Graham McNeill - Отвергнутые Мертвецы
Роксанне доводилось видеть Астартес во всей их устрашающей мощи, и она прекрасно знала, до каких противоестественных масштабов они раздавались. Они походили комплекцией на уродливых огров, но при этом были неожиданно гибкими и грациозными.
Над картиной поработали вандалы, и несколько фигур частично скрывались под выплеснутым на них известковым раствором, а также под лозунгами, которые обнадёживающе сообщили ей, что Император защищает. Фиолетовая масть Детей Императора и голубой окрас Пожирателей Миров исчезли почти полностью, тогда как белизна и желтоватая зелень Гвардейца Смерти ещё проглядывали из-под множества гневных мазков кисти. Лунный Волк завывал из-под обширного потёка краски, а у Железного Воина было незаслуженно стёсано лицо, и его фрагменты валялись на плотно утрамбованной земле.
Дыхание Роксанны стало спокойнее. Она протянула руку, чтобы коснуться картины и вернуть себе уравновешенное состояние с помощью ободряющего ощущения твёрдости стены. Она закрыла глаза и прислонила лоб к неровной кирпичной кладке, делая медленные вдохи и воображая просторы пустой бесплодной пустыни. Отдающий металлом смрад потрохов ослабел, и снова вернулись характерные людские ароматы в виде пронзительной вони жарящегося мяса и застоявшегося пота. В смеси всё сильнее ощущался ядовитый запах самокруток с баком[19].
– В пустыне жизни нет и следа, – заговорила она, повторяя словесную формулу, которой её научили домашние учителя в таком далёком прошлом. – В этих песках стою я одна. Ничто не может меня уязвить. Ничто не может меня осквернить.
– Экая жалость, пигалица, что ты вдали от пустыни, – проворчал голос за её спиной.
Роксанна в страхе обернулась, и все мысли о равновесии и пустынях унесло из её головы, как листья по осени. К стене напротив картины расслаблено привалилась троица мужчин в густых мехах и рабочих комбинезонах из грубого брезента. Все они курили, и над их головами туманом висели голубые облачка. Они были смуглыми и с неровной кожей, и выглядели неповоротливыми бугаями, но Роксанна была не настолько глупа, чтобы сбросить их со счетов как обычных пьяниц или бандитов.
– Я не ищу неприятностей, – сказала девушка, поднимая свои руки ладонями вверх и протягивая их в сторону мужчин.
Они загоготали, и вперёд выступил узкоглазый человек с длинными висячими усами.
Он щелчком отбросил свою самокрутку в сторону:
– Экая жалость, пигалица, ведь неприятности тебя уже нашли.
– Пожалуйста, – попросила Роксанна. – Если вы люди Бабу Дхакала, вам следует уйти. Всем будет только лучше, если вы просто оставите меня в покое. Поверьте мне.
– Если ты знаешь, что мы работаем на Бабу, то ты понимаешь, что мы не собираемся тебя отпускать, – сказал мужчина, жестами подзывая к себе своих компаньонов. Роксана увидела, что за кушаки их комбинезонов заткнуты крупнокалиберные пистолеты, а к бёдрам пристёгнуты примитивные, сделанные вручную заточки. Усатый главарь потянул с поясного ремня своё оружие – сверкающий длинный нож с изогнутым вперёд клинком. Он поднял его к своим губам и провёл по лезвию желтоватым языком. По его подбородку потекли капли крови, и он расплылся в улыбке, демонстрируя покрасневшие зубы.
– Ты из церкви смерти, так? – спросил он.
– Да, я из Храма Горя, – подтвердила Роксана, стараясь говорить как можно более безразличным тоном. – Вот почему вы должны оставить меня в покое.
– Уже слишком поздно, пигалица. Догадываюсь, что ты держишь курс к Антиоху, а раз тебе по карману его цены, то у тебя должна быть куча монет. Давай их сюда прямо сейчас, и мы будем к тебе снисходительны. Ну, разве что порежем тебя чуток.
– Я не могу этого сделать, – сказала Роксана.
– Конечно, можешь. Просто сунь руку под эту свою мантию, и давай их сюда. Тебе же самой будет легче, поверь мне. Анил и Мурат не такие добряки, как я, и им уже хочется тебя убить.
– Если вы заберёте мои деньги, вы убьёте двоих детей, – объяснила Роксанна.
Усатый пожал плечами:
– Они не будут первыми. И сомневаюсь, что последними.
Вожак подал знак бандитам, которые стояли по обе стороны от него, и те бросились к Роксанне. Она развернулась и побежала к концу улицы, крича о помощи, хотя и знала, что на это не откликнется ни один человек. Её одежды схватила было чья-то рука, но Роксанна сумела вывернуться. Но тут ей в плечо ткнулся чей-то кулак, и она споткнулась, хватаясь за стену, чтобы выровняться.
