Александр Зорич - Пилот на войне
Что-то я упустил за время вахты? То есть, конечно, немцы всей Галактике известные разгильдяи, но не до такой же степени! У нас за такой содом в расположении командир запросто может погон лишиться. Понятно — победа. Но мир-то еще не подписан! Только перемирие. Мы, получается, в самом центре враждебных земель, и тут такое! Неужто они все три дня так квасят?!
Стояли мы кружком в просторном кунге за КПП и гуляла по кругу фляжка с сорокаградусной грушевой жидкостью. Кунг — легкое сооружение, где можно было снять маску и отдохнуть — выполнял функции караулки для дежурного взвода. Я выгадал отверстие в общем гвалте и подергал лейтенанта за рукав.
Шепотом:
— Скажи, друг, по какому случаю такое веселье? Ведь перемирие может и кончиться, причем внезапно.
Герр лейтенант выкатил глаза.
— Ты что, камрад, с Бирба свалился?!
— В смысле?
— В прямом! Эй, парни! Внимание! Старлей не знает…
И все наперебой принялись меня просвещать.
Старлей, то есть я, не знал вот чего: час назад подписан мир! Мир!
Система Вахрам вместе с Паркидой отходит Объединенным Нациям в вечную аренду за десять процентов от добычи люксогена. На Паркиде размещаются русские гарнизоны. Еще десяток планетных систем (какие-то малоизвестные; мне о чем-то говорили только названия Тайшету и Иштар) объявляются демилитаризованными зонами под совместным управлением наций-комбатантов. В системе Макран устанавливается протекторат Объединенных Наций. Все ядерные арсеналы Конкордии отходят на бессрочное хранение ВКС РД, ЕД и ЮАД с правом использования конкордианцами в экстренных случаях по варианту Фактор К. Флот и армия Конкордии разоружаются (кроме полицейских сил), а все вымпелы трех старших рангов достаются победителям как трофеи.
Вот это новость!
А я-то час назад копошился в потрохах новенького «Дюрандаля» и всё прошляпил!
Эх, не пьянства окаянного ради, но здоровья для!
— Налейте, что ли, ребята! Теперь не грех!
— Фляжку господину старшему лейтенанту! — рявкнул офицер. — За победу! За нас, за одиннадцатую штурмовую бригаду! За Второе Гвардейское! Ура!
— Ура!
Если прислушаться, становилось понятно, что тысячеголосое «ура» гуляет, переливаясь как жидкость в сообщающихся сосудах по всему Керсаспу. Гремит, бьется, вырываясь на орбиту и за ее пределы. И нет для нее ни первой, ни третьей космической скорости — только огромная, безграничная радость.
Победа!
Короткая дорога в семь месяцев, растянувшаяся до субъективной вечности, подошла к концу.
Кто мог подумать тогда, в январе, что все кончится так скоро и так нескоро?
Мы выжили, мы на финишере той взлетно-посадочной палубы, что зовется злым и коротким словом «война».
Приземлиться, правда, суждено было не всем. Многие не долетели. Очень многие.
Но слезы будут потом.
Пока вокруг царило искрящееся ликование. И плевать, что форма не парадная, плевать, что не вьются знамена и не гремит марш, плевать!
Победа застигла меня здесь и сейчас!
Победа!
Я еле ускользнул от радушных штурмовиков. Детоксина с собой не было. Вряд ли в такой день кто-нибудь обратит внимание на еще одного хмельного старлея, но всё же. Натрескаться мне еще предстояло в компании однополчан. Тем более что повод двойной — новые звезды Шубина, как-никак.
Ваш покорный слуга отваливал по пеленгу третьего батальона, провожаемый немузыкальной, но очень громкой песней. Надо полагать, немцы радовались, как завещали бессмертный Людвиг ван и не менее бессмертный Шиллер.
Seid umschlungen, Millionen!
Diesen Kuß der ganzen Welt!
Brüder, überm Stemenzelt
Muß ein lieber Vater wohnen![4]
Непосредственно в расположении я едва не столкнулся с Салманом и Ахиллом, которые что-то горячо обсуждали. Стояли они за углом эллинга, их было не видно и толком не слышно из-за всеместного многолюдства и адского шума. Поэтому вышла неожиданность.
— …Ты как знаешь, а я собираюсь сваливать.
— Салман…
— А что мне? Я мобилизованный. Теперь мир, и я сваливаю.
— Салман, послушай…
— Хватит, навоевался!
— Да послушай же!
— Что?! Если ты по поводу службы в «Эрмандаде» — забудь. Ты бы меня еще в чоругскую разведку вербанул!
— Не вижу ничего необычного в моем предложении. Нормальное предложение, я бы даже сказал, лестное. Ты хорошо знаешь Тремезианский пояс, нам такие специалисты нужны, тем более что я предлагаю офицерскую должность.
