Андрей Попов - Солнечное затмение
Разведчики тьмы, как всегда, ехали первыми. Их было двое. И если впереди поджидает какая-нибудь серьезная беда, они как громоотвод -- падут первыми, уж если не возгласом, то своей смертью предупредив остальных. От этих солдат требовалась особая бдительность, так как на свет их факелов ориентировался весь отряд. Маулин, младший по званию, обратился к Пьену:
-- Сержант, пора бы искать дорогу. У нас кончаются запасы пироантовых смол, необходимо закупить их в каком-нибудь селении. Иначе останемся без огня...
Чуть слышимый ветерок мягко прошелся по вершинам деревьев.
-- Сержант, вы меня слышите?
Пьен молчал. Он уже долгое время боролся с каким-то странным чувством. Ему показалось, что седло, на котором он сидел, вдруг стало мягким, до сладости приятным. Уздечка в руках весело щекотала нервы. Он поднял голову, глянул на небесные костры и... затаил дыхание. У небожителей праздник, что ли? Костры переливались такими радостными цветами, что у Пьена перехватило дух... Внутри что-то взорвалось, и приятное тепло стало распространяться по телу. Воздух вдруг пропитался дурманящими ароматами, с каждым вздохом Пьену казалось, что он втягивает ноздрями райское наслаждение. На земле ему трудно подобрать какие-то аналоги. Такое чувство, может быть, испытывают в Настоящем Мире. Ему хотелось дышать и дышать... Довести до безумия эту остроту восприятий. Сбоку какой-то идиот кричал: "сержант, вы меня слышите?!". Но ему было на все и на всех наплевать. Чума пришла в его душу, неся с собой вселенский праздник, вселенское неистовство, неслыханное буйство страстей. Он долго сдерживал свой язык, так как оставшейся каплей разума понимал, что он его погубит. Но внутренний взрыв просто обязан был выплеснуться наружу. Пьен вскинул руки и закричал:
-- Вы даже не представляете, какое это счастье!!!
В тот же миг его онемевшее тело почувствовало несколько слабых комариных укусов. Несколько стрел одновременно вонзились в спину, одна прошла сквозь горло, и он смог увидеть ее окровавленный наконечник. Блаженная темнота стала покрывать мир. Он угасал, тлея от приятного тепла, пока не исчез вовсе...
Сколько времени они скитались по бездорожью, никто не мог сказать даже приблизительно. Измотаны были до предела. Некоторые солдаты сонные падали с коней и просыпались только тогда, когда головой сотрясали землю. Лаудвиг уже начал умолять лейтенанта, будто своего господина, чтобы тот разрешил сделать привал. Но Минесс твердо стоял на своем, понимая, что телесные страдания -- лучший способ отпугнуть вирус чумы. Так продолжалось до тех пор, пока Маулин истерически не закричал:
-- Сьир! Дорога! Я вижу дорогу!!
Кавалькада выползла, наконец, на путь истинный и стала двигаться раза в два быстрее. Почти тут же им повстречалась группа тевтонских крестьян. Перепуганные до смерти их внешним видом, крестьяне быстро объяснили, что они давно уже находятся в пределах Тевтонии, и чума сюда, хвала Непознаваемому, еще не докатилась. Только после этого лейтенант Минесс позволил себе вздох искреннего облегчения. Он устало глянул на Лаудвига и почти шепотом произнес:
-- Все, сьир. Делаем привал...
Костры разожгли прямо на месте, неподалеку от дороги. Солдаты разбили две большие палатки и принялись жарить мясо на вертелах.
-- Можете снимать свои шутовские одеяния! -- распорядился Минесс. -- Клоунов из вас все равно не получится.
Так называемые защитные балахоны под возгласы торжества полетели в огонь. Лаудвиг подошел к клетке и брезгливо стащил с Ольги балахон.
-- Отдай нам наше имущество! Старая прошмандовка...
Красные и черные тона, последние напоминания о параксидной чуме, растаяли в огне. Один из солдат не поленился и отыскал родник, теперь можно было не только пополнить запасы пресной воды, но и смыть наконец эти нелепые художества на лицах. Костер, в котором жила огненная душа, громко зашипел, испуская ароматы жареного мяса. Лаудвиг сладострастно потянулся:
-- Эх... где бы раздобыть бутылочку вина? Половину своего кошелька отдал бы, не пожалел! Клянусь жизнью нашей ведьмы!
Наелись очень быстро, так как ели не то, чтобы со страстью -- с настоящим остервенением. Мясо глотали, даже не прожевывая, даже не успев насладиться его вкусом. В пустые голодные желудки пища проваливалась как в пропасть. Запивали простой водой и еще причмокивали от удовольствия. Потом произошло, что и должно было произойти. Всех поголовно сморил сон. Глаза начали слипаться. Языки костра превратились в пьяные красные тени, звуки потухли. Да впрочем, никаких иных звуков, кроме зевков да редкого ржания лошадей, в черной вселенной уже не существовало. Большинству солдат даже не хватило мужества оторвать от травы свои задницы и доползти до палаток. Они так и уснули: облокотившись друг на друга, обогреваемые мягким теплом медленно угасающих костров...
* * *
Какие-то странные инородные голоса стали доноситься из самой глубины степи. Услышать их суждено было только князю Мельнику -- он единственный, кто еще не успел провалиться в сон. Как всегда бывает в подобных случаях, эти бесконечно-далекие, едва уловимые слухом завывания принимают за вой скучающего ветра. И лишь когда князю почудился в них звонкий смех, он тревожно тряхнул головой. Огляделся и замер в ожидании невесть чего. Смех последнее время превратился в звуковую регалию сплошных несчастий. Его сердце билось тем чаще, чем отчетливей его слух стал различать человеческий гомон. Да, именно человеческий и именно гомон. Более того, там, вдали, пели какую-то песню на тевтонском языке. Первое мгновение эта мысль успокоила, но другая, пришедшая следом, почти обожгла: "с чего бы это в такой глуши, где бродят разбойники и всякая нечисть, кто-то стал орать песни? С какой радости?". Может... -- страшно подумать -- больные чумой? "Или больные умом?". Мельник толкнул в бок лейтенанта Минесса. Тот усталым взором поглядел в сторону источников звука, но, увидев лишь привычную черную завесу, только пожал плечами.
-- Понятия не имею... Ну, ч-черт его знает -- может, в Тевтонии праздник какой? Скорее всего, рядом находится какая-то деревня. Гуляет народ, чтоб жизнь скучной не казалась...
Лейтенант снова закрыл глаза, надеясь досмотреть свой сон, но звуки песни все усиливались.
-- Сюда идут, что ли? -- Мельник поежился и пододвинулся ближе к огню. -- Будто чуют, что мы здесь...
-- Да просто увидели наши костры... -- вяло произнес лейтенант и зевнул. -- Послушайте, князь, попросили бы у них бутылочку чего-нибудь спиртного. Ужасно хочется сделать приятное принцу... -- последовал еще один зевок. Все остальные спали как убитые.
Мельник взволновано потер руками изрядно проросшую щетину. Чтобы как-то отвлечься от тревожных помыслов, он начал ломать сухие ветки и кидать их в огонь. Ветки чернели, корчились от боли, потом их начинали поедать маленькие красные язычки невидимых дьяволят. Песня стала звучать так громко, что князь уже нисколько не сомневался: чудаковатые бродячие артисты направляются именно к ним. Тут и Минесс поднял голову.
-- Надо бы разбудить Поля, он хорошо понимает по-тевтонски. Пусть спросит, в честь чего у них такое веселье.
Из лесного сумрака вышла целая толпа голосящих людей. Одеяние их пестрило красками: роскошные платья, широкополые шляпы. На женщинах -- град украшений и пышные расписные юбки. Два парня играли на гармонях, молоденькие девушки тискали струны домбр, один низенький старичок дул в свирель. Слышался звон кастаньет. Среди них был один знатный господин -- высокого роста, в самой богатой одежде и с множеством перстней на пальцах. Поль долго протирал глаза, не веря в тому, как они воспринимают мир. Впрочем, как выяснилось в следующее мгновение, Поля можно было и не будить. Вожак разноцветной толпы вдруг заговорил на чистом франзарском языке:
-- Здравствуйте, добрые путники! Низкий вам поклон! -- потом он обернулся и, приложив палец к губам, произнес: -- Тише вы! Не видите, люди спят?
Музыка смолкла, лишь старичок на свирели продолжал беспорядочно дудеть свои ноты.
-- Не обращайте внимания, он у нас глухой, не слышит совсем. Можно мы погреемся возле костра?
-- Разумеется! -- Лейтенант Минесс указал на свободное бревно, любезно улыбнулся и впервые вспомнил, что он -- пока еще нестарый, вполне импозантный мужчина.
Среди бродячих музыкантов было несколько молоденьких девушек. Все они рядышком уселись на бревно, притерлись друг к другу, стыдливо поправили свои юбки и принялись застенчиво постреливать глазками то в сторону князя, то на лейтенанта. Худощавый и сутулистый Поль их не очень-то заинтересовал. А девушки просто изнемогали от нежности и страсти. Их глаза пылали бьющимися наружу чувствами, но природная скромность накидывала на их лица вуаль стыдливости, которую, впрочем, легко было сорвать без каких либо усилий.
