Короли серости (СИ) - Темиржанов Артур

Распятие всегда казалось Вику несколько странным. Руки лежали вдоль двух линий, расположенных диагонально вверх от горизонта. Казалось, будто мессия сдаётся на милость невидимому противнику. Зачем вообще нужно было распинать Освободителя? Чем могло помочь его самопожертвование? И как с этим был связан Медцентр? У церкви на этот счёт было множество теорий — и большинство друг другу противоречили. Кто-то говорил, что оживить Город могли только страдания его создателя. Другие, что подошёл бы любой человек. Ходило мнение, что Освободитель своей жертвой создал Сеть. Но некоторые историки утверждали, что Сеть уже существовала, и сознание Освободителя ушло именно туда.

Вик не мог представить, как страдания Освободителя спасли Город. Вот только утилизаторы разбивали все его сомнения. Освободитель изобрёл устройство, способное превращать грязь в еду, а землю в золото, пусть золото и запретили потом печатать. Он же обратил свою боль во спасение. Может, легенды врали, а может, всё было на самом деле. Пастве деталей знать не полагалось. Ей нужно было лишь верить.

Только на один вопрос был чёткий ответ: после того, как тело Освободителя вознесли в Эдем, апостолы основали Медцентр. Чтобы никому не пришлось страдать так, как страдал он.

И всё же, без страданий цивилизации Первого Города просто бы не существовало.

Будто чтобы пристыдить архитекторов за окружающую роскошь, трон был вырезан из обычного дерева. Сделали его настолько качественно, что за все годы существования Синдиката трон реставрировали всего три раза. Карл степенно уселся, Вик встал от него по правую руку. Король кивнул гвардейцам, и те запустили маршала в зал.

Журден энергично прошагал по красной дорожке и остановился в нескольких метрах от трона. Лысеющий молодой человек не самого высокого роста, вечно добро улыбающийся, вечно вежливый. Сумевший, тем не менее, завоевать общественное доверие, снова сделав армию популярной. Припав на колено, маршал опустил голову и звонким голосом произнёс:

— Рад видеть вас, Ваше Величество.

Карл, внимательно рассматривая свои ногти, спросил:

— Что привело тебя сюда, Журден?

— Вы сами знаете, Ваше Величество. Вы хотите войны.

— Смелое заявление, — хмыкнул Карл и махнул рукой насторожившимся гвардейцам. Вик прекрасно знал маршала. Журден был смелым человеком. Но не настолько, чтобы объявить войну.

«А ведь Карл мог приказать казнить его, прямо здесь, прямо сейчас».

Маршал поднял голову и улыбнулся. Вик смотрел, как двигаются мускулы под кожей его лица. Многие политики просто имитировали дружелюбие. Но не маршал. Журден радовался бы даже встрече с заклятыми врагами — если бы они у него были.

— Что же вызвало впечатление, что я хочу войны?

— Генштаб, который я сегодня здесь представляю, обеспокоен вашими новыми требованиями. Мы только-только собираемся отправить первую экспедицию наружу, а вы уже требуете подготовку солдат для второй. Мы думаем, что вы хотите ослабить армию.

Сколько бы Дома ни хвастались своими гвардейцами, все они вместе взятые не могли тягаться с Вооружёнными Силами Синдиката. У Коннорсов, царствовавших около девяноста лет назад, была мечта создать сильное государство. До них поддержкой порядка от имени королевской семьи занимались гвардейцы Дома, находившегося у власти. Коннорсы же решили создать отдельные от королей Вооружённые Силы, гарантировавшие действующее гражданство. И если бессовестность предыдущих Войн Домов обусловливалась количеством гвардейцев у воюющих сторон, теперь каждая Семья знала — если они зарвутся, армия может их раздавить. Коннорсы не учли, что зарваться со временем может сама армия.

В остальном, Коннорсы сделали много хорошего. Понизили налоги, упразднили самые жёсткие правила в Приютах. Разрушили множество потолков, мешавших способным людям расти и достигать успехов. Их правление считалось «золотым веком» Синдиката. «Веком», не продлившимся и десяти лет.

— Я здесь, чтобы отговорить вас, Ваше Величество. Вы ведь прекрасно понимаете, что вместе мы сила. Разлад между армией и правительством в такое важное для нас время может стать катастрофой. Что бы мы ни нашли снаружи, это может быть причиной нашего падения. И каждое решение должно приниматься взвешено, после осмысленных дебатов, без эмоций.