Салман извлек палец, которым чесался под маской, изобразил «козу» и перешел на блатной жаргон, усвоенный у космических корсаров:
— Ты чё, фартыпер, обшабашился? Я чё, за ссученного канаю, на твоих вертухаев горбатиться? — Он надвинулся на Ахилла, совершенно вырезав его фигуру из обзора.
— Ну и лексикон! Ты не на «вертухаев», ты со мной будешь работать. Начальником силового отдела.
«Да! Сложный разговор! — сказал я себе, погодив выходить из-за угла эллинга, где скрывался до сих пор. — Не заглянуть ли в другой раз?»
И совсем уже собрался отваливать, когда сзади меня что-то пребольно кольнуло сквозь комбинезон.
— Ёпт! — вскрикнул я.
— Тихонько, тихонько, кричать не стоит, — прошептали на ухо. — Это я, док Фарагут. А скальпелек сейчас упирается в твою спину, поэтому не делай резких движений и говори, зачем пожаловал и зачем подглядываешь?
— Док, я… — Прежде всего я попытался обернуться, но ощутил еще более неприятный укол. — Док, я тебя поблагодарить пришел вообще-то. Ты моей невесте жизнь спас.
— Спасибо, — ответил он. — Но тех пяти или шести раз, что прозвучали возле медицинской машины, вполне достаточно. Теперь второй вопрос.
— Док, я… да убери ты нож!
— Это скальпель, — напомнил тот, все тем же шепотом.
— Док, я тебя не понимаю. Что все это значит?! Я и не думал следить или подслушивать, очень надо!
— Это значит, друг Румянцев, что мне интересно, не собираешься ли ты заложить нас обожаемым органам. Или уже заложил, а теперь пытаешься собрать, как сказал бы неподражаемый Салман, доказуху? И не стоит возмущенно полоскать воздух конечностями, я сейчас немного нервничаю и очень даже в состоянии вскрыть тебе, например, восходящий отдел аорты. Ночь, темно, праздник — никто не обратит внимания на утомившегося лейтенанта.
Ну, это уже чересчур! Я здорово рассердился, но острие под лопаткой заставляет проявлять выдержку. Поэтому тихо, уверенно и спокойно:
— Док, начнем с того, что в левом бедренном кармане лежит фляжка коньяка. Между прочим, настоящий «Арарат», который я мастерски выпросил в твою честь из адмиральского НЗ. Посредством этой драгоценной жидкости я рассчитывал выспросить у тебя, Салмана и Ахилла примерно то же, что ты сейчас так невежливо выпытываешь у меня. Касательно ваших планов. А точнее, наших общих планов. Как мы будем теперь?
Скальпель мгновенно переместился от лопатки к почкам.
— Медленно обернись.
Я обернулся.
— Посмотри мне в глаза.
Я посмотрел.
— Хм… Ты не врешь, — констатировал доктор, а проклятый скальпель наконец спрятался в рукаве.
— Какое тонкое наблюдение!
Ричард Фарагут был на полголовы ниже меня и серьезно уступал в комплекции. Мне до чесотки хотелось своротить ему челюсть, благо он был прав на все возможные проценты — в царящем бедламе на нас никто не обратит внимания. Опять же густая тень стены — надежное укрытие.
Однако убогое телосложение могло обмануть кого другого, но не меня. Затевать драку с этой змеей — слуга покорный, я еще жить хочу.
В общем, вместо травмы я подарил доктору коньяк.
— На вот, держи. — Поллитровка перекочевала из кармана в левую руку Фарагута. — Не люблю оставаться в должниках.
— Ценно. Прошу в мою скромную обитель. — Док сделал приглашающий жест по направлению ко входу в эллинг.
Только тогда я разглядел красный крест над дверью, куда и направился. За углом слышались голоса Салмана и бывшего (или теперь будущего?) эрмандадовца. Один все уговаривал, а второй упирался, но уже без «фартыперов» и прочих уголовных словечек.
— Док, что значит «фартыпер»? — спросил я в шлюзе медбокса.
— Это некий предмет, которым карманник прикрывает рабочую руку в момент совершения титульного противоправного деяния, — многословно пояснил он и активировал вытяжку. — Салман нахватался словесного мусора за годы в компании Натана Зельдера и Йогана Вестервальда, будь снисходителен.
— Я просто спросил. — Мы оба сняли маски и вошли в царство резкого, бьющего в глаза белого света.
Медбокс был, что называется, в частичной готовности. Горы оборудования, незанятые койки, одинокий хирургический комбайн. Все пациенты за три дня убыли в тыловые госпитали. Несерьезные дырки к этому времени залатали, так что стационарный медицинский пункт разворачивать по-настоящему просто не пришлось.
