут.
Старик исчезает, обернутый облаком позолоченной пыли. Как и пейзаж вокруг меня.
Теперь я стою неподалеку от базилики Сан-Марко.
Мои следы ведут так, будто я вышел из стены. Я чувствую, как внутри меня подымается ярость.
— Зачем ты так поступил со мной? Если уж ты освободил меня из темницы, то зачем сделал так, чтобы меня схватили? Да еще так близко от острова?! Зачем ты оставил меня здесь?
Эхо смеха — смеха города — раздается вокруг.
— Подожди! — кричу я, проглотив гнев. — Скажи мне свое имя!
— Имя мне Легион, — шепчет голос в моей голове.
Голос ветра и снега, который метет по улицам, и, скрывая мои шаги, ведет меня в ночи все ближе к моей цели.
40
ОСТРОВ МЕРТВЫХ
Остров мертвых возвышается в странном тумане, какого я никогда не видел, — густом, похожем на молоко. Сан-Микеле теперь снова выглядит как остров, а не как крепость из камня и грязи. Туман, как перламутровое море, расстилается вокруг стены по периметру острова.
Предрассветное время, лучи солнца начинают подтачивать темноту.
Я встречаю их с облегчением. Мне было нелегко добраться сюда. Я бы даже сказал, что меня привела сюда сверхъестественная сила, помогая не запутаться в лабиринте улиц.
Мне потребовалась добрая часть ночи на то, чтобы в темноте пройти по калле, которые ведут от площади Сан-Марко до Фондамента Нуове. «Если и вправду во всем есть свой смысл, — спрашиваю я сам себя, — то какой смысл был в этой невероятной потере времени, чтобы столкнуться так ненадолго с Дюраном и его людьми и потом снова сбежать?»
Весь город у меня за спиной. Я чувствую себя, как моряк на корабельном мостике. Передо мной — странная земля обетованная, где чудеса перемежаются с колдовством, а человеческим голосом с тобой говорят лишь монстры. Недели путешествия закалили меня кровью и грязью. А три дня одиночества и голода заточили меня, как лезвие меча.
Чем бы ни была моя миссия, я никогда не был готов к подобному.
Вот бы сейчас из тумана показался корабль, чтобы переправить меня на другой берег. Или вдруг выплыл бы лебедь. Или крылатый конь. Или гиппогриф…[104]
Думать о самом себе в героическом ключе смешно даже мне самому.
«Лучше не мечтать слишком много. Мир там, снаружи, может быть слишком конкретным, друг мой…»
Это я сам себе сказал или голос в моем мозгу?
Я пожимаю плечами. Какая разница?
— Голос в моей голове сказал, что его имя — Легион, — говорю я вслух. Мой голос настолько сиплый и охрипший, что почти пугает меня.
— Я знаю.
— Тогда ты понимаешь и знаешь, что это?
— Конечно, это я тоже знаю.
Я цитирую себе самому эпизод Евангелия от Луки, где рассказывается о демоне из страны Гадаринской:
— Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: легион, — потому что много бесов вошло в него. И они просили Иисуса, чтобы не повелел им идти в бездну…
— Видишь? Он сам, это монструозное создание, оно сказало тебе, что оно демон! Как ты можешь слушать его призывы? Почему ты хочешь пойти к нему?
— Он освободил меня из тюрьмы.
— Только чтобы приберечь тебя для еще худшего жребия.
— Я не верю, что это так.
— Ты не веришь, что это так! Ты веришь ему, другими словами…
— Видимо, да.
— Ты совсем ничего не помнишь? Монстры на дороге, нападение в Торрите Тиберине… Страх…
— Я помню также то создание, которое звали Грегор Самса. Он тоже казался монстром. Но не был им. Так что замолчи. Оставь меня с моими сомнениями. Время спесивой уверенности уже закончилось.
Эхо последнего слова все еще вибрирует в воздухе, когда, спускаясь со сломанной пристани, я во второй раз ставлю ногу на сухой грунт лагуны и направляюсь к невидимому острову.
Меня удивляет моя реакция, или, вернее, отсутствие реакций, на предательство Дюрана. Может быть, правда в том, что я перестал верить ему еще с тех пор, как обнаружил, что его вера — не моя?
Я иду по дну этого моря из тумана, и что-то вроде внутреннего компаса ведет меня по направлению к острову.
Я знаю, что это там. Мне не нужно доказательств. Моя вера, которая еле теплилась в последние двадцать лет, теперь набирает силу. В том, что случилось со мной в этом городе, есть что-то сверхъестественное. И еще раньше, во время путешествия. Что-то, что невозможно объяснить.
Когда я был молодым священником, я считал себя не чем иным, как пешкой борьбе между Добром и Злом. Мои противники тоже мало что значили. Теперь мне кажется, что на шахматной доске больше нет пешек, но одни только важные фигуры. Теперь я знаю, что партия скоро закончится и что каждый мой шаг имеет значение.
Я спрашиваю себя только о том, чья рука передвигает фигуры? Кто тот Игрок, который поставил меня на доску?
Вплоть до последних дней у меня не было сомнений. Я чувствовал себя солдатом Господа.
Теперь я уже не столь уверен.
Когда в семнадцать лет я поступил в колледж иезуитов, мне дали прочитать книгу об Иисусе, автор которой изо всех сил пытался доказать, что Спаситель имел лишь человеческую природу. Я помню, что после того, как прочел ее, я отправился к священнику, который был моим духовником. Я выразил ему свои сомнения. Зачем было заставлять меня читать эту книгу, которая разрушала все, во что я верил, одно за другим?
Он улыбнулся мне.
— Все, во что ты верил? — спросил он меня. — Ты хочешь сказать, что ты потерял веру в Иисуса?
— Нет, — ответил я ему. — Я все еще верю в Иисуса.
— Тогда твоя вера станет от этого лишь более чистой. Ты освободился от бесполезных блесток и мишуры. Вот зачем тебе нужно было прочесть эту книгу.
Этот священник был уже стариком, когда я был еще подростком; если бы он был еще жив, я бы задал ему столько вопросов о том, что нужно, зачем и кому!
Кому, например, нужно было все это путешествие? Столько людей мертвы, и для чего?
Но на вопрос — почему, несмотря на все это, я продолжаю следовать своей миссии — я должен ответить сам. Нет никого, кто мог бы сделать это за меня.
Правда, ответа в данный момент у меня нет. Я могу лишь продолжать движение, бредя в тумане по направлению к острову.
Я иду вслепую, мне едва удается понять, где какая-нибудь яма или кочка.
Каким-то образом я понимаю, в каком направлении нужно двигаться.
Под моими ногами гладкая земля, без препятствий. С другой стороны, разве не говорится, что добрыми намерениями вымощена дорога в ад?
Я качаю головой.
Спустя некоторое время я начинаю говорить сам с собой, как сумасшедший.
С другой стороны, я, должно быть, и есть сумасшедший. Безоружный, иду на встречу с существом, которое обладает способностью воскрешать мертвых…
В перламутровой дымке я не вижу даже своих рук. После того, что я узнал и увидел, или, во всяком случае, мне казалось, что я видел, в эти дни, может быть, и я сам стал призраком, иллюзией. Но даже и так, со всеми своими страхами и сомнениями, я продолжаю идти. Я иду в пустоте, среди опасностей, которые поджидают меня.
Показывается остров, похожий на стену из камня и сухой глины нескольких метров в высоту. Подняться на нее не представляется возможным. Мне не остается ничего другого, кроме как пойти в обход, чтобы попытаться найти место, где можно будет взобраться.
Я ищу пологий склон. Но то, что я вижу, обойдя уже почти две стороны квадрата, это лестница, выкопанная в земле. Две широкие ступеньки, которые мне видны, обиты камнем. Верхушка скрыта в облаках.
Я поднимаюсь по лестнице, всплывая в сером свете дня.
Передо мной возникает высокая решетка из кованого железа.
Кто-то покрасил ее красным лаком.
Нечеткой, дрожащей рукой той же краской начертана надпись на колонне справа:
JERUSALEM’S.
Финальная буква S недописана и оканчивается длинной вертикальной палочкой.
