Иар Эльтеррус - Лучшее место на Земле
Скрипач появился в один из «стекляшкиных дней», когда грузчики, дождавшись машины, растаскивали деревянные занозистые ящики по лабораториям. Вместе с химической посудой прибыло еще и оборудование, поэтому Ленин, с минуту покумекав, распорядился, чтобы Сенька и Гриша тащили очередной неподъемный «гребаный синхрофазотрон», а Иту поручил растаскивать легкие ящички с колбами и чашками Петри, «потому что эти козлы опять все перебьют». Ит покорно кивнул, Сенька с Гришей тоже, и разгрузка началась. Потом грузчики взяли вдвоем тяжелый ящик, Ит – два ящика с пробирками, и они все вместе отправились в здание.
– Пошли через главный вход, – предложил Сенька. – Там лифт ближе. Я эту хрень на шестой этаж по лестнице не попру.
– Пошли, – согласился Гриша. – Ит, тебе на какой?
Ит заглянул в сопроводительный лист.
– Девятый, – ответил он. – Ребят, может, помочь?
– Ой, заткнись, поможешь ты… – проворчал Гриша. – Сень, давай. Раз, два, три, взяли!..
Ящики были объемными, но легкими. Ит, прижимая подбородком к верхнему ящику сопроводиловку, шел следом за Гришей и Сенькой, с пыхтеньем тащившими здоровенный деревянный короб. Зашли в холл, остановились передохнуть и поменяться. Ит по привычке глянул вверх. Там, в обрамлении лепнины, виднелась то ли мозаика, то ли просто картина, плафон – трое детей запускают в небо игрушечный планер. Иту картина почему-то нравилась, и он всегда, если оказывался в этом холле, на нее смотрел. И сейчас посмотрел. А когда опустил глаза…
Сначала он не понял, почему ему знакома фигура человека, стоящего у высокой арочной двери из дерева и стекла. Человеку в спину било летнее солнце, и фигура его казалась силуэтом, но даже от этого силуэта все мысли вдруг разом исчезли. Несколько секунд человек стоял неподвижно, а затем быстрым решительным шагом направился в сторону грузчиков. Звук шагов эхом отдавался в пустом по дневному времени холле…
Молча.
Сначала с правой, без размаха, в скулу.
С левой, по корпусу.
Ящики, жалобно звякнув, летят куда-то в сторону.
В лицо, в левую бровь, с правой, и почти одновременно – в челюсть с левой. Брызги крови, резкая боль – мыслей нет.
Новая серия ударов, коротких, тяжелых, – уже куда придется. Головой об стену, подножка, пол, и все новые и новые удары, теперь уже ногами.
Пустота.
– Эй, мужик, ты чего, охренел?!
– Ты чего делаешь?!
– Сень, зови милицию, там патруль стоял!..
– А ну, оставь его, сука! Ты че?!
Секундная передышка, чей-то короткий сдавленный вскрик в стороне, и снова – удар ногой по ребрам, а затем – по голове, и мир куда-то уплывает, но слишком быстро, не разобрать куда…
Следующий кадр – сквозь заливающую глаза кровь: мутный силуэт, чьи-то трясущиеся руки, ощупывающие голову, срывающийся голос:
– Боже мой… Господи… Что случилось?! Ит, очнись!.. Боже мой, весь переломан… это еще откуда?! Ит, ну очнись ты!.. Ну прости, я сорвался, и… Господи, да что ж такое… как же это…
Сначала – сесть. Оттолкнуть рукой это все – просто чтобы не было. Сесть, потом встать, опираясь о стену. Вытереть кровь, заливающую правый глаз.
И сказать единственное слово, которое возникло в голове. Единственное, потому все другие слова и мысли ушли куда-то и никогда уже не вернутся обратно. Одно слово. Первое и последнее.
– Уходи, – хрипло сказал Ит, не глядя на Скрипача. Потом повернулся и побрел к лифтам.
– Ит…
За спиной – шум, шаги, гневный крик: смотри, чего сделал, сука!.. Товарищ сержант, он человека избил, просто напал вообще, падла, тварь… Он мне нос сломал, мразь такая!.. Ит, подожди! Да скажи ты им!.. Возня, мат, гневные голоса Федора Васильевича и Данилы (откуда они тут?), зато впереди – спасенье, красный огонек лифта, с лязгом открывшиеся двери… Ит, постой!!! Ишь, какое отчаяние в голосе, совсем заврался… все, хватит, хватит, хватит… черная кнопка, на которой написано белой эмалью короткое неприличное слово, закрывшиеся за спиной двери, натужное гудение мотора, скрип троса, слабый электрический свет, и голоса остаются там, внизу. Всё – внизу. Всё.
Всё.
* * *– Голова не кружится?
– Нет.
Три шва на бровь, один зуб в минусе, хорошо, хоть не спереди, и даже ребра целы – ни трещин, ничего. Ссадин много, это да. Синяков еще больше.
– Что он от вас хотел, Ит?
– Не знаю, – безучастно, безразлично, с неохотой.
– Может быть, вам все-таки стоит попробовать поговорить с ним? – Федор Васильевич озабочен и печален. – Ведь не просто так он пришел, согласитесь…
– Я не хочу.
– Почему?
– Не хочу.
– Это не причина.
– Это причина. Я не хочу с ним говорить. Я ни с кем не хочу говорить.
– Почему?
– Просто не хочу.
За окном – закат над городом. Солнце тонет в заливе, крыши словно объял золотой огонь.
– Может, стоит все-таки попробовать?
Молчание – ответом, и ничего больше.
– Ладно, как хотите.
* * *– Ит, пожалуйста. Я тебя очень прошу.
Главное – не поворачиваться. Удобная кровать у него в результате, у стены. Можно отвернуться, зажать уши руками и – не поворачиваться. Если не поворачиваться, то он уйдет. Рано или поздно – уйдет. Это главное.
– Ит, я тебя прошу…
Рука на плече. От прикосновения передергивает.
– Ит…
Главное – терпеть. Если еще какое-то время потерпеть, он уйдет. В прошлый раз ушел. И в позапрошлый – тоже.
Рука исчезает.
– Выслушай меня, пожалуйста.
Где-то в глубине, под ребрами – тяжелая ледяная глыба. Огромная. Любые слова – как муравьи на этой глыбе. Ничего не могут сделать, но раздражают. Хочется, чтобы их не было.
– Пожалуйста, поговори со мной. – В голосе настоящая мольба, отчаяние, но что голос? Ничто в сравнении с ледяной глыбой.
Пусть голос молчит. Пусть он уйдет.
Господи, пожалуйста, пусть он уйдет.
– Ит, за что?.. За что ты со мной – вот так?..
Ни «за что». Ни «за что», а «потому что».
Потому что я хочу, чтобы никого не было.
Тяжелый вздох, шорох, шаги. Хлопает дверь.
Подождать несколько минут, и можно повернуться на спину. Повернуться и просто полежать, чувствуя, как взбаламученный на дне души ил оседает и все становится привычным и простым, как того и хочется.
В первый раз Скрипача удачно прогнали грузчики. Сенька долго орал на него в коридоре и за сломанный нос, и за избитого Ита. Потом Скрипач с грузчиками вроде бы договорился, его стали пускать – и началось самое черное время, которое только можно было себе представить.
Скрипач приходил. Не каждый день, но приходил.
Сначала он поймал Ита вечером у входа в столовую. После этого Ит в столовую ходить перестал, хорошо хоть Ленин это заметил и стал притаскивать ему то пирожок, то бутерброд. Кажется, Ленин один из всей бригады хоть как-то, но понимал Ита и на походах поесть не настаивал.
Потом Скрипач стал приходить в общежитие, и тут житья Иту не стало уже совсем – до того, как он догадался удирать в город сразу после разгрузки. Скрипач через несколько дней достал его и там – хорошо еще, что не в любимом дворе, а неподалеку.
От его появлений делалось все хуже и хуже. Ит и так чувствовал себя неважно, а от постоянной погони и желания остаться в одиночестве делалось совсем уже плохо. Он почти перестал спать, вздрагивал от каждого шороха, а если и засыпал, то вскоре просыпался в ужасе, что сейчас снова придется слышать этот ненавистный голос.
Он окончательно замкнулся в себе, максимум, что окружающие могли от него добиться, – это односложные ответы на какие-то бытовые вопросы. Ленин снял его с разгрузок – толку от Ита не было никакого, от усталости, бессонницы и недоедания у него все валилось из рук.
А потом Скрипач вдруг пропал.
Совсем.
Неделю Ит никак не мог в это поверить и продолжал по привычке затравленно озираться, но Скрипача не было. Затем его вызвал Федор Васильевич и объяснил, что Скрипач уехал и скорее всего больше не появится.
– Правда? – спросил тогда Ит.
– Правда, – заверил его Федор Васильевич. Выражение на лице у него было странное – смесь горечи и чего-то еще, чего именно – Ит так и не сумел разобрать. – Если хотите, можете отдохнуть в палате. Хоть отоспитесь. Тем более что в двери есть замок, если вы помните.
– Нет, спасибо, – ответил он. – Я лучше… там.
– Если вы не возражаете, я бы хотел побеседовать с вами. – Федор Васильевич сел напротив Ита за стол, взял карандаш и принялся вертеть его в пальцах. – Ит, мы за вас боимся. Если вы будете продолжать в том же духе…
– Со мной все в порядке. – Пришлось сделать над собой усилие, но сейчас он защищал тот фрагмент жизни, который не хотел отдавать, и слова послушно откуда-то появились. – Я просто не хочу с ним общаться, вот и все.
– Дело не в этом. У вас стало меняться поведение. Поймите, это уже серьезно. Если раньше вы были все-таки адекватны, то сейчас…
