"Фантастика 2024-92". Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Головнин Вячеслав Владимирович

Анфиса вздохнула и сказала:

— Дура, я дура. Нужно было мне самой его идти встречать.

Настя упрямо поджала губы и промолчала. Анфиса вернулась в дом и переоделась. Она сменила просторное домашнее платье на трикотажные спортивные штаны, которые обтягивали её попу, и мужскую рубашку с короткими рукавами в красно-белую клетку, подвязав её на узел немного выше талии, оставив между нижним краем рубашки и штанами полоску голого тела. Бюстгальтер вообще сняла и три верхних пуговки у рубашки расстегнула.

Подойдя к гостиной, она услышала, что речь там идёт об Анне Ларченко и сходу вступила в разговор. Про себя она решила, что поскольку её дочери, по сути, отказались от Васи Берестова, то у неё руки развязаны, и она знает, что нужно сделать, чтобы затащить парня в постель. Она не задавала себе вопроса, зачем ей это надо. Она просто знала, что если этого не сделает, то будет жалеть всю оставшуюся жизнь.

Когда Василий выразил желание помочь ей, она позвала его за собой. На улице было ещё светло, дни стояли длинные, июль на дворе, жара только начала спадать.

— Нам нужно принести в баню немного дров из сарая, — сказала Анфиса, и пошла впереди Василия, покачивая своим плотным пышущим жаром и здоровьем телом. По пути пару раз нагнулась, подбирая с тропинки какой-то мусор, пару раз продемонстрировала себя в профиль, показав плоский животик и гладкую шею.

В сарае было достаточно света, чтобы не спотыкаться, но Анфиса именно споткнулась. Чтобы не упасть, она вытянула левую руку, опираясь на стенку, вдоль которой они шли, и порезалась, как потом выяснилось, о торчащий остриём наружу гвоздь.

Может быть, она споткнулась с умыслом, чтобы Вася её поддержал, но так или иначе, руку она распорола основательно. Гвоздь пропорол ей ладонь и перерезал на запястье вены, из которых хлынула кровь.

Анфиса только успела судорожно вздохнуть, чтобы закричать от пронзившей её боли, как вдруг неожиданно всё прошло, и она обнаружила, что сидит на колоде, на которой чурбаки колют, а Василий стоит перед ней на коленях и обеими руками зажимает ей рану на левой руке.

Прошла минута, другая. Вот Вася отпустил её руку и сказал:

— Ну, вот и всё, рана оказалась пустяковой.

Анфиса посмотрела на пострадавшую руку и увидела, что она вся в липкой, не успевшей ещё засохнуть крови. Тут ей стало дурно, и она потеряла сознание.

Придя в себя, Анфиса обнаружила, что находится дома, в гостиной, лежит на диване. Рядом с ней стоят обе дочери и с любопытством её рассматривают. Её повреждённая кисть была аккуратно перевязана бинтами. Боли она не чувствовала.

— Я долго тут валяюсь? — спросила она.

— Чуть больше часа, — ответила Настя. — Вася сказал тебя не будить.

— А сам он где?

— Ушёл в гостиницу.

— Так он у нас в баньке и не попарился, и ушёл голодным.

— Мы с Татьяной предлагали и баньку, и ужин, но он отказался, сказал, в следующий раз.

— Анфиса махнула здоровой рукой и сказала:

— Когда он будет, этот следующий раз.

Настя промолчала.

— А с этим что? — Анфиса приподняла перебинтованную руку.

— Вася наказал завтра утром бинты снять.

— А в больницу, когда, тоже завтра?

— Да, завтра. Он сказал всё завтра. И мама, я решила. Завтра я сама к нему пойду.

— Как скажешь, дочка, как скажешь, — с готовностью ответила ей Анфиса, — ты ведь знаешь, что мы одна семья, и мы всегда на одной стороне.

Вернувшись в гостиницу, я первым делом пошёл в ресторан и поужинал. В номере принял душ, после чего завалился в кабинете на диван. Моя метка на Татьяне Ларченко ещё была жива, и я легко нашёл её местоположение. Открыл над ней портальное окно и обследовал её жилье и подходы к нему.

