Валидуда Анатольевич - Время Обречённых
Перекинувшись парой слов с соседом, Елисей и Ирина вошли в квартиру, которая уже давненько не выглядела холостяцким обиталищем. Приехав с двумя чемоданами, Ирина успела обзавестись столькими вещами и безделушками, что квартира теперь буквально кричала, что здесь живёт женщина.
– А знаешь, – сказал Елисей, – вот шли мы сейчас домой, а у меня было такое чувство, точно вернулся я в годы юнкерства. Будто юностью повеяло: вечер, увольнение, барышни, на душе легко и свободно…
– Барышни? – Ирина, ощетинившись, упёрла руки в боки. – Ну-ну!
– Даже песенка наша юнкерская вспомнилась, – он как будто и не заметил её позу и продекламировал:
Гимназисточка к фонтану в белом платьице пришла,
Красны ленты и банты в русу косу заплела!
Фонари, Ночное небо! Под гитару юнкера
Распевают быль и небыль про амурные дела!
А полковник ходит хмурый, его молодость прошла!
Гимназисток на свиданья расхватали юнкера!
Выслушав, Ирина улыбнулась и весело сказала:
– Очень оно надо полковнику за гимназистками волочиться.
– Нда… – наигранно разочаровался Елисей. – Такой реакции я не ожидал.
Она дёрнула плечиком. И с трудом подавила зевок.
– Зеваешь уже? – заметил Твердов. – А чай?
– Ну, нет, – она хитро улыбнулась, – так просто от меня не отделаешься!
– И всё-таки, самовар запаривать?
– Давай уж, спроворь чаёк. А я пока переоденусь и в душ сбегаю.
И уже уходя в спальню – ту комнату, которая раньше у Елисея была закрыта и использовалась как склад не очень нужных вещей, сказала:
– Набралась твоих привычек – пью чай на ночь…
Елисей занялся самоваром и невольно засмотрелся, как Ирина, уже успев переодеться в домашний халат, ненадолго появилась в прихожей и скрылась за входной дверью. Общая на весь подъезд душевая располагалась на третьем этаже и в такое время кабинки обычно пустовали. Многие по привычке называли душевую баней, хоть и было между ними мало общего. Настоящая баня, вернее целый банный комбинат, где можно было попариться и в одиночку и всем семейством, располагался в центре жилой зоны городка. Баню посещали как правило на выходные, но и в остальные дни комбинат редко оставался без посетителей.
В голове звучала мелодия из фильма, мысли крутились об Ирине. Елисею вспомнилось, как непривычно поначалу было лицезреть жену одетой по-домашнему – в халате или ночной рубашке. Непривычно, зато была в этом своя особая прелесть.
Женился Твердов как-то для себя самого неожиданно быстро. Конечно, всё к этому и шло, и супругу он любил, но сыграть свадьбу рассчитывал не так скоро – где-то осенью-зимой. Однако Иринин отчим, что называется, взял быка за рога и, признаваясь самому себе, Елисей был этому даже рад. Ведь и правда, к чему тянуть?
Свадьбу играли в снятом генералом летнем доме детского лагеря, который почему-то вдруг перестал принимать детей. Это летом-то! Тогда это показалось странным, теперь же у Елисея за последние дни начали закрадываться некоторые догадки – то отпуска перестали давать, то отпускников на службу отзывают. Ладно бы большие манёвры, которые, кстати, отродясь в Сувальской губернии не проводились, а вот в соседних белороссийских – часто. Но вкупе с пустующим детским лагерем отдыха, картинка в голове Твердова начала складываться такая, что он даже опасался идти далеко в своих выводах. Что же касается свадьбы, то она удалась на славу. Друзья, сослуживцы, родственники Иры. Только с его стороны никого не было из родни – сиротская доля. Отца и мать он помнил только как некие смутные образы.
Он запахнул занавески на окнах – тоже, кстати, появившиеся с переездом в квартиру Ирины. Впервые попав сюда, она прямо с порога обозвала квартиру берлогой. Елисей был почти равнодушен к быту, такие мелочи, как, например, голая лампочка под потолком без абажура его просто не интересовали. В общем-то, раньше у него здесь был свой порядок, хоть вполне возможно и показалось бы кому-то постороннему, что в квартире царит форменный бардак. Ну, не то чтобы бардак в полном смысле этого слова, просто в сравнении с казарменным порядком лежащие в разных местах вещи, будь то планшетка, одежда, забытая на столе чашка или аккуратно сложенное и приглаженное постельное бельё, всё это выглядело бардачно. Однако это только на первый взгляд. Прежний холостяцкий быт Елисея был скорее сродни упорядоченному хаосу, хозяин всегда знал где и что лежит. Ирина же, после обзаведения мебелью и взятия ноши домашнего уюта в свои руки, после каждого очередного наведения порядка так упорядочивала пространство, что Елисей иной раз долго не мог найти нужной вещи. Естественно, это не относилось к форме и предметам личной гигиены, за этим он следил сам.
