Майя Треножникова - Минск 2200. Принцип подобия
Клоун оценивающе посмотрел — не на безделушку, на Целеста. Потом на Рони, который по-прежнему улыбался.
— Хорошо. Идите за мной.
— Благодарю, господин. — Целест кинулся за отцом танцовщицы, забыв попрощаться с контрабандистами. Рони нерешительно махнул им напоследок.
— Зови меня Пеней.
— А ваша дочь, стало быть, Дафна? Танец напомнил мне именно этот миф…
Мужчина остановился у входа: девочка уже покинула притон. Он испытующе воззрился на обоих парней, будто размышляя: откуда клиент Кривоногого Джо знает античный миф, потом как-то криво, одной стороной рта, ухмыльнулся:
— Нет. Вербена. Ее имя — Вербена.
Танцовщица ждала на улице. Она успела переодеться в поношенные брюки из грубой ткани и растянутый серый свитер, из воротника торчали ключицы, сейчас — в свете горящих мусорных баков и среди гомона толпы Пестрого Квартала — всякое чародейство исчезло. Обыкновенный угловатый подросток с парой маленьких прыщиков на подбородке.
«Совсем ребенок».
— Вот, дочка, — проговорил «клоун», — к тебе поклонники. Поболтай-ка с ними, а я кружку пива пропущу, в горле пересохло…
Попутно Целесту и Рони продемонстрировали кулак. Мол, только троньте. Целест пантомимой изобразил агнца божьего, и Пеней вернулся в бар.
— Здорово танцуешь, Вербена, — сказал Целест. Девчонка подсчитывала медяки, закрываясь от проходящих мимо людей, словно готовая броситься и вцепиться в глотку любому, кто сократит расстояние до трех шагов. Она хмыкнула, полуоглянулась в сторону нежданного «фаната».
— Чего надо-то?
— Просто похвалить. И вот… — Целест достал заколку, чуть задержал ее в ладони, заставив опаловый венчик вербы распушиться, потянуло весенней свежестью — девочка удивленно распахнула ярко-голубые, лунные, глаза:
— Это мне? Как ты это сделал?
— Тебе. Сделал, и все.
Откуда приехали чопорный «клоун» и «гадкий утенок» с грацией эллинской нимфы? И неужели она не слыхала ни разу о Магнитах? А хотя… в сознании большинства, Магниты — убийцы и палачи, а терпкий вербный пух — вечный призрак весны, посвящение девочке с цветочным именем, — мало общего с усмирением безумцев.
Целест усмехнулся. Он присел на корточки, сделал вид, что более всего на белом свете интересуется спором двух панков неподалеку; Вербена любовалась заколкой, а в эбонитовых волосах ее «бирюлька» засияла жемчужиной.
Или кусочком луны, предположил Целест.
— Кто ты? — спросила Вербена.
— Целест, — назвался он. Вербена достала откуда-то дешевое зеркало в зеленой пластмассовой оправе и стала придирчиво изучать последствия влияния подарка на свою красоту.
— Вербена. Впрочем, ты уже у па выяснил. А это кто? — Она ткнула указательным пальцем (ногти обкусанные, а кутикулы в грязи) в Рони.
Мистик понял, что столбом прикинуться не выйдет — ростом маловат, неуклюже поклонился девочке:
— Иероним. Рони.
— Ты похож на крысу, — заявила девочка. — А ты — на белку. — Второй приговор она вынесла Целесту. Оба закашлялись, пряча хохот; потом Целест щелкнул Вербену по носу:
— А ты не промах. Вербена, ишь. Сорокой будешь, поняла?
— Да хоть гусеницей, — не растерялась танцовщица. — Если еще чего-нибудь дашь. А?
Целест смутился. Подарки закончились — у него только диски по карманам рассованы, но то старое знание, к чему оно своевольному подростку? Он беспомощно моргнул Рони, ища поддержки, и мистик выступил вперед с видом «вот-так-всегда».
— Нет украшений. Но я могу показать тебе картинки… красивые картинки. Если позволишь.
Вербена сложила руки на груди, отчего длинные рукава болтались, словно кукольные. Свитер, кстати, явно мужской, да и штаны тоже — ушитые и подрезанные, но чужие… Целест пожалел, что отдал деньги контрабандистам. Они пригодились бы танцовщице.
— Картинками сыт не будешь. Белка, ты мне нравишься больше.
— Поздравляю, — не удержался и шепнул Целесту Рони. Он поднял ладони в жесте «не буду вам мешать», отступил в тень закоулка, но там спал и ворочался во сне пьяный, от которого за пять метров несло мочой, и Рони брезгливо отодвинулся.
А Целест растерялся — наверное, впервые за девятнадцать с половиной лет; будь Вербена лет на пять постарше, он рассыпался бы в комплиментах и питал надежды, чего делать с неоформившимся ребенком, он не знал… и вообще, зачем полез к танцовщице? Сказать, что она заставила его — профессионального «мага» Мира Восстановленного — поверить в чудеса?
Глупо как-то…
— Вы с отцом живете здесь?
— Неа. — Мелочь тихонько звякала в потертом брезентовом кошельке. Кое-кто из прохожих голодно облизывался на него, но сунуться боялся: рыжий парень вызывал смутные опасения. — Заглянули вот… потом уедем…
— В Пределы?
— Угу. — Кажется, не интересовал более девочку Целест. И без помощи телепата-Рони можно прочитать «дяденька, отвяжитесь уже».
— Ты классно танцуешь, — повторил Целест.
— Спасибо. — Наградой оказалась полуулыбка — губы смуглые, а зубы ярко-белые, колючая и свежая, как весенний побег.
«До свидания», почти проговорил Целест. И почти позвал — «Рони, пойдем», готовый извиниться за сомнительное веселье и унести сувениром Пестрого Квартала неясную, недосказанную тоску, похожую на многоточие или поврежденный на самом интересном месте файл с антикварной флэш-памяти.
Его остановил Рони. Мистик вывалился из своего угла белесым клубком ниток, расталкивая прохожих; едва не растянулся, ухватился за локоть Целеста. Невыразительное лицо стало гипсовой маской ужаса.
— Там… Целест…
Остальное не расслышал. Бар «Кривоногого Джо» полыхнул столпом огня, грохот последовал секундой позже и оглушил обоих; инстинктивно Целест кинулся к Вербене, закрывая ребенка собственным телом, повалился на заплеванные булыжники. Каменно-огненный смерч разметал толпу — обитатели Пестрого Квартала очутились внутри исполинской печи, полной угля и пламени; по мере того как взрывная волна опадала, просеивались крики боли и ужаса.
Целест приподнялся на локтях. Каменные своды экс- подвала, призванные выдержать перестрелки и пьяных посетителей — а хоть бы бомбежку! — проседали карточным домиком. Притон складывался внутрь на манер мятой картонной коробки. Из-под обломков тянуло гарью и жареным мясом. Целест сглотнул.
— Вербена? Рони?
Девочка молчала. Ее била дрожь, но она оказалась цела и невредима. Мистик лежал рядом и тоже с трудом сдерживал тошноту — наверняка в тот момент радуясь, что ужинал много часов назад. Светлые волосы забрызгала чья-то кровь — рядом с Рони валялась оторванная нога, похожая на неловко выделанный протез; кость розово и сахаристо мерцала в огненных отблесках. Ее владелец щерился выломанной челюстью метрах в десяти.
— Одержимый, — проговорил Рони.
— Мой, — буркнул Целест.
— Не знаю. Могли взорваться бочки со спиртом. «Псих» свел всех с ума, и…
Целест скрипнул зубами. Рони — прилежный мальчик, черт подери, зазубрил параграфы Устава и Правила
Магнитов, но доводилось ли ему сражаться в полевых условиях… ну, кроме первого раза? Нет!
— Папа! Папа-а! — Вербена вырвалась из «объятий» Целеста, резко села на тротуаре и с той же ловкостью, какой недавно изображала Дафну, — кинулась к раздробленному зданию, перепрыгивая через фрагменты тел и еще живых — обожженных, залитых кровью людей. К босым пяткам липли жирные хлопья сажи, они же кружились в пространстве вперемешку с песком и мелким гравием. Ничего, кроме криков, мяса, огня и гравия…
— Стой!
«Проклятье!»
Целест рванулся следом, а Рони — за ним. Он закашлялся на полпути, захлебнулся пеплом и смрадом; выплюнул черную слюну. Полуразрушенное здание пульсировало, изгибалось в ладонях огня, дышало — хваталось за последний вздох, но внутри никого не осталось, не могло остаться…
— Па!..
Она едва не запнулась о распростертое тело — вернее, несколько тел, огонь сплавил их в единую безобразную химеру; химера еще жила и тянула к Вербене ободранные до остова щупальца, девушка наступила на фаланги, и те хрустнули, рассыпались пеплом.
— Па!
— Да стой ты, дура! — не выдержал Целест. Пожар по- прежнему полыхает, и не мог никто выжить там, ни единый человек, и не…
— Одержимый. Вот он, — проговорил Рони. Словно в ответ на бесстрастный комментарий заляпанного чужой кровью и пеплом мистика, бар дрогнул и, прежде чем окончательно просесть, выплюнул небольшую группу людей. Людей? Существ… безобразных и безумных существ; Целест невольно закусил губу, когда узнал «свою» банду — здоровяка-Пирата ослепило полностью, сорвало пол-скальпа, лицо его теперь напоминало изжеванную резинку багряно-алого цвета; бахрома текла и капала на грудь. Рядом шатался Пес — шапка его на поверку оказалась синтетической и теперь вплавилась в голову и шею, обе руки сгорели до костей. Лысого и Клыка жар сшил вместе, спиной к спине и вместо ниток — какая-то кружка и обломок стола, матово поблескивал вплавленный металл. Вместе с контрабандистами появились еще несколько выживших — пока-живых, Целест судорожно соображал — шок у них или остатки жизни поддерживаются безумием одержимого-«психа»…
