Роман Лугатин - Новая особь
— Тебе и не положено это знать, — более мягким голосом произнес Твигл, наконец-то оправившийся от приступа боли. — Теперь — деньги, — напомнил Барни сияющему от радости Мэтью.
Карлайн, рассовав по карманам драгоценный камень и спектроскоп, подступился к кейсу и, щелкнув затворами, раскрыл его настолько, насколько это было возможно сделать.
Взглянув в глаза, пристально смотревшего на него ученого, он произнес:
— Здесь все, как говорится, до последнего цента. Как и было условлено: в каждой пачке сумма по десять тысяч, стодолларовыми купюрами.
— Это я сам проверю, — резким тоном процедил Барни. — А ты пока сядь в кресло и подожди. Уйдешь только тогда, когда я закончу, и не дай бог там не будет хватать, фигурально выражаясь, хотя бы цента.
Мэтью не решился перечить крупному, в прямом смысле этого слова, человеку и послушно выполнил указание. Как можно удобней усевшись в кресло, он закинул ногу на ногу и принялся терпеливо ждать конца пересчета. Он совершенно не волновался, так как точно знал, что в кейсе абсолютно вся сумма. Не меньше, но и не больше условленной.
Барни внимательно пересчитал пачки с новенькими зелеными банкнотами, а затем, произвольно взяв одну из них, внимательно перебирая одну за другой, осуществил количественный пересчет купюр.
— Все верно, — наконец произнес воодушевленный, но не вполне удовлетворенный ученый.
— Хорошо, — промолвил Мэтью. — Потому что мне уже давно пора идти. Бос будет беспокоиться.
— Скажи спасибо, что у меня нет счетной машинки, — ухмыльнулся Твигл. — Иначе, я бы каждую пачку пересчитал.
Карлайн поджал губы, а затем, натужно чмокнув ими, произнес:
— Ладно, я пойду. — По выражению лица и бегающим глазам можно было утверждать, что приспешник Брантнера явно нервничал. Когда он повернулся к двери и потянулся к ручке, грубый голос остановил его намерение покинуть комнату.
— Подожди! — явно переигрывая, забористо произнес Твигл.
Карлайн от неожиданности застыл на месте, а его кисть зависла в воздухе в пяти сантиметрах от позолоченной ручки.
— Передавай привет Брантнеру, — четко выговорил ученый.
После прозвучавших слов остолбеневшее тело Карлайна моментально расслабилось и он, повернувшись с умопомрачительной улыбкой, произнес:
— Конечно, передам. С вами очень приятно было работать. Прощайте.
Дверь за ним глухо захлопнулась.
— Вот жирный ублюдок… чуть не вызвал у меня сердечный приступ, — выругался Мэтью, входя в гостиничный лифт. К счастью Карлайна, Барни не слышал резких, оскорбительных слов, сказанных в его адрес. В противном случае, Мэтью вряд ли ушел бы оттуда целым и невредимым.
Спустившись на первый этаж комфортабельного отеля, Мэтью, не задерживаясь ни на секунду, устремился к выходу, чтобы как можно скорее прибыть в следующий пункт назначения и передать драгоценный камень своему хозяину.
«Прекрасная гостиница», — подумал он, напоследок взглянув на отель через стекло желтого легкового автомобиля. На верхних этажах — в некоторых окнах горел свет. За одним из таких окон находился, радующийся своему богатству, Барни Твигл, а Карлайн, в свою очередь, был рад тому, что так успешно удалось провернуть сделку и обмануть доверчивого толстяка.
* * *После того, как Мэтью покинул пределы гостиничного номера Барни, Твигл ни на секунду не расставался с кейсом. Его озабоченность, конечно, была вызвана не самим кейсом, а, естественно, его содержимым. Этот кожаный портфель он брал с собой и в ванную комнату и даже в туалет. Казалась, вся жизнь ученого, отныне вращается вокруг этого нехитрого приспособления для переноски документации и всевозможных бумаг.
Перед тем, как лечь спать, Твигл засунул портфель с деньгами под подушку, а уже после, и сам взгромоздился на кровать. Хотя выпирающие из-под подушки прямые углы кейса вызывали не самое приятное ощущение в области шейных позвонков, зато Барни чувствовал себя более спокойно и не так сильно переживал о вероятности пропажи денег, когда проснется. На самом деле, кражи, или чего-то подобного, не могло произойти в столь интеллигентном месте, как «Плаза».
Ночью Барни проснулся от страшного жара. Все тело словно горело в адском пламени. Его внимание было рассеянным, а в глазах все кружилось и мерцало. К счастью, на столе стоял водяной фильтр с все еще прохладной водой. Барни потянулся, чтобы включить торшер, но случайно опрокинул его. При падении светильник разбился. Вернувшись к первостепенной задаче, изможденный недугом ученый, с трудом встав с кровати, налил себе живительной влаги и почти залпом выпил содержимое стакана. Затем, налив еще воды, вновь опустошил стакан.