Открыв решётку, Твердов выгреб маленькой кухонной кочергой пепел из поддона самовара. Затем открыл крышку и зачерпнул из стоявшего в углу мешочка с пустыми еловыми шишками горсть и насыпал в самоварную колбу из тонкой стали. Следом долил из кувшинчика воды, накрыл крышкой и поджёг спичкой шишки – те занялись сразу же. Закрыв решётку, он выставил на стол вареньицу с вишнёвым вареньем, которое Ирина собственноручно приготовила ещё весной, и добавил к сервировке вазочку с печеньем. О самоваре можно забыть минут на пятнадцать, разве что шишек подбросить или подкочегарить – нагнать тяги надеваемым на крышку декоративным сапожком.
Когда Ирина вернулась, он уже переоделся в домашнее, выбрил подбородок и приаккуратил усы, и запарил два заварника. Один с чёрным чаем для себя, другой с зелёным для неё.
Ирина принялась за горячий чай с большой охотой, успев продрогнуть – в душевой водилась только холодная вода. Она сидела взбодрённая, с полотенцем на голове, успев сменить фулярный халат на шёлковую ночную рубашку.
– Не пойму, – произнесла она, – почему ты всегда пьёшь чай до, а не после душа?
– Я не такой мерзляк, как ты, – улыбнулся он, наблюдая, как жена не спеша перекладывает одну ножку на другую, из-за чего и без того не длинная ночнушка ещё больше обнажила бёдра. Намёк был прозрачен, а тут ещё стрельба глазками, в которых светится озорной огонёк.
Из душа он вернулся быстро. Ирина сидела в спальне на кровати и расчёсывала длинные пряди. Её полуобнажённая фигурка смотрелась сейчас целомудренно, словно на полотнах Константина Коровина, изображавших оголённых и даже обнажённых барышень. Можно было без труда представить Ирину коровинской физкультурницей или красной девицей на лоне природы с одеждой из одного лишь цветочного венка. И не было бы в этом пошловатой западноевропейской эротичности. В России культ здорового красивого тела призван был подчеркнуть величие человеческого духа и гармонию с природой. И культ этот был лишён всякого эротизма.
Когда он подошёл к кровати, Ирина сразу изменила позу – самую малость, как раз чтобы истаяла вся целомудренность.
– Странно, что ты не мёрзнешь, – в который уже раз удивилась она, когда Елисей провёл по её голени ладонью. – Ты всегда после душа тёплый.
Он промолчал, прижал её к себе, ощутив как учащённо забилось сердце. Жена выронила гребешок и ответила на поцелуй, уже не разбирая, что он шепчет ей на ухо. Она полностью растаяла от его силы и нежности…
…Долгий и настойчивый звонок в дверь вырвал из сна. Мягко высвободившись из объятий встревоженной супруги, Елисей скользнул в тапки и, чертыхаясь про себя, пошёл открывать дверь.
На пороге стоял боец из его роты с повязкой "посыльный" на рукаве.
– Тревога, командир! – он протянул Елисею планшетку, на которой лежали карандаш и список фамилий с адресами.
Твердов расписался, подметив, что половины подписей в списке пока не хватало.
– Теперь беги, братец, – отпустил он посыльного.
Тот козырнул и загрохотал сапогами по лестнице.
Не теряя времени, Елисей быстро оделся, благо что побриться успел с вечера, и заскочил в спальню.
– Тревога? – спросила Ирина, усевшись посреди постели.
Он утвердительно мотнул головой и, обняв её, поцеловал.
– Ну всё, – произнёс он, вдыхая запах её волос, – я помчал. Время – служба!
– Лети, мой сокол, лети…
Натянув сапоги в прихожей и надев на полевой китель портупею с кобурой и бебутом, он взял тревожный чемодан, перекинул через голову ремень командирской сумки и вышел.
Городок был похож на растревоженный улей. По дворам носились посыльные, по проезжей части протарахтели из парка грузовики, на дорогах и тропинках спешили на плац офицеры и унтеры.
– Твердов, погоди!
Елисей обернулся. Из подъезда одного из домов вышел командир батальона подполковник Нарочницкий, имевший в полку прозвище Атлант за немалый рост и крепкую богатырскую стать.
– Здравия желаю… – начал было Елисей.
Но командир оборвал его, протягивая руку:
