Виктор Тюрин - У каждого своя война
- А если Буанаротти не бросит сразу все войска в атаку, а оставит резерв? - спросил я. - Думаю, так он и поступит. И пока наша славная конница будет сражаться с резервом, противник, имея перевес в силах и выгодную позицию, имеет возможность разобраться с нами! Что тогда?
Это был реальный взгляд на ситуацию и Анжело ди Фаретти просто не мог исключить подобный вариант событий, который прямо сам напрашивался. Капитаны перевели взгляды с меня на графа, ожидая его возражений.
- Капитан, я хорошо его знаю! К тому же его армия, как и моя, утомлена длительными переходами. Поэтому ставлю десять золотых монет против одного медяка, что он сделает ставку на один - единственный удар, вложив в него все свои силы. К тому же Анжело решит, что и мы пошли только из-за этого на столь отчаянный шаг. Рискнуть, чтобы выиграть!
Я не верил своим ушам. Графа словно подменили. Я знал, что после победы под Кодигоро граф был в фаворе у маркиза д"Эсте, но неужели желание еще больше возвыситься, а значит получить больше власти и богатства, или дело было во мне.... Если говорить честно, то Кодигоро я поставил на колени, не Анджело ди Фаретти. И мы оба это прекрасно знали. Может быть поэтому он решил доказать всем, а мне в первую очередь, что он не только меч в руке держать может, но и полководческим талантом не обделен. Странно, но подобные мысли мне только что пришли в голову.
- Бузонне, тебе время на подготовку до начала сумерек! Так что, иди, готовься!
Кенигсхофен, плохо знающий итальянского языка, обзавелся офицером - итальянцем, который стал ему переводчиком. Только тот закончил ему переводить, как рыжий баварец чуть ли не восторженно высказался, коверкая слова:
- О! Хорош план! Гениально! Браво!
Граф, довольный похвалой, торжествующе оглядел нас всех и сказал:
- Теперь, господа, давайте решим, как будем расставлять наши войска на поле боя.
Если остальным офицерам план, вроде понравился, то мне - нет. Но кто я такой? Наемник, который обязался воевать за звонкую монету, там, где ему укажут. Я мог высказать свои сомнения, но как-либо повлиять на решение командующего не мог.
"Но я могу хотя бы попытаться изменить! Хуже от этого не будет!".
- Граф, как вы собираетесь поставить моих лучников?
- Точно так же, как вы поставили их в сражении у Кодигоро. Среди швейцарцев.
- Извините, но тогда у Джерико не было возможности проломить оборону швейцарцев. Да и восемьсот тяжеловооруженных всадников - это не полторы сотни разбойников. Да и кто им будет противостоять? Сто пятьдесят швейцарцев, три сотни копейщиков, сто пятьдесят лучников и шестьдесят конных латников. У Буанаротти пятьсот бургунцев и еще триста своих тяжелых кавалеристов. Сотни три-четыре - легкая конница, а остальное - пехота.
- Да, это так. И поэтому он бросит свои войска, чтобы одним ударом смять и уничтожить противника! Как я и говорил! Или ты считаешь по-другому?! - похоже, граф так уверовал в свой "гениальный" план, что любую критику, похоже, считал личным выпадом против себя. - Впрочем, ты уже говорил! Или что-то все-таки хочешь добавить?
- Вы не поняли меня. Я не собирался вам возражать. Просто хочу дополнить ваш план.
- Гм! Дополнить? Ну, хорошо! Слушаю тебя.
После того как я изложил свое дополнение к плану, швейцарец и баварец посмотрели на меня так, словно видели впервые. Граф, зажав бороду и подбородок в кулак, некоторое время молчал, пытаясь понять, что сейчас было предложено. Я уже думал, что сейчас меня поднимут на смех, но неожиданно высказался швейцарец:
- А почему бы и не попробовать?
Рыжий баварец удивленно посмотрел на него, а потом на графа. Тот помолчал еще несколько минут. Было видно, что он никак не может решиться на столь неожиданное предложение, но потом не совсем уверенно сказал:
- Хорошо. Попробуем твою задумку, капитан.
Во вражеском лагере взревели трубы. За ними зазвенело и залязгало железо, и с каждой секундой эти звуки набирали все большую силу. Блестящий железный вал, набирая скорость, покатился с холмов в нашу сторону - тяжелая конница шла в атаку. Вскоре я почувствовал, как задрожала земля.
Удар латной конницы, был настолько силен, что сначала разметал и развеял немецких копейщиков, словно сноп соломы, после чего проломил ряды швейцарцев. Граф рассчитывал, что латная конница, пройдя копейщиков, завязнет в порядках швейцарцев, как это случилось у Кодигордо и тогда две сотни латной конницы, оставленной Франческо Буззоне, вместе с двумя сотнями легкой кавалерии и полусотней моих латников смогут сдержать ее натиск до той минуты, когда в тыл противника ударит наша тяжелая кавалерия. Но он не понял или не захотел понять одного, что сейчас на нас шли в атаку пошли отборные воины, хорошо организованные и отлично вооруженные.
Я видел, как дрогнули, а потом побежали копейщики, а за ними скакали всадники, рубя беглецов. Некоторые из немцев падали на колени и поднимали руки, показывая, что сдаются, но это были простые солдаты, а поэтому их удел был предначертан - смерть. Швейцарцы пытались сомкнуть ряды, но было уже поздно, французский железный кулак пробил швейцарскую броню. Разрезанный на две части отряд стал медленно отступать, теряя людей. В разрыв наших пехотных порядков хлынула легкая кавалерия Буанаротти. Анжело ди Фаретти думал бросить конницу только в том случае, когда враг завязнет, но теперь ему нужно было спасать то, что осталось от нашей пехоты, уже не думая о победе.
Но даже с этим он опоздал, так как в полном смешении порядков, конница не смогла сделать одного мощного удара, который стал бы серьезной угрозой для противника, отвлек его и дал время пехоте перестроиться, а вместо этого внесла еще большую неразбериху в свои ряды. Последний штрих внесли выбежавшие на поле две сотни арбалетчиков, которые принялись отстреливать наших солдат, словно куропаток в поле.
Прорезав ряды швейцарцев, первые ряды французских и итальянских латников увидели впереди себя два десятков возов, но они никак не могли заподозрить, что перед ними подобие крепости, что стало их ошибкой. Они не осознали ее даже тогда, когда за возами появились английские лучники, продолжив свой стремительный бег. Ливень белоперых стрел накрыл железную волну. Раненые лошади пронзительно ржали от боли и страха, сбрасывая всадников. Стрелы настигали и самих всадников, которые, то там, то здесь вылетали из седел; кто - раненый, кто - мертвый. Вот одна из стрел ударила точно в прорезь шлема несущегося на полном скаку тяжеловооруженного кавалериста. Латник конвульсивно дернулся, секунду или две еще удерживался в седле, потом повалился навзничь. Ноги другого мертвеца запутались в стременах, и испуганный конь протащил тело еще некоторое расстояние, и после того как избавился от него, помчался дальше один. Спустя секунду еще два всадника вылетели из седел. Один был мертв, зато другой, получив стрелу в предплечье, просто не смог удержаться в седле. Его участь была более страшна, чем его просто бы убили. Он попал под копыта мчащихся во весь опор коней. Я видел, как его тело пару раз изогнулось от боли под копытами, а затем неподвижно замерло. В пятидесяти ярдах от меня подстреленный конь бился в агонии, его истыканная стрела шкура, была вся залита кровью. Вот еще один всадник зашатался в седле со стрелою в груди и упал назад, лязгая доспехами. Тетивы и стрелы пели песню смерти.
