Сергей Афанасьев - Миниатюры
С другой стороны от меня расположилось семейство турок. Турки после немцев — наиболее распространенная нация в Германия. Говорят, после Второй мировой войны, когда Германия оказалась в изоляции, только Турция согласилась им помочь. Турки получили какое-то преимущество для въезда и работы в Германии. Чем они и пользуются до сих пор.
Открыл бутылку пива, используя вместо открывашки вторую бутылку. Сделал небольшой глоток, глядя на Рейн и думая про себя в очередной раз: Вот она, могучая и легендарная река. О ней упоминалось в римских хрониках. Ее форсировал Цезарь. Она останавливала римлян, служа естественно границей. Но… Как житель Сибири я видел перед собой совершенно небольшую речушку. Это, кончено же, не Обь, не Енисей, и даже не Иртыш. Там где я сижу Рейн в ширину составляет порядка трех барж (если их поставить поперек), плывущих сейчас мимо.
Никто не купается. Как мне рассказали местные, в семидесятые годы Рейн был настолько загрязнен, что в нем не только не водилась какая-либо рыба, но, якобы, можно было проявлять фотопленку — по крайней мере был такой телевизионный ролик. Но сейчас, с усилением влияния зеленых, в Дюссельдорфе не дымят трубы, карьеры не разрабатываются, обилие рельсовых путей ржавеет, а блокгаузы отданы под местные ярмарки. Но в речке так никто купаться и не стал. Говорят, по привычке, предпочитая выезжать в Голландию на ее пляжи (2–3 часа езды).
Одинокий комар вяло пролетел передо мной, задержавшись на какое-то время. За три месяца жизни это второе или третье насекомое, которое я здесь увидел. До этого мне как-то на глаза попалась одинокая муха. И все. И даже возле черешни, что лежит в открытых лотках на улице перед магазином «Кайзер» на нашей Графенбергер-аллее, и то не крутится ни одна муха, не говоря уже про ос или пчел. Второе, что меня здесь удивило — это полное отсутствие пыли. За три месяца моего существования я ни разу даже не протирал ботинок — ни грязи, ни пыли, ничего, даже как-то странно.
Комар вяло покрутился передо мной. С трудом сел на мою руку. Я с интересом посмотрел на него. Но он посидел, совершенно не делая никаких попыток укусить, скорее всего — просто отдыхал, поднялся и так же вяло полетел куда-то дальше.
Было скучно.
Я встал. Ключ от офиса лежал у меня в кармане. На работа, в принципе, мне было чем заняться. Обещал немцам выполнить одну задачу к определенному сроку. В общем- то я и так успевал. Но — все же. На всякий случай лучше подстраховаться и закончить раньше. А то неудобно как-то.
И я, пройдя по набережному бульвару мимо игроков, усердно кидающих железные шары, направился к себе на работу. Что, в общем-то, было не в первые. Я работал и поздними вечерами, и ночами, и в выходные. И не потому что так было надо. Просто дома сидеть было скучно, а на работе — интернет, весь мир перед тобой, можно поговорить с друзьями, познакомится с девчонками из Новосибирска (ведь я туда вернусь), ну и так далее. А в европейские окрестности — Париж (6 часов езды), Амстердам (3 часа), Трир, Люксембург (3 часа), Кельн (40 минут), Дуйсбург (кстати, туда вообще можно добраться на метро, правда, по верху, но и все же…) — я уже побывал, несколько раз. Больше не захотелось. Да и Дюссельдорф я уже почти весь излазил — замок Бенрат, крепость Фридриха Барбароссы, еще что-то там, не говоря уже о местной телебашне высотой в 240 метров. Кстати, верх ее, где расположены бары, имеет вид юлы, причем — стеклянной. И там, внутри я наблюдал, как мальчишки ложились на стеклянные стенки, идущие прямо от пола. До этого я только вставал на самый край. И уже было жутко — где- то внизу, прямо под ногами, летят птицы, по набережной бродят маленькие фигурки человечков, по речке плывут маленькие кораблики. Поддавшись, я тоже лег на стекло. Такого адреналина я не получал ни на сплаве по алтайским речкам, ни на скальных горах Саян. Словно навис над миром, сверху, и смотришь на него, а внизу — так все мелко. И причем — для тебя нет никакой видимой опоры — все прозрачно. И собственные ноги тоже фактически висят в воздухе. Такой кайф!
