Максим Хорсун - Солдаты далекой империи
Трудно передать, что я испытал в тот момент. Страшное двойное существо было столь же отталкивающим, как мохнатый мадагаскарский паук-птицелов, как растрепанная канализационная крыса, поедательница нечистот. А мы лежали друг на друге, словно пылкие любовники, и голова «носителя», похожая на гигантского блестящего жука, находилась перед моим лицом.
Откатился. Попытался встать, но не смог. Зарылся лицом в колючий песок. Краем глаза заметил, что Северский бросается в кучу-малу и… с размаха бьет сапогом в лысый череп «носителя». Лих же этот офицер! Всем бы так… А Северский бьет еще и еще! «Шуба» пытается сползти с костяного каркаса «носителя», но в нее уже вцепился Гаврила. Боцман, оскалившись, силится порвать ее руками, точно тряпку.
Движение со стороны ближайшего земляного отвала. К центру схватки мчит едва уловимая глазом тень. Я кричу:
— Берегись! Слева! Цилиндрический механизм действительно передвигается на металлических щупальцах. Они кажутся такими тонкими, почти прозрачными… И атакует он в самом деле молниеносно.
Он врезался в Северского, точно таран. Артиллерист взмыл в воздух, перевернулся через голову и упал плашмя на землю. Цилиндр же наполовину врыл щупальца в грунт и заметался, словно маятник на пружине: влево — вправо, вперед — назад, раздавая своим корпусом могучие, звонкие удары.
«Шуба» наползла на «носителя». Существо восстановило двойственную ипостась и поплелось вверх по трапу. Цилиндр в это время утихомирился: спрятал щупальца, замер, окруженный стонущими и плюющимися кровью моряками. «Шуба» же нырнула в трюм. Через минуту-другую оттуда резво высыпали остальные люди.
Ко мне подбежал гальванер Лаптев:
— Вы ранены, ваше благородие?
— Нет, — ответил я, поднимаясь на ноги. — Как Гаврила? Как Северский?
Северский в тот момент пытался сесть. Его лицо было перепачкано кровью (а может, больше пылью красного цвета), но он силился улыбаться:
— Ну, суки! Вот суки! — приговаривал бравый артиллерист, ощупывая себе ребра, шею и подбородок.
Я набрал в легкие воздуха, чтобы поинтересоваться его самочувствием, но Лаптев дернул меня за локоть. На трапе вновь выросла закутанная в «шубу» фигура.
Моряки невольно попятились, ощутив на себе действие чужепланетных флюидов. Вокруг «шубы» мгновенно образовалась «сфера отчуждения». Лишь Северский и Гаврила, которые не могли отступить подобно остальным, легли на песок, обратив обреченные взоры в небо.
«Шуба» поплелась вдоль корпуса летающей машины, направляясь к ее носу. Продолжать расправу не входило в ее планы. От моего взгляда не укрылось то, что тварь пошатывается, что движения ее неточны и заторможены. Мои подозрения подтвердились, когда двуликое существо вдруг остановилось и «носителя» вырвало дымящейся струей желто-зеленого химуса.
Тела неведомых хозяев планеты, оказывается, так же уязвимы, как и наши! Если они в какой-то мере и крепче, то уж точно не из железа выкованы. Оказывается, этим тварям мы способны «намылить» шею. Причем — голыми руками.
Отхрипевшись, зловонное существо поплелось себе дальше. Мы молча проводили взглядами уродливую мохнатую бестию. Жаль, что она не свалилась замертво на наших глазах. Тогда моряки смогли бы поздравить себя с первой победой на этой планете.
Но, видимо, время еще не пришло.
«Шуба» исчезла из нашего поля зрения. Корпус летающей машины вздрогнул, взметнулись вверх густые клубы пыли. Через минуту серо-розовая завеса рассеялась, открыв нашим взорам опустевшую площадку. Мы остались одни.
С возвращением мнимой самостоятельности (цилиндр-то остался, а приглядывал он за нами или нет — кто тогда мог знать?) вернулась способность думать и действовать. Мы поставили на ноги Северского, Стриженова, Гаврилу и остальных. К счастью, все они отделались ушибами и синяками. Северский, правда, лишился двух передних зубов. Гаврила, глядя, как тот отплевывается кровью, проворчал под нос: мол, Бог шельму метит.
Стриженова явно беспокоила поясница, хотя он не проронил ни полслова жалобы. Приспустив кальсоны, он обеими руками массировал заросшую густыми волосами плоть, при этом по щекам его струились слезы. Я заметил, что на руках Гаврилы и на лице одного из матросов появилась сыпь. Сердце похолодело, когда я обнаружил точно такие же пузырьки водянок на своих руках. Судя по подозрительному зуду, одинаковая участь постигла и кожу на лице. Я осторожно ощупал щеки, скулы, подбородок. Все равно что провел пальцами по саквояжу из крокодильей кожи. Проклятье! Хорошо, если это просто аллергическая реакция. А если нет? Если чужепланетная инфекция? Страшно не хотелось бы изолировать самого себя от остальных.