— Господи, что со мной такое творится?! — Дыхание Барни было весьма частым и неглубоким, как будто что-то мешало ему дышать. Он так хотел сделать глубокий вдох и медленный выдох, но ему этого никак не удавалось. Вопросительные слова мольбы тоже тяжело ему дались, и он решил больше попусту не болтать с самим собой.
Взгляд Барни пал на часы, висевшие на стене, к счастью, стрелки и цифры на них были покрыты фосфором и светились в темноте.
Вскоре слабость, одолевшая Барни, заставила его вернуться в кровать. Едва упершись ладонями в край своего ложа, его руки в бессилии прогнулись в локтях, и он с грохотом расстелился на полу, предварительно ударившись лицом о мягкий край матраса.
— Дерьмо… — выругался ученый. Он хотел громогласно выкрикнуть столь мерзкое слово, но, из-за страшной боли в груди и животе, смог лишь тихонько прошипеть.
Почему-то, решающая мысль Барни: позвать на помощь — пришла именно в тот момент, когда он почувствовал, что не может больше говорить. А о том, чтобы дотянуться до трубки телефона, вообще не могло быть и речи. Ноги, как и руки, больше не подчинялись приказным импульсам его мозга. Ощущение, словно легкие набиты песком, сдавливало грудь. Похоже, что тот же самый песок заполнял и остальные части его тела.
«Давай, мужик, придумай хоть что-нибудь», — в уме говорил себе Барни. Он точно знал, что одолевший его приступ как-то связан с ранением в «Де мармол бланко». Он также предполагал, что это не временно и, скорее всего, плохо для него закончится.
В течение уже трех часов Барни лежал на полу и пристально смотрел в потолок. Ни на что другое он и не мог смотреть, так как не мог повернуть голову. К счастью, на потолке было много разнообразных контурных рисунков, изучая которые, Твигл мог скоротать время и дождаться, когда кто-нибудь придет проверить номер. Заснуть, к сожалению, ему тоже не удалось — веки, как и все остальные части тела, больше не подчинялись сигналам мозга, а спать с открытыми глазами он как-то не привык.
Твигл, лежа на полу, мог смериться с тяжелым дыханием, которое почему-то отныне производилось не им, а как-то само собой — непроизвольно. Барни не мог его ни остановить, ни усилить. Оно было однообразным. Единственное, что больше всего мучило ученого, были глаза. Без моргательного рефлекса они сохли и причиняли дополнительные неудобства. Хотя об элементарных удобствах, в подобном положении, можно было только лишь мечтать.
«Не припомню, чтобы Блоу упоминал о подобном протекании инкубационного периода паразита. — Подобная мысль немного приободрила ученого, хотя следующая оказалась вовсе неутешительной. — Может быть, это реакция паразита на вакцину?»
Твигл попытался моргнуть, но попытка не увенчалась успехом.
«Божественная ирония, — подумал Барни. Если бы ему была подвластна собственная мимика, он бы обязательно улыбнулся. — Только, казалось бы, жизнь выходит в новое русло, как ошибки прошлого дают о себе знать. Значит, если не хочешь пожалеть в будущем, то не следует делать сегодня что-то противозаконное, а если и делать, то с тщательной осторожностью. У человека всегда есть выбор, только у меня его уже нет, к сожалению…»
С наступлением рассвета Барни ожидал только две вещи, которые, по его мнению, могли с ним случиться: либо он погибнет от солнечного света, либо кто-нибудь из персонала гостиницы придет к нему на выручку. Время продолжало томительно тянуться, постепенно отдаляя шансы на спасение и неумолимо приближая кончину ученого.
«Черт, — подумал Твигл, лежа на полу, — где этот дворецкий? Я же просил его разбудить меня утром!» — Хотя на стене, казалось бы, совсем не далеко висели часы, вот только Твигл не мог увидеть, сколько они показывали времени, так как сделать подобное боковым зрением оказалось на деле непосильной задачей. Но судя по разливающейся по небу красной утренней зоре, он мог предположить, что время приблизительно находилось в промежутке от семи и до восьми утра.
Тишина в полумраке комнаты была разорвана резким, но умеренно громким, тройным стуком в дверь.
«Наконец-то! — в сердцах заликовал Барни и стал прислушиваться, с нетерпением ожидая скрежещущего звука в замочной скважине. Но кроме повторной череды стуков, ожидаемого — не последовало. «Чертов лакей! Надо было в тот раз дать ему на чай!»
