Анна Фенх - Ружья еретиков
Чейз встал, потянулся, разминая плечи и шею, зевнул и посмотрел на наручные часы — до вечернего сеанса облучения оставался всего час, значит, с минуты на минуту в кабинет вернется профессор. Чейз аккуратно сложил все дела в том же порядке, в каком принял их от Шеклу, похлопал ладонями по бокам стопки, ровняя края, вложил видеокассеты в конверты, отчеты в папки и составил все это на столе.
Когда профессор, постучав, вошел, Чейз с большим интересом листал довоенный многостраничный, богато иллюстрированный Вестник Е.И.В. Академии Наук.
— Интересуетесь? — Шеклу посмотрел на обложку. — Роскошное издание, сейчас таких не выпускают… И не знаю, будут ли еще выпускать. Скажите, что сейчас на поверхности? Мы совсем не получаем свежей прессы, и корреспонденции тоже, конечно, никакой.
— Война, — ответил Чейз. — На поверхности тоже с прессой и корреспонденцией не очень. Мировых передач очень мало, а агитки Отдела пропаганды… Мало что изменилось, северные провинции продолжают требовать независимости, южные не требуют от нас ничего, они все берут сами. От той Империи, которую вы знали, мало что осталось, профессор. Даже территориально мы с учетом мятежных провинций уже не занимаем и половины прежних владений. А уж без северных Хонти, Пандеи и южной Метшени…
— Да-да, я понимаю.
Шеклу заложил руки за спину и сделал несколько шагов вправо, затем круто развернулся и прошагал влево.
— Все это слишком затянулось, уважаемый лейтенант Китт.
— Война?
— И война, и наша работа. Я должен сообщить вам, как ответственному лицу, что подозреваю саботаж. Для меня моя работа — живой организм, но очень логичный организм, и каждый сбой в работе должен быть четко обоснован. Иногда сбои есть, а обоснования нет. Я списывал все это на усталость группы, на подавленность обстановкой, на тот самый пресловутый человеческий фактор, но мы без видимой причины топчемся на месте уже полтора месяца. И нельзя все списать на то, что кому-то скучно сидеть под землей. Мы наблюдаем, получаем результаты, проверяем результаты, проверяем проверяемое, перепроверяем проверенное… И тут же все это замирает, потому что неожиданно закончилась только вчера заправленная бумага в машине и мы не можем распечатать простейший график. Все это глупо, но…
Шеклу перестал ходить и зорко глянул на Чейза:
— Вы должны знать о моих подозрениях, хотя мне тяжело говорить об этом. Кто-то нам мешает, лейтенант. Теряются отчеты, забраковываются образцы. Я предвижу ваш вопрос, лейтенант, нет, я никого не подозреваю. Но я вижу свою ущербность в этом вопросе, я ведь знаю всех своих людей, я доверяю им. Вы же человек здесь новый и безразличный, простите великодушно. Лицом к лицу лица не увидать, а со стороны, говорят, виднее.
— Благодарю вас, профессор, я буду внимателен.
— Да-да, именно внимателен, — Шеклу улыбнулся. — Я рад, что мы друг друга так хорошо поняли, господин лейтенант.
Профессор взял со стола отложенный Чейзом Академический Вестник и сунул его на полку среди других таких же. Над полкой висел кусок плотной бумаги, прикрепленный кнопками к стене. Желтые, от руки написанные буквы «Имперский Луч» обозначали название плаката, а в бумажных кармашках располагались написанные крупным, округлым и по-девичьи аккуратным почерком статьи и даже карикатуры. Чейз подошел ближе, рассматривая довольно удачный рисунок — профессор Шеклу, в слишком больших очках, игриво приобнимает какую-то изогнувшуюся конструкцию, похожую на башенку из металла, вершину которой украшает шарик, утыканный иголками. Подпись под рисунком — «Старик и Старушка».
— «Старушкой» называется наш излучатель. Ким, паршивец, чертовски хорошо рисует. Я в его годы мог нарисовать только график и, пожалуй, собаку, похожую на ушастую мохнатую помесь сосиски и рептилии, — пояснил профессор, проследивший взгляд Чейза. — Простите, быть может, это нетактично, но у вас же есть какое-то прозвище? Мы, изволите ли видеть, выпускаем здесь стенгазету. Сначала по рекомендации психологов из администрации, теперь так, ради шутки… Меня здесь все за глаза называют Старик. Старшина, впрочем, и в глаза так называет, но господину Унару вовсе не писаны никакие законы. Даже законы физики, вы не поверите! Так вот, о чем я? Да, так что насчет прозвища? Как вас называют в Управлении? То есть если служебный псевдоним не тайна, конечно. Я всегда думал, что прозвищем разведчика, отважного воина в серой форме, должно быть что-то опасное. Что-то внушающее уважение, вроде «агент Саблезуб» или… «агент Стилет».