На трамвай я не пошел, хотя до офиса три остановки. Житель северной окраины Новосибирска, для меня 20 минут ходьбы — это рядом, рукой подать. За одним только хлебом столько ходим у себя на «Родниках». Поэтому, выйдя из пешеходной зоны я проигнорировал трамвайные остановки (2 марки за 3 минуты поездки — при компостировании отмечается время, 3 марки — 6 минут поездки, и там дальше еще какие- то расценки, например, если один билет на четверых то дешевле, чем четверым по отдельности, человек с велосипедом — уже другая цена — это я вспоминаю изображение на кнопках на аппаратах по продаже билетов, с ребенком — третья, и т. д.). И на трамвае я ездил только когда возвращался из русского магазинчика «Nostalgia» (харьковчане его ведут), с тяжелыми авоськами, наполненными гречкой (которая больше нигде не продается), рыбой вяленой и копченой (которой тоже здесь нет — немцы почему-то не любят рыбы). А русская водка есть в любом магазине. «Горбачев» в основном, произведена русской колонией в Берлине, как написано на этикетке.
Обогнал пожилую парочку, говорящую по-русски. Это и не удивительно. По официальным данным, в Дюссельдорфе проживает 700 тысяч человек, из которых 120 тысяч составляют русские. Причем, русские, приехавшие на постоянку, а не временно, как я, почему-то перестают быть русскими и общаться с ним становится неинтересно. Поэтому, наверное, я и не хожу на русскую дискотеку «Распутин».
Уже пройдя под мостом и пересекая небольшую улицу, я вдруг услышал за своей спиной торопливый немецкий говор. Не сразу понял, что обращаются ко мне. Такого еще не было. Остановился. Удивленно обернулся. Меня торопливо догоняла очень красивая (что уже само по себе удивительно), стройная, худая, высокая немка. С тяжелым чемоданом. Явно чем-то взволнована. На ходу она быстро тараторит по-немецки, обращаясь ко мне. Я ничего не понимаю. Из немецкого знаю только «швайн» (свинья или, относительно югославского гриль-бара к которому я привык — свинина), «айн-цвай-драй» (когда заказываешь количество пива), и конечно же — «бир» — пиво. А еще лучше — альт- бир (4 марки за кружку, тогда как бутылка пива — 1 марка) — пиво, сваренное по старинным рецептам, коричневого цвета, по вкусу совершенно ни на что не похожее в сравнении с тем пивом, которое продается в России. Но местные официанты, как правило — югославы, или еще какие-то словаки (сербы, хорваты и т. д.), обязательно переспрашивают, произнося это слово (бир) как-то по другому (то ли биер, то ли вообще бие). И мне в таких случаях приходилось тыкать в меню пальцем — для понятливости — вот это, альт-бир, мол.
— Сорри, — говорю я девушке. Да и зачем мне, помимо английского, знать еще и немецкий, когда в нашей группе два американца, четверо русских и только один немец, да и тот совершенно свободно, причем гораздо лучше меня, говорит по-английски, что, кстати, существенно затрудняет наше с ним общение — уж больно быстро говорит, ничего не успеваешь уловить, сказывается малая разговорная практика. — Онли спик инглиш, — добавил я, ожидая, что она сейчас также быстро затараторит по-английски и мне придется напрячься, чтобы понять ее.
— Инглиш, — с огромным разочарованием произносит блондинка, ставя чемодан на булыжную мостовую. А глаза у нее такие — вот-вот готова расплакаться.
Видя, что я стою (удивленный тем, что ко мне здесь вообще обратились), она снова что-то быстро лопочет по-немецки. Наконец я в этом неразборчивом потоке улавливаю знакомое мне немецкое слова — хауфбанхоф — вокзал то есть.
— Хауфбанхоф? — переспрашиваю я на всякий случай.
— Я, я, — говорит она почти радостно, энергично кивая головой и снова что-то тараторя на своем.
Поняв, что ей действительно нужен вокзал, а не что-то еще, и зная, как до него дойти пешком (15 минут отсюда) и совершенно не представляя, как проехать на трамвае, который является основным видом транспорта, и ходит строго по расписанию, и к тому же на каждой остановке вывешен план движения маршрутов по всему городу, плюс — временной график движения маршрутов по данной остановки, я разворачиваюсь в сторону его предполагаемого местонахождения, вокзала то есть.
— О-кей, — уверенно говорю я. — Форвард, — показываю я рукой направление вдоль улицы. — Зен лефт, энд форвард онсе мо. Уан хандред мите. Энд уанс мо лефт.
Девушка с тоской покрутила головой. Явно совсем ничего не поняла. А по лицу видно, что очень расстроена. Вот-вот заплачет. Она снова что-то жалобно затараторила по- немецки.
Я грустно улыбнулся, снова включил английский, пытаясь объяснить ей (в том числе помогая и жестами — для наглядности), как дойти до вокзала.
Бесполезно.
Так мы мучались с ней минут десять-пятнадцать.
— Ну я не знаю больше как еще объяснить! — наконец в сердцах восклицаю я по- русски.
— Русский!? — тут же вырывается у нее. Руки ее бессильно опускаются. И вся она становится какой-то беззащитной.
