Николай Берг - Остров живых
Когда встаю, «марго» тяжело оттягивает халат на сторону. На фиг, спрячу-ка я эту штуку вот сюда… Минутку думаю запихнуть туда же в ящик и «малыша», но за последнее время отвык ходить безоружным, потому прикрываю газетой «марго» и иду делать дела, оставив при себе маленькую машинку.
М-да, ошибся. Понадеялся, что уже знаю эту больничку, ан фига мне с маслом. С постным. Здесь не туалет, а подсобка, да еще и запертая. Это хуже, меня подпирает сильно. Я даже как-то сгорбился и совсем плохо – куда идти, не очень себе представляю, разве что в душевую?
– Слышь, браток, не подскажешь, где-то тут врач из охотничьей команды обретается? Не в курсах?
Будучи озабоченным своими проблемами не сразу въезжаю в вопрос.
Поворачиваю голову: два приветливых мужичка моего возраста, в белых халатах…
– А, этот живодер… Пойдемте, провожу… Вам сестричка с клизмами не попадалась? Я уж ждал, ждал… Еще вечером должна была поставить, а теперь ночь уже, я ее жду, а она забыла, наверное, а мне назначено…
– Нет, не попадалась. Ну пошли, покажешь, где наш коллега, а мы что-нибудь придумаем. Ручаюсь – полегчает…
Какие тут клизмы, тут скорее пробка бы мне пригодилась… На резьбе. Личико-то у спрашивающего очень знакомое. Слишком даже знакомое, да и улыбочка его характерная, добрая такая, кривоватая. Именно с такой душевной улыбочкой он уже полумертвой веснушчатой девчонке глаз пальцем выковыривал, и видел я это не далее десяти минут назад. А лица и факты я хорошо запоминаю. Имена вот нет, а лица отлично, через годы узнаю без проблемы.
Так. Плести всякую больничную чушь, выставить себя тупым нудным пациентом и не разгибаться. У второго явно под халатом длинная штуковина, да и первый руки за спиной держит… Но расслабились, твари, видят, что на недотепу нарвались… Так, а я недотепа или нет? Правая рука щупает пистолет. Я вроде бы вчера загонял в ствол патрон, а малютка этот работает только на самовзводе. Вчера истерическая ситуация была, не помню – загнал или нет? Так, тут выбрасыватель под пальцами? Ага, вот. Вроде такое положение, значит, патрон в стволе? Или нет? Была не была!
– Ага, пойдем, он-то как барин, один сам в палате, а нас по пятнадцать человек запихнули, идем, тут близко…
А теперь шажок вбок, руку из кармана и – был, был все же патрон в стволе! Бахает чудовищно. Стволик-то коротенький, и я луплю все пять патронов один за другим, стараясь не мазать и не потратить их впустую. Расстояние было метр-полтора, правда, на третьем патроне я испугался, что, может, у них броники пододеты, потому последним патроном бью в правое плечо ближнему.
Передний валится на второго, второй что-то примлел, а я от страха и от понимания того, что патронов больше нет и нельзя им дать в себя прийти, колочу куда попало зажатым в кулаке пистолетом, стараясь попасть по голове, в лицо и по тем местам, куда вроде мои пули попали. Попеременно – одному и второму, а они возятся на полу, пытаются что-то делать, шевелятся. Второй вообще пытается отползать, черт, не успеваю обоих окучить!
Ору изо всех сил:
– Тревога! Тревога!
Словно эхом сверху женский визг.
Начинается суета, топот, крики.
Мне удается наконец второму удачно попасть по лысой башке пистолетом, мякнет сволочь, второй раз уже для страховки, и еще – теперь первому… В плечо, еще раз в плечо… Стонет сука и замедляется, а вот тебе еще разик. Но упертый мужик, крепкий, не сдается, пока его домолачиваю, все силы теряю.
Потому уже через «не могу» валю одного и другого на животы, мордой вниз, руки стягиваю сдернутыми к локтям халатами, мотаю как попало, убедившись, что в рукавах у них пусто. У второго под халатом обнаруживается какой-то незнакомый пистолет-пулемет с глушаком, с магазином в рукоятке; у второго такой же на ремешке, а вот в ручонках у него был хищного вида ножик, небольшой, но явно мерзкий при близком знакомстве с ним – на лезвии чья-то кровь тонкой смазанной пленкой. Слышу несколько выстрелов, ор нескольких голосов, опять визг…
Не до меня людям, надо самому разбираться. Шарю по лежащим – должно быть еще оружие. Одной рукой делать это неудобно, во второй-то этот ПП зажат. Прикидываю, что вроде за стенкой людей нет. Пробы ради нажимаю спуск – железяка в руке бабахает несколько тише, чем до того пистолет, но все равно не бесшумник из фильма. Ага, рабочий ствол есть, уже легче. Измазался в крови, пока щупал, – нашел еще только небольшой пистолетик непривычного вида: то ли наш из новых, то ли иностранный. Но судя по макаровским патрончикам в выщелкнутом магазине, наш, наверное.
