Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант
Убедился, что бывает. Просто угол зрения меняется в зависимости от настроя. Кому Венера Милосская, кому Афродита Таврическая.
Елена легла, прижимаясь к стене, освободив достаточно места, чтобы и он поместился.
Никаких предваряющих и сопровождающих происходящее слов княжна не говорила. Обещаний не требовала, хоть любовных, хоть политических. Просто прижалась горячим тонким телом, сама начала его целовать, по-современному, хоть и не знал Игорь, чем эти дела отличались от наших в тринадцатом веке.
— Игорь, смотри, я ведь тебе первому… Девушка я… Боюсь…
Что «та» Лена девушкой не была, он знал точно. Двадцатилетних девственниц в две тысячи сороковом году не бывало по определению, если уж только совсем какие-то богом ушибленные или судьбой обделенные таились где-то. И с его соперником она несколько ночей провела, таких вещей от терзаемого ревностью парня не скроешь. Так никого это особенно и не волновало. Плохо, что не со мной, а в принципе — каждый в своем праве.
Зато эта Елена, в качестве компенсации, что ли, девственницей оказалась. Игорь долго и нежно ласкал ее, стараясь разбудить ту страсть, которая непременно присутствует в любой почти девушке. Природа так определила. Он очень старался, и все получилось, как надо. Разрядку Елена испытала, пусть и неяркую, но наполнившую ощущением ранее неизведанной радости. По телу разлилась сладкая истома, захотелось спать и в то же время — немедленно повторить. Теперь уже — со знанием того, как ей будет лучше.
Игорь курил у окна, по-своему переживая достигнутый успех — все же он добился того, о чем мечтал давным-давно, а потом выбросил из головы, как многое другое, за ненадобностью. Девушка его не разочаровала. А то ведь как бывает — стремишься, добиваешься, теряешь голову в предвкушении чего-то неземного, потом предмет вожделения уступает, и все кажется ужасающе пресным и банальным. Начинаешь понимать, что некоторые красавицы созданы лишь для того, чтобы пьянить на расстоянии, сближение же — потеря иллюзии и хуже того — резкая неприязнь.
Чем свечи лучше электричества, так тем, что романтическая атмосфера создается автоматически. Не освещенное пронзительным светом тело со всеми его не всегда эстетическими подробностями, а мягкий абрис, насыщенный тенями.
Елена села поперек кровати, вытянула ноги до середины кельи, руки закинула за голову, вызывающе выставив свои не слишком роскошные груди. Она явно ощущала себя перешедшей в иное качество. Женщина она теперь, со всеми вытекающими последствиями. Полноценное существо, познавшее не только неведомое ранее удовольствие, но и осознавшее свои права и власть.
Обняла Игоря, сама стала горячими ладонями скользить везде, целовать его мягкими, совсем не такими, как раньше, губами.
— Ты же теперь навсегда мой, князь? Мы с тобой начнем новую, Мещерскую династию. Давай еще раз. Мне понравилось. Только теперь не так. Постельные бабы меня учили, ты не думай. Нас, княжон, с самого детства учат. Книги индийские и арабские, с картинками, читают. Вас, мужчин, воинскому делу обучают, нас этому…
Очень Ростокин удивился. Сейчас действительно не питерская студентка Лена его обнимала, а подлинная великая княжна, с историческим опытом тысячелетней империи. Вспомнилась из прочитанных книг басилисса Феодора, еще кое-какие византийские дамы, имевшие гаремы мужиков почище, чем женские у царя Соломона.
— Ты сейчас все правильно сделал. Не груб был, не спешил. За это я тебя еще больше полюбила. Девичья любовь — не то. Просто глупость. А женщиной с тобой став, никогда тебя не покину. Люб ты мне, и другого не надо.
Шепча эти слова, Елена вела себя так, что напомнила Игорю суккубов, демонов, принимающих женский облик, доводящих мужчин до исступления, а потом…
Но не о каком «потом» ему думать не хотелось.
— Вот, — удовлетворенно сказал Елена, наконец перевернувшись на спину и распрямившись. — Подай вот это… — указала на соседний табурет. Натянула сначала белые трикотажные трусики (разве их в тринадцатом веке знали?), а потом и вязаные солдатские кальсоны с рубашкой. — Теперь я рожу отцу наследника. Старшие сестры опоздали, дуры чопорные…
Ростокину показалось, что его опять использовали. Династические хохмочки, так их мать…
Хотел было спросить: а как насчет всего остального? Любовь там, свадебное путешествие по достопримечательностям Золотого кольца, или в Европу…
«Какая, на хрен, Европа, — тут же возразил он сам себе. — Париж — поганая деревушка, где даже Нотр-Дам построят через полтораста лет. А так — деревня, до Владимира и до Твери как до Марса пешком, не говоря о Новгороде Великом!»
