Евгений Гуляковский - Планета для контакта
— Ночью станет ещё холоднее. Силикет трудно разжечь, но зато, если это удастся, будет неплохой костёр.
— Хочешь здесь ночевать?
— Конечно, в темноте мы не найдём лагерь, и, кроме того, робот… Если он вернётся, мы получим дополнительную информацию.
— По программе он должен был дожидаться нас здесь несколько часов назад.
— Возможны непредвиденные задержки… Конечно, я понимаю, что, раз его нет до сих пор, скорее всего, он уже не появится. Всё же подождём. Это ведь наш единственный сохранившийся автомат…
— А контрольный срок?
— Я назначил дополнительный. Они будут волноваться, но другого решения быть не может.
— Не думаю, что стоять на месте безопаснее, чем двигаться, вряд ли мы сможем уснуть.
— Есть ещё одна причина. О ней мне бы не хотелось говорить раньше времени. Давай подождём. Что-то ведь должно проясниться. Для чего-то были нужны там деревья и всё остальное.
Значит, Физик тоже все время ждёт. Ждёт следующего шага. Наверное, он прав. И, наверное, так и нужно — ждать с открытым забралом. У них нет скафандров. Нет робота. Нет оружия. Два беззащитных человека на чужой планете и этот костёр… Словно они в туристском походе, устали после длинной дороги и сделали привал… Наверное, так и нужно — ждать…
Зеленоватый закат погас, и холодная темнота обступила со всех сторон. Ночью на открытом пространстве человек особенно остро чувствует своё одиночество даже на Земле. Здесь это чувство обострилось ещё больше. На Земле ночи полны шорохов и звуков жизни. Космос нем, но даже к его однообразному, равнодушному молчанию легче привыкнуть, чем к тишине этой ночи, сквозь которую прорывался то какой-то отдалённый рокот, то тоскливый вой ветра, разрывающегося на части об острые зубцы скал, то шелест песчинок. Не было ни треска цикад, ни шороха крыльев, ни осторожных шагов ночного хищника. Ни одного живого звука.
И невольно, словно подталкиваемые этой тишиной, они подвинулись ближе друг к другу. Физик, пренебрегая концентратами, попытался заварить чай в какой-то плошке, сделанной из крышки ненужного теперь прибора. Чай из местной воды долго не закипал, сердито булькал и не желал завариваться. В конце концов Физик стал его пить мелкими глотками, обжигаясь и дуя на плошку, как в блюдце. Что-то в этом ритуале было удивительно успокаивающее, домашнее, и Практикант подумал, что этот плотный, неторопливый человек всегда умеет создать вокруг себя ощущение уюта и надёжности. Почему это так, он не знал и понимал, что ему самому это вряд ли удастся. Со стороны он, скорей всего, выглядит испуганным мальчишкой. Недаром Физик его успокаивал в тот момент, когда с них, как луковая шелуха, полезла оболочка скафандров…
Когда темнота сомкнулась, она оставила вокруг костра лишь маленький клочок освещённого пространства. Ночь затаилась у них за спиной, неторопливо поджидая своего часа… Не так уж и много было силикетовых досок… И когда сгорела последняя доска, когда остыли красные глаза углей и потухли последние искры, когда они уже перестали ждать и надеяться на новое чудо, что-то случилось.
Шагах в сорока от них лежал валун величиной с пятиэтажный дом. Днём Практикант забирался на него, чтобы лучше осмотреть окрестности, и хорошо запомнил изрезанные морщинами, шершавые каменные бока. Неожиданно лежащий в стороне валун чётко обозначился на фоне тёмного неба, с которым совершенно сливался за минуту до этого. Сначала оба подумали, что за горизонтом вспыхнуло какое-то зарево, но уже через секунду поняли, что это светится сам камень. Постепенно всё его массивное тело наливалось светом, меняя оттенки от тёмно-красного до вишнёвого и светло-розового. Длинные волнообразные цветовые сполохи пробегали по камню то сверху вниз, то снизу вверх. Одновременно цвет приобретал глубину. Камень становился прозрачным. Теперь он был похож на гигантский розовый кристалл турмалина, подсвеченный изнутри каким-то непонятным светом. Одновременно с почти полной прозрачностью изнутри внутри камня обрисовались неясные уплотнения, похожие на белесоватый туман, словно кто-то капнул в рюмку с водой каплю молока. Эти уплотнения всё время двигались и постепенно сжимались, приобретая большую чёткость и плотность. В то же время они как бы вытягивались и разветвлялись, образуя сложные, непонятные людям конструкции и абстрактные узоры, в которых нельзя было уловить ни ритма, ни симметрии.
Через несколько секунд после образования рисунок белесых контуров внутри камня стал усложняться, ускорился и темп образования новых узоров. Неожиданно весь камень по диагонали пронзила какая-то невообразимая сложная игольчатая конструкция. Она на глазах разрасталась вширь и вглубь, потом неожиданно вспыхнула многочисленными искрами и распалась. Сразу свет внутри каменной глыбы стал меркнуть, а сама она осела, контуры её поплыли, и, прежде чем погасла последняя вспышка света, прежде чем снова исчезло всё в ночной тьме, они успели заметить, как камень вытянулся вверх и в сторону, словно укладывался поудобнее на своё вековое ложе. По его бокам вместе с золотистыми искрами пробежала короткая судорога. Потом всё исчезло в полной темноте.
Оба не смогли сомкнуть глаз до самого рассвета, но за ночь ничего больше не произошло. Солнце ещё не успело взойти, как они уже стояли у подножия таинственного камня. Ничего необычного не могли отыскать их жадные взгляды на его выгнутых, потрескавшихся боках. Поверхность на ощупь казалась мёртвой и совершенно холодной. С южной стороны на валуне сохранилась даже плёнка пустынного загара. Физик выбил из края трещины несколько образцов, но и на свежем сколе структура камня ничем не отличалась от обычного базальта.
Отбросив осколки камня, он недоумённо пожал плечами:
— Просто ему неудобно стало лежать. Если бы у нас была кинокамера…
— И корабельный мозг, в который можно отправить плёнку для обработки данных… Нет. На этой планете до всего придётся доходить своим собственным умом.
Они долго спорили о том, что делать дальше. Физик настаивал на возвращении в лагерь. Практикант считал, что нельзя уходить, не разобравшись в ночном происшествии.
— Да как ты в нём разберёшься, как? Ну, допустим, сегодня ночью камень опять замерцает и мы увидим те же или, может быть, совсем другие структуры. Что ты сможешь понять во всём этом?
— Тот, кто способен создавать такие сложные системы, наверняка сумеет найти способ общения.
— Во-первых, если захочет. Во-вторых, для этого он прежде всего должен понимать нас. А в-третьих, вот посмотри. — Физик вывернул заплечный мешок, вытряхнул крошки. — Камни мы есть не умеем. И потом, почему ты думаешь, что эта система создана специально для нас? Что, если она существует сама по себе? Почему бы ей не быть самостоятельным гомеостатом, тем самым таинственным фактором, который занят собственными делами, а на наши влияет чисто случайно?
— Именно поэтому мы не должны уходить. Если эта встреча случайна, мы можем потерять единственный шанс, провести годы на этой планете, забравшись в пещеры и питаясь хлорелловым супом, до конца наших дней смотреть на базальтовые скалы, ничего не замечая, и вспоминать упущенный шанс!
— Да кто тебе не даёт вернуться сюда после того, как мы найдём наших?
— И обнаружить камень? Просто глыбу базальта? То, что мы видели, приходит и уходит. Неизвестно, сколько времени пробудет оно здесь. Может, предстоящая ночь единственная и последняя, когда нам удастся что-то понять и объяснить. Может быть, сейчас самое главное — не уходить, показать, что нам интересно и нужно то, что мы видели. Показать, что мы хотя бы стараемся понять. Можно уйти, конечно. Только ведь это тоже будет ответом. И кто знает, станут ли нам ещё раз навязывать объяснение, от которого мы однажды отказались?
— Ну хорошо, возможно, ты прав. Я не уверен, что ещё один день голодовки пойдёт нам на пользу, но, в конце концов, последние дни мы всё время совершали не очень разумные поступки. Тем не менее нам пока не приходится жаловаться.
День тянулся бесконечно долго. Измученные жарой и бессмысленным, по мнению Физика, ожиданием, к вечеру они уже почти не разговаривали, каждый уйдя в собственные мысли.
Физик вспоминал лабораторию на шестом спутнике. Свою последнюю в околоземелье лабораторию. Именно там он решил подать заявку в службу дальней разведки и надолго, может быть навсегда, покинуть Землю. Приземелье. Лаборантка Марина Строкова улетела вместе с его коллегой Ринковым, и жизнь вдруг показалась пустой и лишённой смысла… Они дружили больше двух лет. Бывает такая дружба, словно замершая в определённой точке. Наверное, она просто не принимала его всерьёз. Марине нравились сильные целеустремлённые люди, а он даже сам себе порой казался неуклюжим неудачником, где уж ему равняться с Ринковым. Совершенно неожиданно его кандидатура прошла. Перед отлётом он даже не простился с Мариной. Всё это осталось в нереально далёком прошлом, на другой планете, которая называлась певучим домашним словом «Земля». Физик потянулся, зевнул.