С трудом подавляю несколько нелепое, но сильное желание перебинтовать этой мрази раны. Отметин на стенке нет – всеми пятью пулями я попал. Но гордиться нечем – дистанция даже для женщин смешная.
Наконец до меня добегают люди. Неслыханно радуюсь, что среди них старый знакомый – майор-танкист. Вид у него мрачный, в руках несколько странновато смотрящаяся двустволка. Передаю ему второй пистолет-пулемет, прошу приглядеть за лежащими.
– Кто это?
– Опять диверы. На этот раз за записями вивисектора приперлись, рожи их там на записи-то.
– Ясно, понял. Неймется гадам.
Бегу обратно, но никто ничего не трогал, записи на месте. Собираю их в мешок, теперь из рук не выпущу. Руки ходуном ходят, внутри все колотится, сгоряча роняю чашку с недопитым кофе, грохается на пол.
Бегу к Николаичу, надо спросить, что делать дальше.
На втором этаже медики разгоняют пациентов по палатам. В коридоре мешком лежит медсестра. Дверь в палату Николаича открыта. Там стоит несколько человек, но я вижу не их, а плоскую восково-бледную ступню, торчащую между стоящих мужиков. Продираюсь ближе. Николаич неудобно полусидит, опершись на стену. Из простреленной головы еще вяло ползет тонкая струйка крови…
Я не участвую в следствии, мое дело – досмотреть кассеты. Это был последний приказ Николаича, я его выполню. Итого, есть дополнительно пять снятых в момент предосудительных развлечений сукиных сынов. Один уже у нас, его сейчас как раз обрабатывают весьма неприятного вида чуваки, спешно прибывшие из штаба от начальника разведки. Более никаких полезных данных во всех записях нет.
И Николаича нет.
Я совершенно неподъемно устал. Может, пойти погулять? Немного пройтись…
Это было бы хорошо. Возможно, на сердце полегчает? Да, надо сходить, размять ноги, воздухом подышать…
Утро 13-го дня Беды
Я здорово ошибся, подумав, что тут безопасно. Подвело это меня.
То, что меня атакует, не похоже на раньше виденных морфов. Оно плоское и вроде не очень быстрое. Но я не успеваю реагировать на его резкие боковые броски, автомат зацепился за что-то, и мне никак не удается его сдернуть. Не получается и бежать – ноги скользят, просто даже проскальзывают. Я понимаю, что вообще могу упасть и бегу, как бегают обычно молодые женщины, – ноги семенят, все тело в движении, все трепыхается, развевается и дрыгается… Сил уходит масса, а где начал бег, там, считай, и остался.
Я покрыт потом, взмок невиданно. Но наконец удается сорвать автомат со спины. Серо-синяя мразь короткими рваными зигзагами несется на меня, бежать я уже не могу – сил нет совсем. Не могу дать очередь – на руке откуда-то взявшаяся варежка, и указательный палец не пролезает к спуску. Наконец каким-то чудом палец просовывается, рву спуск. Автомат глуховато странно бухтит, и я с огорчением вижу, что пули падают на землю буквально в метре от меня. Следующая очередь – и пули шлепаются туда же. Атакующая меня мразь издевательски сипит каким-то странно зудящим звуком, теперь остается только бежать, бежать и ждать громадной, чудовищно увеличившейся в стороны спиной победного рывка зубов сзади…
На пустыре перед глазами, косо заваливаясь и треща моторами, садится очень странный самолетик. Это тот самый кургузый толстячок, оставшийся в Кречевицах, только диковинно разукрашенный – на его рыле намалеван усмехающийся рот с зубами-клавишами, и разудалый самолетик весело поблескивает хитрющими глазенками-окошками. Дурацкая леталка грохается шасси о землю, подпрыгивает в воздух, откалывает еще пару козлов пониже и катится мимо меня, замедляя ход. Дверца приветливо открывается, и мне машут руками те, кто внутри. Разъезжаясь сапожищами, бегу сломя голову к ним. Меня втаскивают в салон, разукрашенный также в дурацкие желто-розовые тона, что странным образом у меня ассоциируется с цветами человеческих внутренностей при полостной операции.
В салоне сидит и стоит человек двадцать. Заметно, что все вооруженные и, судя по внешнему виду, тертые калачи. Приветливо ухмыляются. Я приваливаюсь к вибрирующей стенке, перевожу дух и выдавливаю слова благодарности. Втянувший меня за руку мужик морщит нос, и я узнаю в нем прапорщика Луцяка. Вот никак не ожидал его тут увидеть. Еще больше удивляюсь тому, что тут же и Ильяс, который горделиво улыбается пастью, полной сверкающих золотых зубов. Правда, глянув на меня повнимательнее, он меняется в лице и злобно шепчет мне на ухо:
