Ханну Райаниеми - Фрактальный принц
— Конечно, — соглашается он и, заложив руки за спину, оглядывает нас с ног до головы. — Я помню, как столетие назад ты вскрыл солнцедобывающую фабрику. И сейчас снова это сделал. Старый трюк с компилированием. Единственное, что мне не понятно, так это откуда у тебя Код моего старого друга? От Жозефины? Придется с ней поговорить.
Я не без оснований горжусь собой: одна из самых надежных систем взломана путем добавления кое-каких мелочей в аппаратное оборудование «Дающего бессмертие», когда около четырех минут назад солнцедобывающая фабрика компилировала его вместе с другими кораблями в системе координат Эксперимента.
И, безусловно, я подготовил себе путь к отступлению. Надо только заставить его продолжать говорить.
— Джентльмен никогда не разглашает секретов. Это классика, — говорим мы, но уже нестройным хором, поскольку начинаем разниться.
Вот оно. Вир запечатан, словно бутылка, но Чен пропустил одну из задних дверей в моей небесной тверди. Надо только заставить его продолжать говорить.
— В самом деле. И предательство— один из этих секретов, не так ли? Самый древний из них. — Он слегка улыбается. — Ты должен был бы знать, что ей не стоит доверять.
Я и не доверял.Но мы только пожимаем плечами.
— Это игра. Я только этим и занимаюсь. — Мы обводим руками окружающую белизну. — Но ведь ты тоже играешь. Весь этот Эксперимент затеян, чтобы отвлечь внимание остальных, не так ли? Тебе он не нужен. Ты уже получил камень Каминари. Ключ к замкам Планка.
Он приподнимает брови.
— А ты можешь назвать кого-то другого, кто более достоин им обладать?
Мы смеемся.
— Матчек, при всем моем уважении к тебе, — говорим мы, — я считаю, что драгоценности, замки и ключи надо оставить профессионалам.
— Уважение. Конечно. — Он складывает руки на груди. — Ты считаешь это игрой. А помнишь нашу первую встречу? Я говорил, что для меня это не игра.
Да, мы уже встречались раньше. Но как бы мне хотелось, чтобы ты об этом забыл.
— В таком случае, почему же я все время выигрываю? — спрашиваем мы.
Один из нас — я уже не могу точно определить, кто именно, — активирует аварийный протокол. Остальные сущности самостоятельно ликвидируются, наполняя шумом белизну вира. Программная оболочка, хранящая мой разум, рассеивает свое содержимое мыслевихрями и запускает их с «Дающего бессмертие» на другие районныекорабли. Я прыгаю по коммуникационной сети Соборности, перелетая с одного узла на другой, раскалываюсь, сливаюсь и разбрасываю принесенные в жертву частицы. Чены упрямо и неустанно преследуют меня. Но это не имеет значения. Еще несколько миллисекунд, и я доберусь до одного из своих спасательных судов — красивых «Лебланов», построенных в «Ганклубе» зоку, уже разогревших двигатели Хокинга, чтобы унести меня отсюда со скоростью света…
И вдруг начинается самоликвидация районов.Фотосфера расцветает вспышками антиматерии, сжигающей мои мосты, уничтожающей миллиарды гоголов, и все ради того, чтобы изолировать меня, словно вредоносный вирус. Уничтожение распространяется со скоростью лесного пожара, и вот я остаюсь в одиночестве.
Я пытаюсь скрыться в процессах небесной тверди, превращаюсь в медленное реверсивное вычисление. Но все напрасно: они меня выследили. Чены и творцы окружают меня, мельтешат вокруг, словно лилипуты перед Гулливером, и хватают меня.
А потом появляются невидимые раскаленные скальпели для разума.
Они разрезают меня на части. В первую очередь лишают метамозга — способности модифицироваться, формировать нейронную ткань. Я обездвижен, мертв, не имею возможности менять облик по своему желанию, взят в плен. Но они позаботились о том, чтобы оставить мне осознание утраты.
Голос задает вопросы.
Я не отвечаю и умираю.
Голос задает вопросы.
Я не отвечаю и умираю.
Голос задает вопросы.
Я не отвечаю и умираю.
В конце концов лезвия добираются до тайника, построенного мной самим много-много лет назад. В голове вспыхивает пламя и уничтожает мои секреты.
И вот я, полностью обнаженный, оказываюсь в стеклянной камере. Мозг, лишенный усовершенствований, гудит от фантомной боли. В руке оружие. За каждой из четырех стен кто-то ждет.
Сотрудничество или предательство?
Глава четвертая
ТАВАДДУД И АБУ НУВАС
Пока Дуни ее ждет, Таваддуд в спальне примеряет новое лицо.