Чейз рассмеялся:
— Профессор, боюсь, вы путаете Управление с издательством графических романов для подростков. Меня обычно называют Еретик, и это никакая не тайна, так как я не полевой сотрудник, а такой же «халатик», как и вы. Еретик стало моим прозвищем еще в студенчестве, когда нам дали задание составить генеалогическое древо. Это был полезный урок, кое-кто таким образом неожиданно нашел у себя дворянские корни и весьма этим кичился. Но я историю своей семьи знал и без того хорошо — первым известным моим предком был инквизитор, это времена рассвета Южной Империи.
— В самом деле? — поразился Шеклу.
— В самом деле. Как вы знаете, в Святой Инквизиции властвовали два Ордена — Псы и Волки Господни. Тогда Волки были что-то вроде нынешней разведки, монахи этого Ордена тайно проникали в еретические секты. Этим занимался и мой предок. По семейной легенде он изобрел то, что мы теперь называем «винтовки», винтовые нарезные стволы. Правда, документально эта легенда не подтверждается, но до последнего времени одна из первых в мире винтовок хранилась в нашем поместье. Сейчас она, должно быть, утеряна — война равнодушна к памяти.
— И вы не стыдитесь того, что ваш предок был… как бы это выразить… Ведь Инквизиция была весьма жестока, — тон профессора был смущенным.
— Действительно была, — Чейз сдержал вздох, подобные объяснения он давал уже не раз. — Я не знаю, повинен ли мой предок в смертях невинных людей, но даже если и так, в любом случае стыдиться мне нечего — весь мой род служил Его Величеству Императору. При этом я убежден, что служение Императору подразумевает и служение самой Империи, ее народу. Мой предок заложил самую известную династию врачей в Империи. С тех темных веков традиция ни разу не была прервана, в каждом поколении есть врач. Я — часть рода Киттов, это повод гордиться своим происхождением, о стыде же и речи идти не может.
— Прекрасная речь! Простите мою бестактность, я, наверное, излишне любопытен. Но поймите, мы уже долгое время находимся здесь практически без связи с поверхностью. Наверное, подземная жизнь все же как-то влияет… В любом случае, любезный господин Еретик, я рад, что нам прислали именно вас. В конце концов, все ученые немного еретики!
Довольный своей мыслью, Шеклу рассмеялся.
— Что ж, если вы закончили, то я запру документы в сейф.
— Учитывая то, что вы сказали ранее, мне понадобятся копии личных дел и некоторых материалов исследования.
— Конечно, я лично распоряжусь… Или нет, вы же куратор, господин лейтенант, вы сами вполне можете здесь распоряжаться, — профессор отвесил легкий поклон, словно передавая лейтенанту разведки все полномочия.
— Я хотел бы, — начал Чейз, — чтобы между нами, профессор, не было никаких недоразумений. Я очень уважаю вас и не собираюсь лезть в вашу лабораторию со своим научным подходом. Это ваша работа, а не моя, и даже специальность моя здесь не слишком к месту, — Чейз поднял руки ладонями вперед, демонстрируя самые мирные намерения. — Все, что я должен делать, — писать отчеты полковнику Мору. Командовать здесь мне все же будет несколько неудобно из уважения к вам и вашему труду, поэтому такими мелочами, как снятие копий с нужных мне документов, я, конечно, займусь сам, но я ни в коем случае не буду распоряжаться работой комплекса, наводить свои порядки или как-то тасовать группу.
— Чрезвычайно рад слышать, — Шеклу довольно потер ладони. — Ну что ж, прошу на выход, совсем скоро вечерний сеанс!
Когда Эштаву и Шеклу вышли и Чейз остался в кинозале один, полковник Мору долго молчал, разглядывая его с экрана, потом вздохнул и выбил щелчком сигарету из появившейся в кадре пачки. Из этого Чейз сделал вывод, что разговор сейчас пойдет непротокольный — высокие чины ИРУ, почти все из дворян, считали манеру курить при посторонних плебейской.
— Есть сложности, Еретик, — Мору глубоко затянулся, отчего на сигарете образовался сероватый пепельный столбик. — В группе раскол. Этический вопрос.
Китт отметил, что полковник назвал его не по фамилии, но по прозвищу. Столбик пепла все рос и рос.
— Вы слышали, что излучение влияет по-разному. Депрессия. Энтузиазм. Члены группы расходятся во мнении. Этично ли воздействовать излучением на своих.