Моряки тем временем обнаружили похожий на гроб металлический ящик. Очевидно, его сгрузили с летающей машины перед тем, как нас вы пустили наружу. Внутри ящика, вопреки саркастическим прогнозам Северского, оказался не покойник, а лопаты. Если бы мне не сообщили заранее, что нам придется прозябать на земляных работах, то я бы решил, что это не лопаты вовсе, а весла, честное слово. Более неудобного инструмента, не считая распатора времен Киевской Руси, который хранился в университетском музее, мне видеть не приходилось.
Как ни странно, лопат на всех не хватало. Мысли мои в тот момент были заняты исключительно водянками, и я легкомысленно не придал этому факту значения.
Чтобы не смущать друзей по несчастью болезненным видом, я решил подняться на ближайшую земляную насыпь и посмотреть, куда нас забросила судьба. Отвал был крутым и довольно высоким — в три моих роста, не меньше. Тем не менее я с легкостью поднялся на верхнюю точку. Буквально взлетел с места. Кажется, фокус был в том, что мой вес на планете ржавых песков претерпел изменения. И дело заключалось не в потере массы от недоедания (я предвидел, что эта участь постигнет нас в самом ближайшем будущем), а в изменении гравитационной константы. Впрочем, я больше разбирался в человеческой физиологии, чем в фундаментальной физике, и был способен лишь на поверхностные умозаключения. Кстати, преимущества от избытка силы в мышцах сводились на нет одышкой, а она появлялась, стоило сделать несколько резких движений. И еще этот назойливый шум в ушах… иногда мне чудилось, что это кровь кипит в сосудах. Ощущение — не дай бог!
Оказавшись на вершине насыпи, я приставил ладонь ко лбу козырьком: меня окружал чужой, незнакомый мир.
Ни тебе пения птиц, ни стрекота насекомых, ни шума листвы. Поразительно безжизненная картина. Шуршит песок; гуляет пахнущий снегом ветер. К слову, на этой широте оказалось не так уж холодно: градусов десять по Реомюру. Если бы не ветер, было бы по-весеннему тепло. Но пробирающие до души порывы заставляли меня плотнее кутаться в кителек, который я предусмотрительно надел на себя, покидая свою прокуренную каюту в ту ночь.
Солнце висело над каналом, а он был таким широким и глубоким, что мог соперничать с судоходной Невой. Огромнейшее, титаническое сооружение тянулось с севера на юг. Вдоль берега с нашей (с западной) стороны возвышался земля ной вал. Стоя на гребне вала, было трудно не поддаться гипнозу глубины: казалось, тебя тянет вниз, влечет скатиться по каменистому склону, рухнуть на обнажившееся дно пузом в желтоватую грязь, которая все равно не смягчит падения. Да, канал осушили не вчера и даже не позавчера. Ветер гнал рябь по зеркалам многочисленных луж и озерец. Ветер забирал остатки влаги с собой — высоко в небеса.
Противоположный (восточный) берег был окутан розовато-сизой дымкой. В ее глубине угадывалось движение. Будто бы сотни муравьев возились на конусе муравейника. Ветер доносил нечеткий гул. Похоже, на той стороне работали тяжелые машины, наподобие наших землечерпалок, служащих для углубления дна портовых акваторий.
С севера канал был уже засыпан: с той стороны виднелся пологий скат земляной пробки. Там, по-видимому, тоже кипела работа.
Очевидно, и нам предстояло гнать волну ржаво-красного грунта дальше на юг, к виднеющимся на горизонте эстакадам умопомрачительного моста. Вот только не думаю, что пятидесяти морякам, вооруженным лопатами, такая задача по плечу. Даже если собрать весь экипаж «Кречета», всех без малого девятьсот человек вместе, то им и за год не засыпать видимую отсюда область канала.
Я услышал за спиной шорох осыпающейся земли и громкое дыхание. Обернулся и увидел, что на вал взбирается Гаврила.
— Не желаешь… ух… взять лопатку… доктор Рудин? Ух, ты… — Боцман жадно хватал ртом воздух.
Я улыбнулся:
— Ну и рожа у тебя, Гаврила!
— А не краше, чем у тебя, — парировал боцман. — Та же проказа.
— Но-но! Типун тебе на язык!
— Одну и ту же красотку поцеловать пришлось… тьфу!!! — Гаврила сплюнул. — Что видно?
Он встал рядом со мной и подпер бока жилистыми руками. Поигрывая желваками, осмотрел канал. В его животе при этом громко урчало. Правду говорят: голод — не тетка.
