Дмитрий Беразинский - По ту сторону черной дыры
Наконец, все были готовы: и транспорт, и эскорт. Ворота КПП открылись, пропуская УАЗик с бронетранспортером. Водитель дороги не знал, но ориентировался по следам, оставленным вчера. В УАЗике, кроме Ратибора, устроился и Булдаков, считавшим своим долгом вернуть селению старейшину. В БТРе было всего трое: Мурашевич, Волков и водитель Довгалев. Вчерашний опыт показал, что газонокосилка вполне может заменить полвзвода автоматчиков. Мурашевич успел вздремнуть. Кавалькада на полном ходу въехала в Бобровку и остановилась у храма. Ратибор неуклюже вывалился из машины, а следом за ним молодцевато выпрыгнул майор. Из люков БТРа на белый свет таращились Мурашевич и Волков. Тотчас из церкви выглянули несколько человек и, холодно взглянув на них, скрылись внутри. Ратибор недоуменно почесал лысину:
— Что это с ними, не пойму?
— Они тебя не узнали, — беспокойно сказал майор.
— Вижу, — сухо сказал старейшина, — бороду то мне, по вашей милости, сбрили, он пнул носком ботинка камешек под ногами и пробормотал какое-то проклятие. Внезапный крик
«Папа!» разорвал зловещую тишину и, вскоре на шее Ратибора болтались две девчушки лет семнадцати, похожие, как две капли воды. Их русые головенки прижались к знакомой отцовской груди, а две пары глаз рассматривали лицо, одновременно такое знакомое и незнакомое. Вздрагивающие плечи отождествляли чувства, которые невозможно подделать.
— Ну полно, полно, дурехи! — грубоватый тон отца нисколько не оттолкнул девчонок. Они крепче прижались к нему.
— Померла их мать два года тому, — пояснил Ратибор, обращаясь к Олегу Палычу, — надорвалась, бедняга.
— Ратибор, да ты ли это?!? — воскликнул подошедший к ним мужчина, заросший бородой как Карл Маркс.
— Родного брата не узнать, Алексий, так ты воистину, упырь! — смеясь, отвечал старейшина, — стоило оголиться, так я уже чужой тут. Тот, кого назвали Алексием, храбро подошел к брату и расцеловал его в обе щеки.
— Босое твое рыло! — проворчал он, — думал, что не свидимся.
— Знакомы будьте, — представил Ратибор майору брата, — сей отрок — брат мой родной. Алексий, а это, братец, мой друг, а зовут его — Олег.
— Будем знакомы, — протянул майору свою волосатую лапу Алексий. Изменили вы братца моего — едва признал. Бабы засмеют — босая рожа, все как с голой задницей.
— Это его истинное лицо, — усмехнулся Булдаков.
Детишки обступили старейшину, трогая ботинки на шнуровке, рассматривали камуфляж, недоуменно щупали еще им неизвестный писк моды — карманы, которые были, к тому же, на липах. Особый восторг вызвала тельняшка.
Внутри БТРа было также неспокойно. Довгалев и Волков обмахивали касками ошалевшего и впавшего в прострацию Мурашевича. Они с Волковым, высунувшись из люка, рассматривали крестьян, когда вдруг Волков почувствовал, что стоит один. Мигом нырнув внутрь, он обнаружил сержанта, распластавшегося на сиденье. На звук он не реагировал, а похлопать по щекам никто не решался, ибо рисковал нарваться на сильный встречный мастера спорта по боксу. Минуты через две раздалось тяжкое «Ох!» Стеклянные глаза Володи приобрели способность видеть.
— Вовка, что с тобой? — спросил с тревогой Андрей Волков.
— Такое чувство, мужики, будто мне попали из гранатомета в лоб! — Волков и Довгалев недоуменно переглянулись, а Володя продолжал:
— Вы заметили, мужики, какие у нее глаза? — на лице его появилось доселе не виданное выражение, — васильковые… — Андрей, видя впервые улыбку на лице сержанта, совсем растерялся.
— Васильковые, — повторил он и, вдруг решив что-то проверить, высунулся из люка. Он увидел, как возле Ратибора стоит русоволосая девушка, и обрадовано крякнул. Повернув голову чуть вправо, Андрей увидел ее снова. Солдат тряхнул головой, но их все равно осталось двое.
— Ах, значит двойняшки, — облегченно пробормотал он, — а не то я уже решил, что у меня крыша поехала. Рядом послышалось чье-то сопение — Мурашевич стоял рядом и пускал слюни.
— Которая из них? — спросил Волков.
— Левая, — мечтательно закрыл глаза Володя и снова улыбнулся. Андрей пробормотал:
— Поздравляю, но как ты их отличаешь? Они же совершенно одинаковые!
— Ну, ты сказал! Дуня — она ведь совсем другая!
— А имя когда успел узнать? — Волков не на шутку встревожился. Только влюбленного приятеля ему и не хватало для полного счастья.
— Услышал! — мечтательно протянул Володя.
— ???