От стены, сложенной из сырцового кирпича, отвалился кусок, и Роксанна вскрикнула, падая на колени. Она обнаружила, что смотрит прямо на обломок кладки со шлемом воина в красно-белой броне. Между её лопатками утвердилась нога и сильно толкнула Роксанну вперёд. Она врезалась лицом в грунтовую дорогу, и её рот наполнила кровь от прикушенной щеки. Чьи-то грубые руки перевернули её на спину.
Капюшон Роксанны свалился за спину вместе с завязанной узлом банданой, и напавший на неё бандит расплылся в плотоядной щербатой ухмылке.
– Мило, мило! – бросил он. На его заточке блеснул отсвет ближайшего факела.
Вторая пара рук разорвала её одежду, и Роксанна забилась в их хватке.
– Уйдите от меня! – закричала она, но люди Бабу Дхакала не собирались к ней прислушиваться.
– Я ж тебя предупреждал, – поведал ей главарь бандитов едва ли не дружелюбным тоном.
– Нет, – возразила Роксана. – Это я предупреждала тебя!
Головорез, терзавший её пояс, неожиданно забился в конвульсиях, словно его прошило высоковольтным электрическим разрядом. Из-за его зубов повалила кровавая пена, а глаза вскипели в орбитах, превращаясь в липкий пар. Он завопил и скатился с Роксанны, царапая пальцами по своему дымящемуся черепу и дёргаясь так, будто на него набросилась толпа невидимок.
– Что ты сделала? – в ужасе прорычал второй бандит, резво отползая прочь.
Роксанна села и выплюнула сломанный зуб. Её злость и её боль были слишком сильны, чтобы допустить хоть единую мысль о милосердии. Она вперилась взглядом в перепуганного мужчину и снова проделала ту самую вещь, которую, как постоянно твердили ей её домашние учителя, она не должна была совершать никогда в жизни.
Человек завопил, и из его носа и ушей брызнула яркая красная кровь. Жизнь покинула его в тот же миг, и он сполз по стене, как пьяный. Роксанна, шатаясь, вскарабкалась на ноги, и третий бандит попятился от неё в ужасе.
– Ты бокши[20]! – выкрикнул он. – Демоническая ведьма!
– Я тебе говорила, чтобы вы оставили меня в покое, – сказала Роксана. – Но ты не стал слушать.
– Я тебя убью! – выкрикнул бандит, потянувшись за своим пистолетом.
Оружие ещё не покинуло его комбинезон, а он уже отшатывался назад, и из каждого отверстия его черепа вытекало скворчащее мозговое вещество. Он молча опрокинулся на бок, и когда его голова ударилась о землю, она вмялась, как сдутый воздушный шарик.
Задыхающаяся Роксанна опёрлась спиной о стену. Учинённое ей насилие повергло её в ужас. Она поспешно разыскала свою бандану и натянула на голову капюшон, чтобы никто не увидел её лица и не понял, кем она была по своей природе.
Кровь и смерть снова следовали за ней по пятам. Она была той, кого древние мореходы когда-то называли Ионой[21], и казалось, что куда бы она ни спрячься, её всегда будут окружать злой рок и погибель. Она не собиралась убивать этих людей, но в дело вступил примитивный инстинкт самосохранения, и не в её силах было предотвратить их смерть.
Она увидела эмблемы клана, вытатуированные на руке человека, которого она убила первым, и на неё нахлынуло леденящее осознание того, что она натворила.
Это были люди Бабу Дхакала!
Он потребует расквитаться за их смерть кровью, а Бабу был не из тех, кто привык сдерживаться, верша свою месть. Когда наступит время возмездия, он возьмёт плату в десятикратном размере.
– Трон, что же я наделала? – прошептала она.
Рокасана растворилась в ночи.
5
Скиммер пробирался через Город Прозрения, голубые и аметистовые цвета машины ярко выделялись среди неестественно длинных теней, которыми полнились эти тоскливые районы. Установленные здесь статуи можно было пересчитать по пальцам. Несмотря на величественный вид и впечатляющие пропорции, которые имели многие из здешних блёклых, украшенных колоннами зданий, это были угрюмые монументальные строения, которые подминали собой поверхность гор в некоем подобии архитектурных чёрных дыр, всасывающих в себя весь свет и всё тепло, какие только мог дать угасающий день.
Кай знал, что его чувства отдают театральностью – черта, которую он презирал в других, – но он не мог противостоять нашедшей на него блажи. Он давным-давно решил, что больше не имеет отношения к этому безрадостному месту, но вот он снова обнаруживает себя здесь, вышвырнутого обратно, как засыпавшегося соискателя.