— Спать будешь, княжна? — спросил он, затягивая ремень на кителе.
— А что, по крышам бегать? — ответила Елена, подтягивая одеяло к груди.
Удивительно пересекались манеры и черты характера двух вроде бы разных девушек, но, похоже, одинаково неудобные в обычной семейной жизни. С первой Ленкой он расстался не по своей воле, не понимая еще, что нашел, что потерял, а с этой, похоже, не только великокняжеского стола не нужно, а и вообще…
— Так и поспи, и я тоже…
Елена махнула рукой и отвернулась лицом к стене.
Игорь чувствовал себя совершенно вымотанным. Кто б сказал раньше, что юная девственница может до такого довести. А то у него женщин раньше не было. Мадьярка Алла, страстная до потери сознания, и та оставляла достаточно сил…
Суккуб, не иначе, княжна Елена. Хорошо, что живым удалось выскочить.
Он не знал, каким образом сумел разыскать помещение, где сидели, выпивали и закусывали Александр Иванович с игуменом.
— Ого! — хором сказали оба, увидев то ли князя, то ли корреспондента газеты «Звезды зовут».
Ростокин затворил за собой дверь, надеясь, что до утра ее больше никто не откроет. Ему вспомнилась ночь в келье отца Григория, казначея Кирилло-Белозерского монастыря.
— Бесы ли тебя обуяли, сын мой? — спросил отец Флор, недрогнувшей рукой наливая стограммовую стопку. — На, ее же и монаси приемлют, и ты прими, не пьянства ради, а душевного здоровья для…
— Спасибо, отче. — Игорь махом выпил, посидел, ощущая, как растекается по телу раба божия чревоугодная влага, подцепил двузубой вилкой порядочную порцию монастырской квашеной капусты, которую грешно есть помимо водки.
— А знаешь, товарищ корреспондент, пока ты мировоззренческие вопросы решал (ведь так?), мы с отцом Флором под первый литр удивительнейшие вещи выяснили…
Игорь, сглотнув, поднял взгляд.
— Ты, помнится, отца Григория хорошо знал? Ну, того самого… — Шульгин, забыв о предыдущем, курил, уже не спрашивая разрешения и не выходя на галерею, да и игумен внимания не обращал. Не до того.
— Знал, а что? — Ростокин, еще не перейдя предела, сам к чужой фляге не тянулся, но глазами Шульгину показал, что добавить — необходимо.
— Так отец Флор тоже его очень хорошо знает…
— Это, то есть, как? — Сказать, что Ростокин был ошарашен, — ничего не сказать.
— Да как хочешь, сын мой. — Игумен разлил, почесал снизу вверх бороду, — Достойнейший монах отец Григорий. Кровушки пролил немало, так ведь в мирском качестве, Отечество защищая, что подвиг, а не грех. Зато потом тридцать лет повседневно молился, не за себя только, за всех, с кем служить пришлось…
Ростокин, сглотнув еще сто грамм крепчайшей настойки (куда там братьям-бенедиктинцам с их ликером), медленно уплывал.
— И тебе помог от наваждения избавиться, не так ли?
— Какое наваждение, отче, какой отец Григорий? У нас сегодня одна тысяча двести тридцать седьмой год от Рождества Христова, так? Или не так?
— Ни малейших сомнений, — ласково улыбнулся игумен. — Именно так и в летописях записано: «И нашли на Русь татарови силой бесчисленной лета шесть тысяч семьсот сорок пятого…» От сотворения мира. С отцом же Григорием мы неоднократно встречались года так начиная с семь тысяч пятьсот сорокового, когда он сан принял, стал на разных мероприятиях в епархии и Троице-Сергиевой лавре бывать…
— Так получается, вы тоже?..
— Что — тоже? — осведомился игумен.
Ростокин и не знал, как правильно сформулировать мелькнувшую в голове мысль. Хотел спросить, тоже ли монах участвует в непонятном спектакле, живет одновременно в тринадцатом и двадцать первом веке в одном и том же качестве, при этом все понимая и воспринимая как должное? Но подумал, что прозвучит это как минимум глупо.
На помощь пришел Шульгин.
— Все мы здесь в той или иной мере «тоже». Есть мнение, что келья отца Флора, как и Григория в том твоем случае, обладает определенной экстерриториальностью. Мы с ним, когда здесь заперлись, начали насущные проблемы обороны и высокой политики обсуждать, неожиданно почувствовали, что понимаем друг друга куда лучше, чем на открытом пространстве…
