Сурен Цормудян - Наследие предков
Александр Загорский был достаточно умен, чтобы осознать, что именно перед ним. К тому же, он уже побывал в Красноторовской колонии, где быстро поняли, что это за бомбы такие. К механизму ударников подсоединен какой-то рычаг. Он явно не относится к конструкции бомбы, а является частью испытательного стенда. Видимо, здесь каким-то образом настраивалась точность одновременного удара по двум капсюлям, чтобы две урановые болванки встретились с одинаковой скоростью именно в сетчатой части трубы. Убедившись, что ствол пуст, Загорский взвел рычаг. Он поддался с огромным трудом, и удержать его во взведенном положении было непросто. Отпустив рычаг, Крот увидел, как бойки синхронно ударили в пустоту ствола и отошли в сторону. Александр бросил взгляд на товарищей, которые продолжали баррикадировать дверь в лабораторию. Затем попробовал покрутить ствол. Он с трудом, но проворачивался вокруг своей оси. Значит, его можно перевернуть «окошками», в которые вставляются урановые заряды, вниз. Александр стал судорожно разглядывать ближайшие ящики. Вот ящики с пороховыми зарядами. А вот и капсюли, все в промасленной бумаге. Значит, не испортилось от сырости за столько лет. Да и не очень-то тут сыро. Все, что нужно, под рукой. Он улыбнулся. Он уже знал, какой славный путь в «Валгаллу» выбрал…
— Саня, слышь! Ты бы помог уже! — недовольно воскликнув, Баграмян наконец обратил на него свой взор. — Эй… Погодите-ка…
Он разжал руки, и ящик с каким-то железными запчастями рухнул на пол с его стороны.
— Ты чего?! — воскликнул Бурков.
Тигран кинулся к Загорскому, но тот резко взвел рычаг.
— Саня, ты это чего делаешь? — нервно проговорил Тигран, остановившись возле него.
Загорский лишь как-то странно улыбался, судорожно сжимая рычаг. Баграмян вдруг опустил взгляд на его лежащий на полу вещмешок. Рядом стояли две пустые консервные банки.
— Ты… Ты что сделал, я твой дом труба шатал…
— Все, Тигран, — продолжал улыбаться Загорский. — ВСЕ.
* * *БРДМ мчался по ухабам сквозь шквальный огонь. Уже было не понять, чьи пули барабанят по корпусу. Свои? Чужие? В этом аду не разобрать. Близко разрывались мины. Минометчики-гвардейцы продолжают работу. Вот и славно! Пусть. Враг будет разбит. И не наследие предков, а могилу найдут себе чилийцы на этом старом полигоне. Он, Шестаков, сделал то, что должен был. Он пришел на выручку к товарищам. Да, есть потери. Но в том и дух русского солдата. В это он верил всегда…
Выстрел из панцерфауста, кажется, поразил двигатель. Машина загорелась. Кабину стало заволакивать едким дымом. Шестаков схватил тело погибшего бойца и принялся с ним выбираться наружу. В ногу сразу же впилась шальная пуля — прапорщик даже не успел достигнуть земли. Поднялся, превозмогая боль. Подхватил тело Володи. Взвалил его на могучие плечи и захромал в сторону своих. Пусть и убьют, но хоть на шаг ближе к своим. Пули продолжали свистеть. Свистели и мины. Пули и осколки вонзались в тело мертвого Володи. Попали в плечо прапорщика. Шестаков поморщился, пошатнулся и побрел дальше. Еще одна пуля попала в ногу. Он упал. Стал ползти, таща за собой покойника. Взрыв буквально в метре. В ушах звенит. Все равно. Сердце еще бьется, значит, надо ползти! В его сторону бежал заметивший его неприятельский солдат. И пал рядом замертво, сраженный неслышным выстрелом. Да и можно ли было различить отдельно взятый выстрел во всей той какофонии, что творилась в этом аду? Тем более, когда так звенит в ушах…
Шестаков чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Добраться хотя бы до той воронки, что виднелась впереди благодаря ярким всполохам боя. Он продолжал ползти изо всех сил. Вот уже рука потянулась в воронку. Кто-то схватил его за эту руку. Прапорщик выпустил мертвого Грищенко. Его втащили в яму. Он попытался сопротивляться. Взмахнул кулаком, собрав последние силы в этот кулак.
— Эдик, не дури! Это мы!
— Командир? — бессильно улыбнулся Шестаков, узнав голос Стечкина.
— Да, я. Борис, помоги. Тяжелый наш прапор…
Шестаков извлек из-за пазухи две сигнальные ракеты.
— Командир! Не в службу… а в дружбу… Запусти…
— Что это?
— Красная… сигнал четырем БТР-ам… резерва… начать фланговые атаки… Зеленая… внимание… крабы… крабы вышли на берег…
— А ты все предусмотрел, Эдик…
— Да, командир… только вот… Володьку Грищенко… убили… не уберег… прости… Володька…
* * *Самохина снова стошнило на пол. Он чувствовал жар. Но еще больше он чувствовал страх. Даже тусклый свет масляной лампы вызывал острую резь в глазах. Майор попытался подняться с койки, но его сильно зашатало. Понимая, что он рискует упасть, Самохин снова уселся на койку и дрожащими руками принялся ощупывать зудящее лицо. Почему оно зудит? Ощупав его, он понял, что кожа жутко шелушится, а в некоторых местах, особенно на скулах, появились жуткие язвы. Что же он увидит, если доберется до зеркала? А может, не стоит? Может, лучше добраться до пистолета и пустить себе пулю в висок, пока на это есть хоть какие-то силы?
За дверью слышался какой-то шум и суета. Громкие командные голоса. Испуганные возгласы женщин.
— Борщо-о-ов! — промычал осипшим голосом Самохин. — Бор-що-о-ов! Чертов урод… Что… Что там происходит?.. Что такое?.. Там… происходит?..
Его снова вырвало.
Дверь открылась. Вошел Борщов. За ним… Михеев?! Самохин с трудом поднял воспаленные глаза и уставился на морского пехотинца. С ним были еще два автоматчика.
— Вот он, — злорадно ухмыльнулся Борщов, указывая на своего, разваливающегося буквально на части босса.
— Твою мать! — поморщился Михеев. — Что с ним такое?! И что за вонь?!
— С ураном поигрался дядька, — продолжал ухмыляться Борщов. — А потом струхнул и заставил меня его шмотки стирать. Ну я и постирал. А в процессе натер ему эти шмотки тем ураном изнутри. Да еще крапалик надфилем сточил ему в чай, который тоже мне приходилось заваривать, да в табачок.
— Что-о-о… — промычал Самохин, бодая головой воздух. — Что… ты такое… сук-ка…
— За что ты его так, а? Он же твоим папиком всегда был? — Михеев презрительно взглянул на Борщова.
— А он уже вот где у меня! — прорычал тот, поведя себе по кадыку ребром ладони. — Я его ненавижу! Всем нутром ненавижу!
— Ну, — вздохнул морской пехотинец, доставая из поясной кобуры пистолет. — Ежели умеешь ненавидеть, то умей и милосердным быть. Грешно заставлять человека такие муки терпеть. Любого человека.
Он всучил оружие Борщову и вышел, увлекая своих бойцов следом.
Василий победно усмехался, глядя на своего бывшего хозяина.
