Сергей Юрьев - Нить неизбежности
Лида не открыла огонь на поражение лишь потому, что боялась промахнуться и задеть Марию, которая никуда не уходила, хотя к ней, судя по всему, представитель местных властей не имел никаких претензий.
Всё решилось само собой — в сумерках сверкнул клинок, и удав, распавшись на две части, свалился вниз, где сквозь плотную пелену серых облаков изредка проблескивали сполохи далёкого огня.
— Бабуля, вам пора! — обратился брат Ипат к Марии, проводив взглядом останки поверженного чудовища. — Вам пора, сударыня. Прощайтесь здесь — их всё равно наверх не пустят. Туда и меня-то редко пускают, и то — не дальше прихожей и только если по делу.
— Я только хотела помочь, — попыталась возразить Мария.
— Барышня, вы и так уже сделали всё, что могли, — нетерпеливо отозвался Ипат, возвращая в ножны «Блистающего в сумерках». — Даже больше, чем было возможно. Поторопитесь, а то любезный вашему сердцу профессор уже замучил огненных ангелов, которые караулят Врата, своими байками о вашей душевной красоте.
— Только о душевной? — переспросила Мария.
— Не только, — успокоил её Ипат. — Не только. Прощайте.
Обновлённое тело Марии налилось светом, а свет обратился в луч, который ударил в фиолетовый свод небес, по которому, словно по воде, начали разбегаться круги. Лида успела махнуть рукой ей вслед, прежде чем улеглись последние всплески небесных волн, а по ковровой дорожке к ним уже приближалась целая толпа чем-то недовольной нежити — многочисленные бесы, похожие на крыс, летучих мышей, разнообразных рептилий, приближались к нарушителям границы, держа наперевес разнокалиберные перьевые ручки с окровавленными остриями.
— С этой канцелярией я как-нибудь справлюсь, — сообщил Ипат. — Но ты должен решить, куда нам двигаться, прежде чем сюда подтянутся полицейские силы. Учти: им всё равно, кого жарить — живых или мёртвых.
Закончив фразу, он вспорол ковровую дорожку, та её часть, по которой двигались наступающие колонны, прогнулась под их тяжестью, и толпы оснащённых привычным оружием регистраторов, ведомых в бой столоначальниками, с визгом посыпались вниз.
— Думай быстрее, — поторопил Онисима Ипат. — Здесь войска моментом перебрасываются. Если вас схватят, никакой Тлаа не поможет. Ну! Вспоминай их лица, голоса, ордена, нашивки — что-нибудь, только так, чтобы весомо, грубо, зримо. Картинка должна быть живой, иначе не поможет.
Откуда-то издалека донёсся грохот разрывов и сухой пулемётный треск. Оставалось только прикрыть веки и увидеть какие-нибудь дымящиеся руины и стелющиеся по земле фигурки атакующих — рядовые Конь, Зяма, Леший, Торба, Жук, Громыхало, сержанты Сыч и Грива, старшина Тушкан… Сейчас, скоро, очень скоро они будут достаточно близко, чтобы разглядеть лица, расслышать крики, а потом можно будет броситься вперёд и оказаться рядом.
— Эй, ты куда?! — Крик Ипата вывел его из транса, видение исчезло. Вместо этого он увидел, как Лида превращается в размытое световое пятно, которое вот-вот исчезнет, смешается с окружающим пространством, скроется из виду.
Он бросился вперёд, чувствуя спиной, что брат Ипат следует за ним, и нырнул в тающий сгусток света. Боль ударила в левое колено, заполнила всё тело и начала медленно угасать. Когда глаза вернули себе способность видеть, Онисим обнаружил, что стоит на четвереньках посреди стриженого газона, окружённого живой изгородью, а коленная чашечка столкнулась с вентилем поливальной трубы. Откуда-то доносились удары по волейбольному мячу, детский смех, обрывки фраз. Небо над кронами деревьев было обычным — голубым с белыми росчерками высоких облаков, и в него упиралась громада стеклянной башни отеля.
Лида уже поднялась на ноги, потирая ушибленный бок, а брат Ипат сидел на корточках, положив ладонь на рукоять меча.
— Где мы? — спросил Онисим, надеясь, что Ипат сможет внести хоть какую-то ясность.
— А ты у девчонки своей спроси, — посоветовал тот почему-то шёпотом. — А какого лешего тебя за ней понесло — спроси у себя.
Лида смотрела то на одного, то на другого, не понимая ни слова. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но внезапно послышался нарастающий рокот. Где-то у подножия отеля раздался хлопок взрыва, от которого задрожала вся конструкция башни, и вскоре половина здания осела, погружаясь в клубы дыма и пыли. Порыв горячего ветра согнал куда-то в сторону небесную голубизну, и под ней обнаружился каменный свод, на котором горела алая надпись, торопливые росчерки галльских рун: «Улыбнись своей смерти».
