Сергей Малицкий - Треба
— А Пагуба? — сдвинул брови Кай.
— Всего лишь снятие пенки с кипящего молока, — хмыкнула Илалиджа. — Или ты не знаешь, что когда зайцы и куропатки плодятся сверх меры, то само собой увеличивается и количество волков? И в лесу наступает маленькая Пагуба. И кого в этом винить?
— Почему Тамаш хочет остановить меня? — спросил Кай.
— Его все устраивает, — вздохнула Илалиджа. — Он наместник, который к тому же научился вселяться в тела людей. Сиват здесь его не достанет. Салпа прогнется под весом правителя Пустоты. А никакие ловчие Пустоты с Тамашем не справятся. Он лучший после правителя.
— И он убил последнего ишу, — заметил Кай.
— Лично удостоил его ударом, — горестно опустила глаза Илалиджа. — Хотя думаю, тот служил Тамашу. Служил вопреки воле матери. И знаешь почему? Он видел, как ты сражался во время Пагубы. Видел, как ты сражался с Пангариджей и Аршем. Видел, как служившая тебе девчонка творит во дворце иши великую ворожбу. И он испугался. Правители не любят героев. Герои опасны.
— А это? — Кай выудил из-за пазухи и положил на стол каменный нож.
— Это великий талисман, — побледнела Илалиджа. — Сиват взял его, потому что он вырезан из стены его убежища. Пронзая плоть Салпы плотью Пустоты, он соединил два мира и сумел избежать гибели для своего.
— И запер чужой, — подал голос Эша.
— Не он этого хотел, — хмыкнула Илалиджа.
— Ладно, — убрал нож Кай. — Скажи тогда, зачем Тамашу Пагуба?
— Если двенадцать сиунов будут повержены, тогда, с учетом мощи вошедших на землю Салпы воинств Пустоты, Тамаш сможет позволить себе явиться в Запретную долину и остановить тебя, — выговорила Илалиджа.
— И что я буду с ним делать? — не понял Кай.
— Ничего, — усмехнулась Илалиджа. — С ним никто ничего не сможет сделать. Так что думай о том, как будешь бежать на крышу Храма, чтобы завершить давнюю ворожбу. Бежать, как заяц, уворачиваясь от ударов Тамаша. Бежать и надеяться, что Сиват и там сможет оказать тебе помощь. Но это потом, если все будет совсем плохо. А пока все хорошо. Думай, как явить Сакуву.
— А вот и опять я! — вновь подал голос Муриджан. — Свиные отбивные и чесночные хлебцы, запеченные в лучшем пергаменте с оригинальными пожеланиями каждому!
Издающие удивительный аромат блюда заняли места перед четырьмя едоками, после чего трактирщик с поклоном подал каждому сверток с румяными хлебцами.
— «Доблесть умаления больше доблести возвеличивания, поскольку не только уместить большое в малом труднее, чем малое в большом, но и первое является хитростью, а второе обманом», — громогласно прочитал выпавшие ему слова Эша и приосанился, вдыхая густой аромат. — Не очень понял, да и не так уж верю всем этим трактирным и ярмарочным гаданиям, но общий посыл ухватил — я маленький, хитрый и очень доблестный!
— Неплохо, — рассмеялась Илалиджа и развернула выпавший ей пергамент. — «Великая хитрость подобна великому лабиринту. Гость, который теряет нить выхода, рискует столкнуться со строителем, который не может покинуть собственное детище», — прочла она вслух. И пояснила: — Можно сказать и проще. Не перехитри самого себя. Только ведь есть и более простой выход. Не хитри вовсе!
— Достойно, — улыбнулся Кай и посмотрел на Арму. — А у тебя что?
— «Не будь дурой», — обиженно прочитала она.
— Лучшего высказывания я не слышала! — расхохоталась Илалиджа. — Я бы тоже не отказалась от такого напутствия. А что выпало нашему зеленоглазому?
— Читай-читай! — даже подпрыгнул на месте Муриджан.
— «Не выбирай мягкое для постели, выбирай постель», — прочитал Кай.
— Мудрено, — нахмурился Эша.
— А по мне, так мудро, — улыбнулась Илалиджа.
— «Не вмешивайся, сын мой, Луккай. Доверься мне. Сакува, отец твой», — прочитала Арма, наклонившись через плечо Кая, и подняла взгляд на трактирщика. Одно мгновение она видела его, но успела понять, что глаза Муриджана перестали мерцать и тоже стали зелеными. А в следующее мгновение трактирщик прыгнул.
Они сшиблись с пустотницей над столом. В руках у Илалиджи оказались два кинжала, Мериджан выдернул из-за пояса два кухонных ножа с широкими лезвиями, и четыре клинка вдруг затеяли такую сечу, что только искры полетели вниз. Кай и Арма разом отодвинулись вместе со скамьей к стене. Эша выпучил глаза, но когда соперники раздробили ногами блюда с отбивными, старика за столом уже не было, успел слететь со скамьи под стол, да еще вместе с блюдом и кубком. Но Арма не смотрела за стариком, в мельтешении рук и клинков она пыталась рассмотреть, на чьей стороне удача, чьи брызги крови окропили сначала стропила над головой, потом поздравительные пергаменты, потом брызнули струей на пол… А потом Муриджан спрыгнул со стола на пол, убирая ножи, а за его спиной истерзанный труп Илалиджи рухнул у противоположной стены.
