Юрий Корчевский - Бомбардир
– Правда, я не отказываюсь от своих слов.
– Знаешь ли ты, что дож приглашал лучших медиков еще несколько лет назад, даже привозил из Франции и Англии, никто даже не взялся.
– Не знаю, но я берусь.
– Тебя одолела гордыня, как ты можешь обещать несчастной девочке то, за что не взялись самые знаменитые медики?
– В конце концов хуже, чем есть, не будет, а я рискую многим.
– Нет, не многим, ты просто рискуешь своей головой. После услышанного ты все-таки хочешь рискнуть?
– Я не переменил своего решения.
– Хорошо, я передам твои слова дожу. Кто может засвидетельствовать твое мастерство?
Я перечислил несколько человек, в первую очередь Винченцо.
– Да, я знаю синьора Винченцо, это достойный человек.
Прошло два дня. Ближе к вечеру к дому подъехала карета, и уже знакомый управляющий дворцом дожа Джузеппе Витарди вошел в дом.
– Вас приглашает к себе дож. Пожалуйста, оденьтесь поприличней, и прошу в карету.
Он окинул скептическим взглядом мое жилье и вышел. Быстро, по-армейски я переоделся в свое лучшее платье – выбор-то был невелик – и сел в карету. Ехали недолго, буквально несколько минут, въехали во двор, но не с парадного входа. Джузеппе долго вел меня по запутанным коридорам. Наконец мы зашли в небольшой зал.
Очень, очень богатый. По стенам висели картины – в основном портреты предков дожа. Шитые золотом тяжелые шторы прикрывали окна, создавая в зале полумрак. Потолок расписан фресками на библейские темы. Мраморный пол укрыт толстенным, явно мусульманской работы ковром. У дальней стены, за столом из палисандра сидел уже пожилой, сухощавый и почти седой дож. Внимательный взгляд карих глаз тщательно осмотрел меня, я склонился в поклоне.
– Ты дерзкий человек, хирург. Мне сказали, что ты из Московии. Это правда?
– Да, ваше величество.
– У тебя была такая обширная практика, что ты готов взяться исправить ошибку природы у моей любимой дочери?
– Да, ваше величество.
– Я рискую лицом дочери, ты в случае неуспеха рискуешь всем, ты это понимаешь?
– Да, ваше величество, я ставлю ее нос против своей головы.
Дож склонил голову в раздумье, затем дернул за шнурок звонка. В зал зашла дочь.
– Посмотри еще раз. Может, ты переменишь свое мнение?
Я приблизился и впился взглядом в лицо. Так, сделаю разрез так и так, бородавку уберу вместе с небольшим лоскутом кожи, кости носа придется сломать и создать новую форму. Сложно, но вполне вероятно.
– Да, ваше величество, я берусь, с одним условием.
– Ты очень дерзок, чужеземец; ставить условия дожу – это верх наглости.
– Я исправлю нос, но до тех пор, пока он не заживет, вы не сможете увидеть свою дочь, она будет находиться в моем доме.
Дож подумал, кивнул головой:
– Ну тогда и у меня будет условие – пока дочь не выздоровеет, ты не выйдешь из дома, у дверей будет охрана, пищу и питье вам будут привозить из дворца, никто не должен знать или видеть дочь.
Я поклонился:
– Согласен, когда приступаем?
Тут вмешалась девушка:
– Завтра, я хочу быстрей!
Решили начать завтра. Провожая меня, Джузеппе бросил:
– Твой итальянский ужасен, чужеземец, благодари дожа, что он очень любит свою младшую дочь, иначе он тебя бы не слушал. Немногие из венецианцев могут лицезреть дожа, ты же удостоился аудиенции.
На следующий день в неприметной карете привезли пациентку. Зайдя внутрь, у дверей стали два стража с длинными мечами у пояса и мушкетами на плече. Мои слуги со страхом смотрели на них. Джузеппе пояснил:
– Ваши слуги могут беспрепятственно заходить и выходить. Вас же, синьор, не выпустят ни под каким предлогом, а чужих не пустят в дом. Сменять вовремя стражей, кормить их – моя прямая забота, у вас же должна болеть голова только об одном – прекрасной Джульетте.
Хм, Джульетта. Это навевало определенные ассоциации с трагедиями Шекспира, да и страсти, похоже, начнут разгораться нешуточные.
Я еще раз осмотрел Джульетту, как мог, успокоил девушку, при этом категорически потребовал выполнять все мои требования и до моего разрешения не смотреться в зеркало.
– А как же я буду расчесываться?
– На ощупь, милая синьорита, а впрочем, несколько дней вам будет не до расчески.
Я еще раз проверил инструменты, материалы. Случись чего-то не хватит, ассистентов нет. Положил перед собой листок бумаги, где заранее наметил линии разрезов, налил Джульетте стакан вина с опием. Когда увидел, что опий уже начал действовать, помог взобраться на стол. Подкрашенным спиртом нанес линии разрезов, перекрестился и, глубоко вздохнув – как-то само вырвалось, приступил к операции. Джульетта терпеливо молчала. Я резал, ломал щипцами нос, долотом удалял излишки на носовых костях, аккуратно все ушил, затолкав в нос ватные тампоны для придания носу правильной формы. Дышать теперь Джульетте придется только ртом. Неудобно, конечно, придется дней десять потерпеть. Наконец наложил повязки, помог встать со стола и почти перенес в соседнюю комнату.
Она постанывала от боли, и мне пришлось дать еще вина с опием. Уложив девушку в постель, я попросил не трогать повязку руками.
Вымыл руки, посмотрел на часы и удивился – прошло шесть часов. Так вот почему так хочется есть! За дверями слышалась какая-то возня. Я вышел. Посредине зала стоял стол, уставленный жареной и вареной дичью, фруктами, вином. Здесь же был Джузеппе.
– Как прошло? – бросился он ко мне.
– Я сделал все, что мог, теперь надо ждать.
Я подошел к столу и, не обращая внимания на вопросы, стал жадно есть. Нервное напряжение схлынуло, и организм требовал своего.
Джузеппе, видя мое молчание, уселся рядом и тоже принялся есть.
– Я так переживал, ведь Джульетта выросла на моих глазах, а сейчас она уже невеста. За нее сватался герцог Фламандский.
– Ну и слава Богу! – Я перекрестился. – Я думаю, герцогу будет приятно увидеть похорошевшую невесту.
– Так он ее и не видел.
Я поперхнулся.
«Дурак, браки венценосных особ заключаются между дворами, а не по любви».
Расположившись в соседней комнате, я часто подходил к пациентке, щупал пульс, если раны начинали болеть, давал опия. На третий день впервые снял повязки. Лицо было как сплошной синяк, отечное, нос распух. Если бы ее сейчас увидел отец, не стал бы ждать окончания выздоровления, меня казнили бы сразу. Вот почему я поставил перед дожем такие условия.
Я обильно смазал послеоперационные раны лечебными мазями, которые приготовил сам, снова забинтовал. Голова девушки походила на большой белый шар, открытыми были только глаза и рот. Мы много с ней общались, я внимательно слушал ее речь – ведь при дворе учили наряду с правильными манерами и правильному языку. Она же с интересом слушала о моих путешествиях по чужим странам, о пленении, о России. Я мог рассказывать часами и она, как только я замолкал перевести дух, просила: