Михаил Белозёров - Атомный век
Подполковник Степанов счёл нужным объяснить:
— Посылали вертолёты…
Да, я помню… — подумал Берзалов.
Три машины. Первая — разведка. Когда машина упала где‑то в районе станции Поныри, на её поиски был отправлен второй вертолёт, но и он пропал, а уж третий летел, чтобы разгадать тайну гибели первых двух, но тоже исчез. Погибло тринадцать человек. На своих ошибках не учились, чужие — не признавали. Об этом долго судачили в бригаде, строя самые нелепые версии, а вон как оказалось. А ведь правды не скажут. Или не знают, или не хотят. Скорее всего, последнее. Не хотят пугать так, чтобы я испугался и, не дай бог, не провалил задание.
— Лейтенант, не хочу тебе заморочить голову окончательно, — словно прочитал его мысли подполковник Степанов, — но ни один из вертолётов не то что не долетел, даже не приблизился к этому району, и честно говоря, — этой фразой он заранее поставил на Берзалове жирный крест, не потому что не верил в старшего лейтенанта, а потому что таковы были реалии поствоенного времени: шансы в таком деле, как глубокая разведка, исключительно низки. Осталось только подтвердить их подозрения — мол, область там такая, странный район, закрытый для человечества, тайна, или даже сверхтайна, о чём не хотелось даже думать. Конечно же, он знал о том, что Берзалов очень удачливый командир взвода, что у него гораздо меньше потерь за три года службы в бригаде, чем во всех других отделениях вместе взятых, что он не только умел предугадывать действия противника, но и обладал, как говорили в штабе, интуицией боевого офицера. А это дорогого стоит — интуиция, которая не подводит. Но всё это были легенды, домыслы и фантазии. Ходили они в бригаде в том числе и с лёгкой руки Славки Куоркиса, а легендам и домыслам подполковник Степанов не привык доверять. Был ли это его недостаток как начальника штаба бригады, или он полагался только на стратегические расчеты, сказать было трудно, ибо здесь начиналась та грань удачи — неудачи, которая не только сводится к понятию «пятьдесят на пятьдесят», но вольно или невольно придавала всему мероприятию мистический ореол. Такова природа человека: если не ясно, значит, всё всегда таинственно.
Да и вообще, первыми двумя группами, которые отправились на юг, командовали не менее блестящие и не менее опытные офицеры. Берзалов обоих хорошо знал и не считал, что они чём‑то уступают ему. Просто им не повезло, а в чём именно — надо разбираться на месте. Он, как и подполковник Степанов, считал, что в реальности мистике места нет, что всё можно объяснить, надо только пристально вглядеться. Он даже представил, как найдёт один из вертолётов где‑нибудь в ущелье, как обнаружит подбитый БТР с экипажем Веселова и как будет хоронить товарищей. Чёрт!!! Видение взметнулось и пропало.
— А может, там и нет никаких американцев? — невпопад расхрабрился майор Якушев. — Может, какая‑нибудь враждебная группировка? Сидит и ждёт в засаде. А раз сидит и ждет, то, значит, на то есть причины. А?
— Лучший способ узнать правду, это спуститься в ад… — пробормотал Берзалов.
— Что?.. Что вы сказали, старший лейтенант?! — брезгливо спросил майор Якушев, и на лице у него появилось возмущенное выражение.
В его представлении старший лейтенант не должен был иметь собственного мнения, а должен был чётко выполнять поставленную задачу.
— Извините, больше не повторится, — вспыхнул Берзалов. Ему показалось, что он увидел себя со стороны — покрасневшего и чуть растерянного.
— В общем так, лейтенант, — кисло поморщился подполковник Степанов, который устал от разговоров и гаданий на кофейной гуще, — три часа тебе на сборы. Формируй группу десять — пятнадцать человек. Перебросим вас воздухом в Ефремов. А оттуда на двух бэтээрах двинете своим ходом. Заодно по пути возобновите связь с разрозненными частями на территории, по которой будете проходить. Детали операции, контрольные сроки, частоты и позывные обговорите с майором Якушевым. Вернёшься, получишь звездочку и роту. Ну а не вернёшься… сам понимаешь, пошлём других. Так что ты просто обязан вернуться героем, чтобы больше никто не погибал.
— Есть вернуться… героем, — как эхо отозвался Берзалов, заботясь только об одном, как бы никто не заметил, что он испытывает приступ неуверенности, если не страха.
* * *— Товарищ, старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!..
— Ну что тебе… Вашу — у-у… Машу! — повернулся на пятках Берзалов.
Он был зол и собран, как никогда, как перед любой другой операцией, но теперь ему приходилось бороться с самим собой, дурными предчувствиями и с бестолковыми подчиненными.
— Ну возьмите меня с собой… ага?..