— Передай генштабу, что меня не интересуют их сантименты, — король наклонился вперёд, вцепившись в подлокотники трона так, что побелели костяшки пальцев. — Не думайте, что весь мир крутится вокруг вас. Я всё ещё управляю этим Городом. И я решаю, куда вы должны отправить солдат, а куда нет. Если же вы откажетесь выполнять мои требования, что же — последствия на вашей совести.

— Мы не допустим провокаций, Ваше Величество, — маршал нахмурился и поднялся в полный рост. — Я лично прослежу, чтобы наш, э-э-э… конфликт интересов не повлиял на граждан этого государства. Доброго вам вечера и всего хорошего.

Бросив взгляд на Вика, Журден развернулся и покинул тронный зал. Как только двойные двери за ним захлопнулись, король вздохнул и запустил руку в карман мундира.

— Ты знаешь, что делать, — произнёс он, вытащив маленькую склянку с несколькими прямоугольными предметами внутри.

«Имплантаты».

Вик принял склянку и кивнул.

— Выйдешь через чёрный вход. Передавай привет жене и сыну.

Один из гвардейцев откинул гобелен, за которым оказалась одна из многочисленных потайных дверей. За ней Вика ждал сырой коридор с единственной горевшей лампочкой, висевшей в самом конце, у другой двери. Вход за ним закрылся, отрезая пути к отступлению. К возможности отказаться. Бросить всё и зажить нормальной жизнью. Вик уверенно зашагал вперёд, к сияющему вдалеке огоньку.

…к пылающим в темноте баррикадам. Он почти почувствовал запах горящего мяса и крики сжигаемых заживо. Вик помотал головой. Воспоминание из давней, другой жизни. Ему в голове сейчас не место. Выковырять бы его отвёрткой. Или ножом. Можно даже через глазницу, говорят, раньше так делали…

Не теряя времени, он сорвал фальшивую бороду, парик и резиновую маску, бывшую его лицом. За ними последовали длиннополый мундир из тёмно-зелёного сукна и форменная белая рубашка. Осталась одна майка. Каждый раз, когда Вик оказывался при дворе, приходилось переодеваться и скрывать внешность. Никто не должен был знать, как он выглядит. Никто, кроме короля.

За дверью его ждала маленькая комнатка с громоздким утилизатором, напоминавшим поставленный вертикально гроб. По стенке текли тёмные струйки. «Влаги больше, чем в погребе». Вик открыл приёмное отделение и бросил туда весь свой хлам. Затем вытащил из кармана коммуникатор и приложил его к считывателю, чтобы передать чертежи. Выбрав на дисплее функцию распечатки, он указал чёрную кожаную куртку. Не прошло и минуты, как он уже спускался вниз на лифте в новом одеянии, готовясь выйти на улицы горячо любимого Старого Города.

В суматохе праздника никто даже не заметил, как он вынырнул из стены Дворца. Вик, расталкивая людей, двинулся к станции монорельса. Ладони натыкались на промокшую ткань и вспотевшие тела. Граждане визжали и пищали, буквально сходя с ума от масштабности парада. Солдаты всё шагали и шагали, и им не было видно конца. Вик на мгновение остановился, чтобы рассмотреть их лица.

Его поглотило огромное, живое сплетение с застрявшими и копошащимися в нём млекопитающими. Не образованная Операторами Сеть, связывающая всю информацию воедино, а паутина из связей, которыми дышащие существа оплетали друг друга каждую секунду. Людей не было. Вик их не видел. Существовала только насыщенная информацией пустота и мясная обёртка вокруг неё. Никто и никогда ничего не придумывал сам, не принимал по-настоящему своего решения. Ведь всё уже было решено заранее. Дети, чьи ценности полностью сформированы родителями и обществом, когда-нибудь постареют и продолжат этот замкнутый круг переваривания и перевирания одного и того же слова, которое когда-то произнёс не видимый ими Бог.

«Живите!»

Вик и забыл, когда в последний раз по-настоящему жалел, что убивал. Ему приходилось напоминать себе, что это проблема. Но он никак не мог смириться, что когда человек умирает, из него выплёскивается только пустота. Поколения мертвецов, вложивших свои слова в книги и сказания, безмолвно витали над всем, говорили ртами живущих, постоянно сидели где-то на краю сознания. Заказное дерьмо, льющееся с экранов и страниц газет, проникало под кожу, заражало воздух своим лицемерным ядом. Никто не уникален. И даже тысячи смертей могут ничего не значить в истории всего человечества.