— Почему? — только и выдавил из себя Кай.
— Мало времени, очень мало, — процедил сквозь зубы Муриджан.
— Почему? — повторил Кай.
— Когда доберешься до Храма, когда встанешь над рисунком, никого не должно быть в круге, кроме тех, кому ты доверяешь, — сказал Муриджан. — Потому что ты можешь завершить ворожбу, пролив кровь из запястья, а можешь завершить ее, потеряв голову.
— Почему ты убил Ишхамай? — спросил Кай. — Ведь она твоя дочь!
— А что сделал бы ты, обнаружив, что твой ребенок — ненасытное чудовище? — скривил губы Муриджан. — Или есть другой способ исторгнуть его прочь?
— Любила бы его, сколько хватало сил, — неожиданно почти выкрикнула Арма.
— Достойный ответ, — заметил Муриджан. — А если бы она сеяла вокруг себя смерть? А если бы сообщила тебе, что уже мертва? Что всегда была мертва? Что правит смертями, потому что мертва? А если бы она взяла нож, вложила в твою руку и шагнула вперед, насадила сама себя на клинок? И хохотала бы при этом, а потом закатила бы глаза и упала на траву? И смеялась, уже лежа? Ты бы все еще считала, что ты убила ее, что ты нанесла удар? Все еще корила бы себя?
— Да! — крикнула Арма. — Или ты не понимал, что она делает?
— Молодец, — устало опустился на скамью Муриджан и закрыл глаза. — Понимал. Тогда и до сих пор считаю, что убил ее, нанес удар, и корил и корю себя за это. А когда дело дошло до разбирательства, положился на Эшар и Паркуи. Положился на их разум и на точный расчет. Здесь, — Муриджан потер виски, — я знал, что я не виновен. Виновен я был здесь, — коснулся он груди у сердца.
— В чем виновен? — не понял Кай. — Ведь она жива!
— И жива и мертва, — кивнул Муриджан. — Но у нее есть основания обижаться на меня, есть. Даже ребенок-монстр — это прежде всего ребенок.
— Паркуи и в самом деле хотел захватить Пустоту? — спросил Кай.
— Нет, — качнулся Муриджан. — Он хотел плотнее захлопнуть крышку. Мы приоткрыли ее с Харой. Я приоткрыл. Да еще и потерявший голову и здравый смысл Асва постарался. Но прежде всего я. Когда у кого-то хвост за дверью, а ты обнимаешь его, тянешь к себе, хвост неминуемо приоткрывает дверь. А потом уже в эту дверь проникает Сиват. А когда проникает Ишхамай, дверь уже так просто не закрыть. Но закрыть ее надо. Паркуи этим и занялся. И преуспел бы, если бы не второй рисунок. Нет, мы знали, что будет второй рисунок. Мы подозревали, что будет нож, который пронзит оба мира и соединит два рисунка. Мы не знали, что второй рисунок вычерчен по живому — если считать живым повелителя Пустоты, и по мертвому, если иметь в виду, что он — сама смерть. И если бы не Эшар, которая сумела остановить ток крови, то все завершилось бы еще тогда. Самым отвратительным образом. И не потому, что мы были бы уничтожены, хотя это очень неприятно. Сиват тоже не получил бы ни куска мира в виде Салпы, ни всего верхнего мира. Гибель двенадцати богов в одном месте — слишком тяжелое испытание. Этот мир был бы уничтожен полностью, и Пустоте не поздоровилось бы тоже, потому что нельзя разбить сосуд снаружи, не повредив его изнутри.
— Что я должен буду делать в Храме? — спросил Кай.
— Слушай свое сердце и не ищи другого учителя, — ответил Муриджан.
— Почему ты связался с Харой? — спросил Кай.
— Она была очень красива, — сказал Муриджан и засмеялся. — Божественно красива.
— Почему ты связался с Харой? — повторил вопрос Кай. — Ведь ты разум и зрение!
— Да потому что повздорил с Эшар! — почти закричал Муриджан. — И убей меня, если я помню из-за чего!
— Ты мой отец? — спросил Кай.
Муриджан смотрел на зеленоглазого не меньше минуты, потом перевел взгляд на Арму, положил на стол нож, подмигнул ей:
— Пусть это будет не он. Ладно?
— Ты мой отец? — снова спросил Кай.
— Я сиун, — ответил Муриджан. — Но не забывай, что каждый сиун — это слуга своего хозяина. Его защитник, пусть даже он заперт в линиях древнего заклинания. Мой сиун, как и сиуны прочих богов, взял у меня главное — зрение и разум. И я, как и Эшар, дал ему чуть больше, чем дали остальные. Поэтому он немного Сакува. Немного бог. Очень немного, но больше, чем все сиуны. Кроме сиуна Эшар. Я немного Сакува, Луккай. Или ты думаешь, что Сакува на самом деле умудрялся прятаться от меня в Аке? Или ты и впрямь думаешь, что сиун Сакува не мог найти меня, будучи со мной в одном городе?