Татьяна проживала в небольшой избушке на окраине города. Судя по всему, это был летний домик с явно требующей ремонта крышей. Рядом небольшой огород на несколько соток, пара яблонь, кусты смородины и малины, крохотный сарайчик, сразу за ним небольшая летняя кухонька. Всё это огорожено невысоким ветхим забором. Дунуть, плюнуть и всё развалится, и забор, и сарайчик, и крылечко. А избёнка если и устоит, то крыша с неё точно слетит.

Время было около 10 часов вечера, и солнце только что закатилось за горизонт. Наступили сумерки. В избушке горела керосиновая лампа, электричества тут не было.

Я вышел сознанием через портальное окно около ворот и оставил метку в небольшом камушке, валявшимся тут же. Затем вернулся в тело и через мгновение шагнул из своего номера гостиницы на улочку, напротив калитки, прикрывшись на всякий случай от случайного взгляда магемой невидимости.

Сразу, как только за мной закрылся портал, толкнул незапертую калитку и прошёл к избушке. Поднялся по скрипучим ступенькам на крылечко и постучал в дверь. Послышались шаги и низкий женский голос спросил:

— Кто там?

— Откройте, Татьяна Павловна, это Василий Берестов.

Дверь распахнулась, и я увидел её на пороге в домашнем халате, босой и с лампой в руке. Она почти не изменилась за то время, что я её не видел, если не считать всклоченных волос, и слегка помятого заспанного вида. Татьяна Павловна подняла лампу повыше, вглядываясь в меня, и спросила:

— Вася, это ты?

— Да, Татьяна Павловна, это я, Вася Берестов. Надеюсь, вы меня ещё не успели забыть.

Женщина заплакала и шагнула мне навстречу. Я подхватил из её руки лампу и она, закинув руки мне на плечи, прижалась головой к груди.

Наконец, она спохватилась и отступив от меня на шаг, сказала:

— Проходи, Вася, я здесь одна живу. Я вообще одна осталась. Тебе рассказали о моём горе?

— Да, Татьяна Павловна, я в курсе.

Она взяла у меня лампу и пошла впереди, показывая и освещая мне дорогу. Впрочем, заблудиться здесь было невозможно. Дверь с крылечка сразу вела в избушку, три метра на три, в углу справа от входа печурка буржуйка с жестяной трубой, прикреплённой к форточке ближнего окошка. Дальше нары с подушкой в цветной наволочке, одеялом, белыми простынями.

Видно, что человек не опустился и даже в таких условиях старается оставаться человеком, поддерживает чистоту жилья и тела. Я порадовался и за неё, и за себя. Очень я боялся застать опустившуюся, сломленную горем женщину.

У противоположной входу стены стоял большой сундук, над ним несколько вешалок с одеждой, подвешенные прямо на гвозди, вбитые в брёвна. Дальше, в углу, расположился небольшой деревянный самодельный стол с двумя табуретами. В углу слева от входа рукомойник с ведром под ним, прикрытым куском фанеры.

Между рукомойником и столом ещё одно небольшое окошко с широким подоконником. Потолок низкий, чуть выше моей макушки. Однако воздух в избе был чистый.

Татьяна заметила, что я принюхиваюсь и сказала:

— Я здесь еду не готовлю, делаю это на летней кухне, она за сараем, ты её, наверное, не заметил. Ты голоден?

Я помотал головой.

— Нет, я только что поужинал.

— Присядь, расскажи о себе. О нас ты уже, наверное, всё знаешь. Анюта замуж вышла и уехала с мужем в Днепропетровск. Гельмут, мой бывший муж, оказался вредителем и немецким шпионом, его осудили на 15 лет. Меня признали невиновной, но исключили из партии с формулировкой "за политическую близорукость" и уволили с работы. Были у меня знакомые люди, обязанные мне лично, вот они и помогли, и с жильём, и с работой. Жильё ты видишь, а работаю я теперь уборщицей в продуктовом магазине. Теперь твоя очередь рассказывать.

Я рассказал ей ту же версию, что и Насте. Работал в больнице санитаром, приехал за аттестатом, собираюсь поступать в вуз.

— Теперь расскажи, зачем нашёл меня. Кстати, это не так легко сделать, а ты меня нашёл за один день. Как ты это сделал, не расскажешь?

— Расскажу, но сначала ответьте мне на пару вопросов. Как вы относитесь к тому, чтобы уехать за границу? Дело в том, что я имею возможность переправить вас в САСШ. Не просто переправить, а помочь с деньгами, легализацией, работой и жильём. Потом, глядишь, и замуж выйдете, если захотите.