— От нее тепло какое-то исходит…
— Так иди к ней и познакомься! Чай, не голубых кровей девица.
— А вдруг она меня испугается? Нет, нужно ждать удобного момента, — он замолчал. Подошел майор Булдаков.
— Так, мужики, тама намечается что-то вроде застолья. Вы с УАЗиком остаетесь пока здесь, а я на БТРе метнусь за командиром. Это займет не более пары часов. Вы уж тут не скучайте!
— Есть! — ответил Волков.
— В УАЗике есть рация. Если что…
— Есть! — повторил Андрей. Булдаков посмотрел на Мурашевича.
— Володя, я тебя не узнаю. Какая муха тебя укусила? — Мурашевич пожал плечами:
— Все нормально, — ответил он.
— Какое там нормально! Видел бы ты свое лицо!
— Ле фам! — тихонько сказал Волков. Володя шутливо замахнулся на приятеля автоматом.
— Понятно, — протянул Булдаков, — и насколько полагает тупой майор, дочка Ратибора. Я вас вполне понимаю, товарищ сержант. На такой ниве я и сам бы не прочь поразмять копытца!
Но, увидев выражение Володиного лица, быстро сказал:
— Но тут я вам не конкурент! Шеф пасует. Только запомни Володя: любовь — это торжество воображения над интеллектом. Хотя, что это я… Помни о приличиях вообще, и о воинской чести, в частности.
Майор забрался в бронетранспортер и укатил. Два солдата с автоматами и УАЗик великолепно вписывались в панораму средневековой деревеньки. Размышляя об этом, Волков хмыкнул. Водитель машины, дремавший на заднем сиденье, при этом открыл один глаз, но тотчас же закрыл его. Мурашевич уютно устроился в теньке и отрешился от грешного мира, размышляя о до сих пор ему неизвестных вещах. Андрей пристроился рядом и принялся негативно влиять на ауру сентиментальности, окружавшую его приятеля.
— А ты, старина, хотел бы, чтобы она сейчас принесла тебе чего-нибудь вкусненького, скажем, яблок?
— Идиот! — Мурашевич зевнул, — какие яблоки в мае!
— Ну, груш, — чувствуя, что несет околесицу, Андрей, тем не менее, не мог уняться. Вдруг он от неожиданности икнул. Володя открыл глаза и обомлел. К ним направлялся предмет их беседы. Пунцовая, как целый куст роз, Евдокия приблизилась к ним, поклонилась и грудным голосом мягко проговорила:
— Батюшка мой вам кланяется и просит откушать с нами, — девушка поклонилась еще раз и убежала. Володя искоса глянул на приятеля:
— Слышь, Андрюха, ляпни что-нибудь про уста сахарные.
— Расслабься, — посоветовал товарищу Андрей.
— Заткнись! — буркнул Мурашевич, поднимаясь на ноги, — пошли на трапезу, неудобно как-то отказываться.
— Неудобно, когда мама младше тебя, — ответил Андрей, — а если опять узкоглазые наскочат?
— Они узкоглазые, а мы — широкоплечие. Я один сотню завалю, на спор! — расходился Мурашевич, летая на крыльях любви.
— Ладно, остынь. Пойдем в хату, только много не пей — мы как-никак советские воины.
А тем временем в городке было неспокойно. В кабинет Норвегова влетел запыхавшийся прапорщик Климов и сказал, что на плацу собрались бабы и грозят устроить бучу, если к ним тотчас не спустится командир, и не объяснит, за каким хреном нету выхода на город по телефонной связи, молчит радио, а телевизоры показывают голый растр. За каким дьяволом их не выпускают за пределы городка, и отчего лак для ногтей сохнет в два раза дольше обычного.
— Эта стерва, Худавая, всех баламутит, товарищ полковник, — пожаловался Климов, — там и ваша жена тоже.
— Ну, ничего, ничего! — пробормотал Норвегов, — просто у базы и у Худавой совпали критические дни. Бывает.
Он надел фуражку на пять пальцев от бровей (положенный чувак) и вышел на крыльцо в сопровождении своего порученца. Перед крыльцом стояло десятка два женщин, среди которых выделялась мадам Худавая, особа лет тридцати. Одетая в кричащий комбидрез поганого салатового цвета, она воскликнула при появлении Константина Константиновича:
— А вот и наш начальник! Давайте-ка, бабоньки, у него попытаем, что здесь за дела творятся?
— Здравствуйте, дорогие наши женщины! — Норвегов искоса взглянул на свою половину. Она молча пожала плечами и отступила вглубь, — что за манифестацию, извиняюсь, вы здесь устроили?
— Товарищ полковник! — визгливо принялась доносить повестку дня супруга особиста, — что это такое? Телевизоры не работают, радио молчит, телефоны как отрезало! Хотела сестре в Батуми позвонить — ни в какую!
Норвегов набрал в свои легкие воздуха на два ведра больше обычного. Для беседы с чокнутыми феминистками сексуально озабоченного плана он мог противопоставить лишь ледяное спокойствие.