Она всматривается в свое отражение в зеркале. Образ, созданный ею для господина Сена, уже развеялся, и теперь перед ней обычная женщина в белом трико, в котором ее широкие бедра не выглядят стройнее. Необычная? Не сегодня.Она проводит рукой по непослушным волосам, но не собирается ничего с ними делать, а просто выбирает короткую накидку с капюшоном, чтобы их прикрыть. После недолгого колебания Таваддуд надевает старые атар-очки, принадлежавшие еще ее матери. Сквозь их круглые золотистые линзы почему-то легче смотреть на мир.
Затем она берет свою медицинскую сумку и присоединяется к сестре на балконе жилого крыла дворца, чтобы дожидаться подъемника. Сестра неодобрительно хмурится на очки.
— Они не соответствуют форме твоего лица, — говорит она. — Мама, бедняжка, никогда не отличалась хорошим вкусом. Я уверена, ты была бы просто очаровательной, если бы следовала законам стиля.
Ты совсем не знала нашей матери,думает Таваддуд. И меня тоже не знаешь.
Она старается не замечать колкостей Дуни. Целый день Таваддуд провела дома и теперь с удовольствием наслаждается легким ветерком и теплом послеполуденного солнца.
Отцовский дворец похож на руку, торчащую из Осколка Гомелеца, или гигантское растение, поднимающееся по стене: пять высоких зданий, когда-то стоявших вертикально, а теперь повернутых горизонтально и обросших многочисленными галереями, соединенных между собой пристройками, балконами и висячими садами. Откуда-то сверху доносится слабое протяжное эхо печальной музыки джиннов. Из Тахта, дворца купцов, торгующих гоголами, поднимаются запахи пищи, разносимые теплым ветром. Снизу, словно ростки плюща, к Осколку Гомелеца тянутся тонкие минареты, извилистые платформы и вертикально поднимающиеся улочки. Сам город далеко внизу теряется в туманной пелене, сквозь которую мерцают лишь пурпурные, золотые и синие огни.
Осколок представляет собой сегмент цилиндра высотой два километра — часть орбитальной колонии О’Нила, где жили предки Таваддуд. При падении оболочка цилиндра раскололась, словно яичная скорлупа, — миллионы тонн алмазов, металла и загадочных материалов, бывших в ходу до Коллапса, рассыпались мелкими обломками, а сам цилиндр разбился на пять Осколков. Они вздымаются к утраченному небу, охраняя потаенный и благословенный Сирр, последний человеческий город на Земле.
За спиной Таваддуд раздается кашель.
— Прошу простить мою сестру, — говорит Дуньязада. — Она такая мечтательница, что порой мне приходится проявлять твердость и обращать ее внимание на реальный мир.
— Аун знает, как в эти трудные времена Сирру необходимы мечтатели, — отвечает ей низкий мужской голос.
Таваддуд оборачивается. На балконе рядом с ними стоит мужчина. Он строен и невысок, ниже Таваддуд, с бледной сальной кожей, и выглядит усталым. На нем богатая черная с серебром одежда, имитирующая традиционный костюм муталибуна, но сшитая из странной, произведенной в Соборности ткани, дрожащей на ветру. Длинные распущенные волосы, вытянутое лицо и вместо одного глаза — кувшин джинна. Чеканный латунный сосуд, заменяющий левый глаз, поддерживается кожаным ремешком. Человеческий глаз мужчины ярко-зеленого цвета.
— Я и сам мечтатель, — произносит он неторопливо, словно декламируя стихи. — Иногда я слепой нищий, представляющий себя Абу Нувасом, а выпитое утром вино и красивые дамы, такие как вы, только мои фантазии. Но я уверен, что никогда и не мечтал увидеть свое ужасное отражение в ваших глазах, так что вы, спасибо Ауну, наверняка настоящие.
Абу Нувас целует руку Таваддуд, и его латунный глаз ярко блестит в лучах солнца. Легкое прикосновение его холодных сухих губ — словно щекочущая ласка джинна. Пальцы у него слегка дрожат, и он быстро отдергивает руку.
— Господин Нувас, это моя сестра Таваддуд. Позвольте поблагодарить вас за согласие ее сопровождать. Видите ли, она очень трепетно относится к своим благотворительным делам, иначе назначила бы встречу в более подходящем месте.
Таваддуд изучает Абу Нуваса и задерживает на нем взгляд дольше, чем принято. Его улыбка становится неуверенной. Женщина решительно выпрямляется. Теперь она не Таваддуд, паршивая овца в семье Гомелец. Это Таваддуд, гордость Дворца Сказаний, возлюбленная Аксолотля.
