Дмитрий Матяш - Выход 493
И тишина вновь сомкнулась за спинами еще больше напоминавшими собой отрешенных зомби, усугубившихся в чувстве, что они оказались не в своей тарелке, согбенных людей.
Первым из ступора, удачно замаскированного обычно недоверчивым, кислым выражением лица, вышел Тюремщик. Стараясь не заглядывать никому конкретно в глаза, он неколеблющимся шагом подошел к камню, на котором стоял чайник с растопленным машинным топливом, подчас годившимся для приема внутрь, и разлил содержимое в стоящие там несколько кружек. Затем подошел к тем сталкерам, которые продолжали греть свои кружки в руках еще с первого тоста, и вылил им все, что оставалось в чайнике. Затем так же молча подошел к камню, взял свою кружку и только теперь поднял глаза на люд.
— Прошу, — сказал он, и сталкеры будто бы ожили. Закашлялись, переглянулись между собой, перекинулись парой слов. — За нас! За всех нас! — Тюремщик с уважением протянул вперед свою кружку, и остальные незамедлительно последовали его примеру. — За неочеловека, хрен бы мать его в нос!
И первым опрокинул горючее себе в глотку.
— За нас! — хором отозвались остальные сталкеры.
Единственной нетронутой оставалась погнутая по краям, алюминиевая кружка Секача, все стоявшего в десяти шагах от угасающего костра и лишь изредка поглядывающего то на Крысолова, то на остальных, но чаще с тоской оглядывающегося на грозно ударяющего вперед себя столбами белого света фар «Чистильщика».
— Серега, — спокойно обратился к нему Крысолов, отставив свою зеленую, эмалированную, местами покрывшейся круглыми пятнами ржавчины, кружку на импровизированный стол. — Ты не хочешь с нами выпить? Ты не поверил тому, что рассказал я и Василий Андреевич?
— Хочу верить, — тихо, почти не слышно за живым обсуждением данной на суд общественности новой темы, ответил Секач. — Но для начала мне нужно разобраться с самим собой. Я… — он сделал полуоборот, собравшись уходить, — очень хотел бы остаться в команде, но, как сказал Тюремщик, я должен для себя понять, кто я есть.
— Ладно, — зачем-то снова взял в руки свою пустую кружку Крысолов, принявшись ее разглядывать. — Если ты так решил… Ты все еще мой друг и я обязан считаться с твоими решениями, хотя не совсем их поддерживаю. Подумай до завтрашнего вечера… — сказал он, но когда поднял глаза, в том месте, где только что стоял Секач, зияла пустота.
Опустевшими, безотрадными глазами Крысолов поводил вокруг, надеясь распознать в темноте удаляющуюся фигуру, но так и не увидев ее, добавил грустно, почти шепотом: «Надеюсь, ты вернешься».
— Вернется, — утешающее похлопал его по спине Василий Андреевич. — Конечно же вернется. Поймите, Кирилл Валериевич, он сейчас нов для себя, к тому же на него обрушилась масса информации и ему просто нужно время, чтобы все осознать. Это нормально. Он обдумает все и вернется.
— У меня вот, — Крысолов достал из внутреннего кармана костюма бутылку припасенного из кафе коньяка, — есть еще. Давайте выпьем, мужики? Тут, конечно, и по глотку не будет, но…
— Да мы не против, — отозвался спустившийся с дорожной насыпи Коран, заспанный, запухший весь так, что вместо и без того узких разрезов глаз, остались лишь тоненькие щелочки, как отверстия для заброса монет.
— О, а вот и наш спящий красавец! — радостно загудела толпа. — Доброй ночи. Как ты себя чувствуешь, мут?!
Коран остановился на полпути к камню, и брови у него удивленно поползли вверх.
— Это чего это я мут? — обиженно развел он руками, крутя головой то на одного смеющегося сталкера, то на другого. — Вы чего?
Но толпе от этого становилось только веселее. Бешеный аж подпрыгивал, так ему было смешно наблюдать за еще не полностью отошедшим ото сна, а оттого кажущимся до крайности рассеянным, нерасторопным Кораном, пытающимся хоть у кого-нибудь выпросить объяснение, почему его обозвали «мутом». Тюремщик же хоть и не так откровенно смеялся, но трясущаяся грудь с лихвой выдавала его настроение. Рыжий держался как истинный джентльмен, сдержанно посмеиваясь, прикрыв рот ладонью. А Ариец, у которого Коран все выпрашивал, по какой причине его обозвали «мутом», отвечал что-то невнятное, словно отвлекшийся студент, которого подняли и попросили повторить последние слова преподавателя.
И только Крысолов, оказавшись вне круга, никак не реагировал ни на заразный смех публики, ни на безрезультатно вопрошающего о правде Корана. Он протянул бутылку поспешившему на его кивок Арийцу, и тот принялся разливать коньяк в наставленные на него кружки.
— У нас еще остался нерешенным один вопрос, — сказал Крысолов и смех, дружеские подколы и разговоры сразу же стихли.
Глаза сталкеров, немного охмелевшие, рассеянные, улыбающиеся и выражающие приятное удивление — еще бы, ведь некоторым впервые в жизни выпадает шанс попробовать на вкус коньяк — вновь стали осмысленными, серьезными, сосредоточенно и испытующе сомкнувшись взглядами на Крысолове.
— Если ты о «Бессоннице», — шмыгнул носом Тюремщик, отведя руку в сторону, — то мне кажется, я уже слышу лязг ее гусениц. Или это у меня от пойла в башке гудит?
Словно по команде все сталкеры повернулись влево, прислушались к странной ночной тиши и всмотрелись на дорогу, туда, куда указывала рука Тюремщика. Откуда и вправду долетал едва различимый, прерывчатый, но все же до колик в сердце знакомый звук — слитые воедино звонкое бряцанье траков по асфальту и мерное рокотание двигателя, — дуэт, который не одному поколению несущих на кордоне службу солдат мешал спокойно выспаться. Такой ненавистный тогда, и такой безмерно востребованный сейчас, что, казалось, если он затихнет, навсегда затихнут и сердца тех, кто с таким чаяньем всматривается в темную даль уходящей на запад дороги.
— Слава Богу, — шепнул Крысолов, в главе угла стоящий перед остальными членами экспедиции.
— …а если не о ней, — продолжил свою мысль Тюремщик, и Кирилл Валериевич оглянулся на его голос, — то мы тут с ребятами посоветовались и решили, что раз уж мы выехали… — он пожал плечами. — То какого нам черта просто так возвращаться домой, не узнав, что там происходит в нашем Харькове? А? — он вышел в центр круга, и, глядя немигающим взглядом на Крысолова, поднял свою кружку. — Если нужно, мы продолжим наш путь, а не подожмем хвосты и будем драпать домой! Мы — братья попавшим в беду харьковчанам, а не тюфяки, испугавшиеся большой черной дороги! Мы хотим по возвращению домой давать ответы, а не как смущенные девицы прятать глаза, когда нас спросят об успехе нашего выхода! — Его немного покачивало, как белье от легкого дуновения ветра, но взгляд оставался по-прежнему трезвым и как всегда проницательным. — В общем, если тебя волновало это, то мы готовы! Так ведь, мужики?
— Кай-й-а-а! — выкрикнул Бешеный, и его боевой клич тут же был подхвачен другими голосами, довольными выкриками и просто свистом.