— Ты как обращаешься?! — раз десятый уже вспылил Берзалов. — Как?! По уставу… По уставу! — Он уже не мог без содрогания смотреть на круглую, как блин, физиономию Бура. — Смирно, кругом, шагом марш на кухню за обедом.
— Есть за обедом, — покорно отвечал Бур и, неожиданно чётко повернувшись через левое плечо и сделав три чеканных шага, перешёл на рысь и устремился в сторону кухни, а когда вернулся, запыхавшись, как после подъёма в гору, тут же принялся за старое: — Товарищ старший лейтенант… — молил он. — Жизни мне нет… ага…
— Что золотце моё, что?! — устал отбиваться Берзалов, принюхиваясь к котелку, где в жирном борще плавали лучшие куски телятины, Бур расстарался. — Что?..
— Ну возьмите меня с собой!.. чего вам стоит… ага?..
— Ты пойми, Ефрем… — прибегал он к душевной теплоте, как к последнему средству вразумления, — ты будешь обузой, там ведь бегать придётся, а если, не дай бог, нарвёмся на противника?..
Все эти таинственные намёки подполковника Степанова на особый район с непонятными свойствами, гибель всех предыдущих групп поселили в душе Берзалова тревогу и неуверенность, и он никак не мог справиться с мыслями, которые сами собой лезли в голову. И что там? И как там? Оставалось только ждать, когда эта неуверенность пройдёт сама собой, как насморк. А случится это не раньше, чем они усядутся в бронетранспортёры и двинутся в путь. Значит, придётся мучиться ещё полсуток, как минимум. К тому же он чувствовал, что страх, обычный страх неудачи, всё сильнее и сильнее охватывает его. Это было нечто новенькое, неизведанное. А ангел — хранитель, Спас помалкивал в тряпочку. Ну что я тебе сделал? — спрашивал Берзалов. Что? Скажи, пожалуйста! Но Спас молчал, как убитый, он и в былые времена молчал, предоставляя Берзалову полную свободу выбора. Может, поэтому всё идёт нормально? — думал он, страдая без меры.
— Я выдержу… я выносливый… — Щёки у Бура обиженно дрожали, как студень. — А то меня… меня…
— Что тебя?! — уточнял Берзалов, у которого уже слюни текли на наваристый борщ, на две котлеты с гречневой кашей и на распластанный огурец, посыпанный крупной солью, как любил Берзалов.
Как в это время года Бур вымолил у повара огурец, так и осталось военной тайной. Единственная тепличка в бригаде снабжала овощами только штабных офицеров, а там и связь, и охрана, и бог весть ещё какие приживалки, питающиеся за счёт щедрот начальства. Так что Бур, считай, совершил подвиг, думал Берзалов, с удовольствием уплетая борщ. Даже чёрный хлеб был особый, рассыпчатый, пахучий, а не как обычно, пластилиновый, для рядового состава.
— Мне уже и так в роте прохода не дают. Говорят, что без вас спишут меня в хозвзвод за свиньями глядеть. Ага.
— Вот это самое твоё место, — не удержался от комментария Берзалов, облизывая ложку. Он уже забыл, каково быть подчиненным.
Борщ был хорош, даже с каплей сметаны. Мясо в меру жёсткое, с вкраплениями жира — большущий дефицит по нынешний временам.
— Я не хочу в хозвзвод, я хочу воевать, — ныл над душой Бур.
— Уйди!
— Товарищ старший лейтенант…
— Уйди… Христом Богом…
Но через минуту всё началось сызнова.
— Товарищ старший лейтенант…
— Что, стыдно стало? — полюбопытствовал Берзалов и впервые с интересом взглянул на Бура.
У того на кончике носа из‑за усердия застыла капля пота. И вообще, он был мокрым, как мышь, несмотря на майскую прохладу.
— Так точно, — резво вытянулся Бур, впрочем, в следующее мгновение колени его подогнулись, и он снова завёл старую пластинку: — Товарищ старший лейтенант… товарищ старший лейтенант…
— Ладно… Чёрт с тобой! Но ведь подохнешь там. По — дох — не — шь… Понимаешь?!
— Понимаю, — жалобно шмыгал Бур носом.
— А здесь спокойно, тихо. Переживешь лихое время. А? — искушал его Берзалов.
— Не переживу, я хочу с вами. Ага?
— Ну смотри, сам напросился, — неожиданно для самого себя, зловеще произнёс Берзалов. — Нянчиться с тобой никто не будет.
— Есть напросился! — обрадовался Бур и выпрямил ноги. — Да я, товарищ лейтенант… Да я… за вас… ага…
— Беги к старшему прапорщику Гаврилову, скажешь, что я приказал тебя взять, пусть он на тебя харчи выпишет, патроны, гранаты и огнемёт. Будешь у нас вторым огнемётчиком.