— Ромен. Он где-то здесь, — чуть слышно сказала Лида. Она, не мигая, смотрела на дымящиеся руины сквозь кроны мгновенно оголившихся деревьев. — Онисьим, он где-то здесь. Пойдём — я хочу знать.
— Как я понял, ты её здесь не оставишь, — сказал брат Ипат и демонстративно вздохнул, давая понять, что не вполне одобряет его поведение. — Нет, ты ответь — она тебе дороже твоих боевых товарищей, которые ни за что ни про что мыкаются в Пекле?
— Не дороже, — ответил Онисим. — Не дороже, но я её здесь не оставлю.
Он двинулся за ней туда, где завывало пламя пожара, а в воздухе висела удушливая взвесь — чёрный дым вперемежку с горячей пылью. Вдруг Лида остановилась и закрыла лицо ладонями — впереди на горячем асфальте, среди обломков бетонных плит, битого стекла и обгоревших автомобилей лежали изувеченные тела — сотни, может быть — тысячи.
— Давай уйдём отсюда. — Онисим положил ладони на плечи, вздрагивающие от беззвучных рыданий, и попытался развернуть её к себе лицом. — Давай.
— Нет! — Она вырвалась и снова двинулась вперёд, стараясь не наступить на чьи-нибудь останки. — Нет. Ромен где-то здесь, и я должна знать…
— Ты ничего никому не должна, — он не успел закончить фразу, как среди погибших началось шевеление. Мертвецы, подбирая оторванные руки и головы, поднимались и поддерживая друг друга, шли туда, где среди всполохов огня зиял чёрный провал. — Лида, закрой глаза. Я проведу тебя, куда ты хочешь. Закрой глаза, я скажу, когда его увижу.
— А как… Как ты узнаешь?
— Узнаю. — Он кивнул на портрет, украшавший её футболку.
Они смешались с толпой, и Лида послушно закрыла глаза — эти люди, несущие собственные увечья, внушали ей ни с чем не сравнимый ужас, она дрожала всем телом и с трудом переставляла ноги, но продолжала идти вперёд.
— Хочешь знать, зачем и куда они идут? — Ипат обратился к Онисиму на ромейском языке, чтобы Лида тоже могла его понять. — Хочешь?
— Наверное, узнаю, когда придём.
— Ну попробуй.
Руины и запах гари остались позади, и теперь по обе стороны дороги, посыпанной мелким гравием, лежали замшелые могильные плиты, вывороченные из земли, и пустые провалы могил. Мертвецы шли молча, и только звук шаркающих шагов сливался в сплошной протяжный гул.
Слева от дороги возвышался курган, у подножия которого толпилась группа чертей, самых обыкновенных — с рогами, копытами и свиными рылами. Они толкались, хихикали и не спускали глаз с тех, кто проходил мимо. А на вершине кургана стояло стальное кресло, к которому ржавыми скобами, обхватившими шею, запястья и лодыжки, был прикован Ромен Карис собственной персоной. Он умиротворённо взирал на проходящие мимо него колонны мертвецов, как будто принимал парад — казалось, будь свободна его правая рука, он приветствовал бы их ленивым помахиванием ладони.
— Смотри, Лида. Смотри, если сможешь. — Онисим обнял её за плечо, и она, прежде чем распахнуть глаза, прижалась к нему, стараясь унять озноб.
Внезапно раздался металлический звон и тут же слился с чавкающим звуком — длинное зазубренное острие, выскочив из сиденья, пронзило Ромена насквозь и вышло сквозь темя. Шестеро чертей протиснулись в толпу и выволокли какого-то гражданина, на котором не было видимых повреждений, сноровисто завернули его в саван и провалились сквозь землю.
Лида остекленевшими глазами смотрела на невозмутимое лицо Ромена, на котором не шевельнулся ни один мускул, пока обагрённое кровью острие проворачивалось внутри его тела и уходило вниз, разрывая внутренности. Казалось, она вот-вот потеряет сознание.
— Кто-то не простил, — сообщил Ипат, который неслышно шёл следом за ними.
— Что? — не понял Онисим.
— Кто-то не простил его. Знаешь, брат Онисим, почти все люди достаточно грешны, чтобы не миновать Пекла. Но за умение искренне простить того, кто причинил тебе зло, там, — Ипат ткнул пальцем в небо, — отпускается большинство грехов, а того, кто чист от ненависти и жажды мести, никакой Самаэль не в силах удержать в своих липких лапах. Посмотри вперёд, посмотри…
Идущие впереди, те, кто успел миновать возвышающийся у обочины обелиск, заваленный увядшими цветами, наполнялись светом и обращались в лучи, устремлённые ввысь, проникающие сквозь каменный свод. Отсветы их сияния падали на гранитную стелу, на которой золотым блеском вспыхивала надпись:
