Юрий Леж - Перекресток
— Вот и хорошо, — скупо улыбнувшись, прокомментировала старушка, отправляя опустевшую посудину в мойку. — Теперь бы её уложить, да сутки-двое не тревожить вовсе, а там — поглядим еще, как пойдет… Искать-то её, тревожиться не будут?
— Да кому она нужна, — махнул рукой Максим, зная, что ночи, проводимые Танькой дома, где вместе жили её мать с отчимом и еще две младшие, сводные сестры, были редкими ночами.
— Тогда пусть у нас отлеживается, — согласилась тетушка Мария и предложила: — Может, её ко мне положить? ты ж ведь после «полуторки», а с утра опять к этим, своим… ну, собирался… отдохнуть бы тебе надо…
— А она что ж — кусаться будет и спать мне не даст, — усмехнулся Максим, глядя, как голова Таньки медленно и тяжело клонится к столу.
Он успел подхватить её, на удивление аккуратно, чтоб не причинить ненароком боли, и очень во время, чтобы, не приведи бог, девушка еще разок не приложилась тем же местом теперь уже о столешницу.
— Ну, тебе-то виднее, кто там из вас кусаться будет, — чуть снисходительно сказала старушка, пряча улыбку. — Вот только, чтоб в постели не баловали лишку, ей сейчас лучше поменьше резких движений делать…
— Да и мне тоже, — с юморком поддакнул Максим, подымаясь со стула и легко, будто набитую ватой куклу, подхватывая на руки практически бесчувственное тело девушки.
Преодолеть путь от кухоньки до своей кровати было не так-то просто, как показалось пролетарию в первый момент, и не столько девчонка в усталых, но все-таки крепких, привычных к тяжестям руках мешала, как узкие проходы в квартирке, где нормальному человеку и одному-то, без громоздкой ноши, частенько развернуться было затруднительно. А Танька, даром, что тощая и в бессознательном состоянии, оказалась на диво громоздкой и неудобной для проноса по коридорчику. Впрочем, Максим справился, хоть поднапрячься и пришлось, а тетушка Мария вслед за ним прошла в просторную, скудно обставленную комнату, как бы, морально помогая своему хоть дальнему, но все ж таки родственничку, но остановилась у самых дверей.
— Ты её раздень, что ли… — посоветовала она, глядя, как Максим мягко роняет Таньку на постель и с легкой гримасой на лице распрямляется. — Юбчонку, вон, застирать надо, пока не присохло всё, да и исподнее тоже не лишним будет…
— Сам застираю, моя, небось, гостья, — попробовал было возразить парень. — Чего ж все на тебя-то?
— Женская рука в стирке ловчее будет, — заупрямилась старушка, и Максим понял, что сопротивляться её пожеланию бесполезно, железный в чем-то характер у тетушки Марии. — Да и не по баловству это, по баловству я бы и говорить не стала, а раз так получилось…
— Хорошо, — кивнул пролетарий. — В ванную отнесу…
Разговор закруглился, и, чтоб не смущать Максима, тетушка Мария удивительно вовремя и тактично выскользнула из комнаты, дабы не становиться свидетельницей раздевания то ли спящей, то пребывающей в забытьи девушки. Проводив взглядом родственницу, Максим уселся возле кровати на стул, с наслаждением сбросил, наконец-то, тесноватые ботинки и с удовольствием закурил, хоть немного морально и физически отдыхая от пережитого. Перекурив, он неторопливо и, как-то неожиданно для самого себя — вовсе не возбуждающе и совсем не эротично, а то ли по-медицински, то ли по-семейному, будто после двадцати лет совместной жизни, расстегнул и стянул с Таньки юбочку, осторожно, не желая потревожить, скатал с тощих ног чулки, подумав, снял сразу с худенькой попки и маленькие трусишки. А вот с курткой пришлось изрядно повозиться. Обмякшее, бесчувственное тело девушки мешало, а любое прикосновение в районе её головы вызывало тихие, но удивительно душераздирающие стоны. С футболкой же оказалось не просто сложно, а головоломно, в самом деле, как же её снять, не задевая пострадавшего места… Максим, повозившись с десяток минут, не меньше, и поняв, что ловкости и умения его рук попросту не хватает, плюнул в сердцах и разрезал последнее прикрытие танькиного тела ножницами. «Потом найду что-нибудь взамен, — решил парень, забрасывая превратившуюся в тряпку одежду под кровать. — Ну, или куплю, пока деньги есть…» Задвинув вслед за тряпкой поглубже туфли девушки и свои ботинки, он сгреб в охапку и быстро отнес в ванную, слава богу, по дороге не встретив старушку, всё, снятое с подруги.
Вернувшись в комнату и стараясь не глядеть на худенькое и угловатое, покрытое «гусиной кожей» тело Таньки, Максим осторожно передвинул его к стене, вытянул из-под девушки накроватное покрывало и, следом, шерстяное одеяло и бережно укрыл её. Вновь присел рядом, закурил, прислушиваясь к выровнявшемуся, хоть и хрипловатому слегка дыханию и легким всхлипам, будто Танька заново переживала во сне или забытьи происшествие возле клуба.
Через пару минут, приканчивая жадными затяжками сигаретку, Максим до конца прочувствовал, как отяжелела его голова, как гудят натруженные ноги, как сильно тянет в сон… не сопротивляясь, да и не желая сопротивляться, он быстро разделся до трусов, аккуратно сложив свои вещи на стул возле кровати, и юркнул под одеяло, стараясь особо не прижиматься к девушке, чтоб случайно не потревожить её во сне…
«Что-то там тетка говорила про «сильно не баловаться»…» — успел подумать он, но мысль сама собой замерла в голове на полуслове, придавленная тяжелым, усталым нырком в безвремение сна…
…ему привиделся бесконечный осенний лес, переливающийся нарядными красками увядания, шуршащий опадающей листвой, легким ветерком, играющим меж стволами деревьев, журчащий пронзительно чистым ручейком, плескающийся волнами маленького лесного озера, спрятавшегося за густыми зарослями жимолости и лещины… откуда-то со стороны бил по ноздрям вкуснейший запах прогорающих дров и чуть-чуть подпаленного, истекающего соком мяса… на недалекой березе истошно, заполошно голосила возмущенная чем-то сорока… и длилось это блаженство — без ежедневной спешки, без привычного запаха разогретого машинного масла, без металлического скрежета и визга станков, без угара нечастых вечерних посиделок — длилось вечность, такую же, как голубоватое, чуть потемневшее перед закатом небо…
За секунду до пробуждения Максиму показалось, что счастливый и безмятежный, такой сказочный осенний лес его сна вдруг накрыло черной, удушливой и плотной волной непонятного до конца, но очень внятно выраженного во сне горя… И парень проснулся, весь похолодевший от непонятного предчувствия неизбежного. В комнате было еще светло. Видно, проспал он совсем немного, пару-тройку часов, не больше, а рядом, как-то странно уткнувшись лицом в стену, лежала Танька. И, чуть пошевелившись, Максим вдруг ощутил ледяной холод её ног под одеялом… и сердце его забухало так, словно только что он взбежал пешком, без передышки, на десятый этаж соседнего дома, кончики пальцев будто бы онемели, и веки категорически отказались опускаться, чтобы прикрыть с испугу глаза… Медленно-медленно, будто преодолевая огромное давление, пролетарий чуть-чуть повернул голову и пристально вгляделся в выглядывающие из-под одеяла остренькие подростковые плечи, обтянутые синеватой кожей… Одна… две… три… секунды… и сам похолодевший от страха не хуже покойника, Максим на исходе третьего мгновения заметил, наконец-то, как едва-едва дрогнули на вздохе плечи Таньки… и тут же обругал себя: «Идиот беспамятный!!! Сколько вместе спали и не только спали… мог бы и запомнить, что у нее руки-ноги вечно, как ледышки, как бы тепло в квартире не было… и с чего бы это у меня после спокойного сна такие дурные мысли?»
Максим быстро поднялся с постели, поддернул семейные трусы и, окончательно проснувшись и придя в себя, поспешил в уборную уже с легким сердцем. Видимо, тетушка Мария ожидала его появления, она умела точно угадывать время пробуждения своего дальнего родственника, и скромненько подкарауливала его на выходе.
— Беда в городе, — огорошила пролетария старушка.
— Что случилось-то? — не очень и поверил сперва её словам Максим, мало ли, вдруг объявили по телевизору, что цены на электричество или газ поднимут, или — отменят фестиваль, которого тетушка Мария ждала с вполне понятным любопытством провинциалки.
— Сам глянь…
Старушка цепко ухватила паренька за запястье и буквально потащила в свою комнату, к слабо мерцающему экрану древнего черно-белого телевизора. Максим послушно последовал за тетушкой Марией, зная по опыту, что будет проще выслушать новости от диктора, чем в пересказе дальней родственницы.
«…Специально для имперских и губернских военных, полицейских и прочих… напоминаю: посмотрите в архивах, что такое Промзона, и не спешите бросать на убой лучшие части особого назначения. Никто из нас, анархистов, не хочет умирать или убивать ни в чем неповинных обывателей города, но если дело дойдет до конкретных боевых действий, мы не будем церемониться, размышлять и дополнительно предупреждать кого бы то ни было…» — говорила с экрана страшненькая на лицо чернявая девица на дикторшу похожая так же, как сам Максим на благородного дворянина в седьмом поколении.
