Борис Сапожников - Наука побеждать
Оказывается, рано я похоронил Громова. Когда торжествующий британец нажал на спусковой крючок своего карабина, тот не выплюнул свинцовую смерть, только вспыхнул затравочный порох на полке. Стрелок замер на секунду, что стоило ему жизни. Стрелять Громов не стал. Быстрым ударом прикладом в висок он раздробил британцу череп — тот покачнулся и рухнул к ногам Громова. Громов подхватил вражеский карабин. Калибр «Бейкера» совпадал с калибром римских штуцеров моих стрелков.
Как только Громов нырнул в дом, в дверь, захлопнувшуюся за его спиной, и стену врезались несколько пуль, выбив щепу и глиняную крошку.
Не прошло и минуты, как ставни на втором этаже приоткрылись, и оттуда высунулся ствол штуцера. Плюнув огнём, он тут же спрятался обратно. Один из стрелков рухнул навзничь, раскинув руки. Его товарищи открыли ответный огонь. Безрезультатно. Пока они перезаряжали штуцера, Громов снова высунул ствол одного из своих и выстрелом свалил второго британца.
— Hey, Russians! — крикнул тогда нам британский офицер. — Russians!
— What? — спросил я.
Британец выдал длинную фразу на английском, смысла которой я не понял. Что и сообщил ему, как сумел.
— Nous s'Иloigner, — перешёл стрелок на ломанный французский. — Vous ne chasser.
— S'Иloigner, — согласился я. — Mais nous veiller Ю vous.
— We've trusted in you! — выкрикнул командир британцев, поднимаясь. — If you fire us, it will be your sin.
Я не понял, что он хотел сказать. Наверное, что-то относительно того, что будет, если я не сдержу данного слова. Это было, в общем-то, излишним, я не собирался нарушать его и потому приказал солдатам.
— Не стрелять! — кричал как можно громче, чтобы и Громов тоже услышал и никого не застрелил. — Не стрелять! — повторил я для надёжности и добавил: — Пусть уходят.
Британцы выбрались из укрытий и направились к тому концу города, откуда пришли. Они то и дело оборачивались в нашу сторону и оружие держали наготове. Трупы забирать они не собирались. Когда британцы скрылись из виду, я приказал и нам собираться и уходить. Так или иначе, город мы разведали и надо спешить доложить о стычке с британцами. Однако бросить убитого мы не могли, мы отнесли его к местной церкви и быстро закопали на кладбище при нём. Я вынул Библию и прочёл отходную по «рабу Божиему Павлу Маркину», мы постояли над свежей могилой, вспоминая боевого товарища, хотя, честно сказать, я совершенно ничего о нём не знал, кроме имени. Когда короткая церемонная была закончена, мы быстрым шагом направились прочь из Дуэльса. Уходя, я обернулся и увидел в дверях церкви священника в серой рясе, он смотрел нам вслед и взгляд его мне совершенно не нравился.
Не прошли мы и двух вёрст, как вдали послышался стук копыт. Меня начало преследовать чувство dИjЮ-vu. Очень уж похоже, испанская равнина, жара и всадники, настигающие меня. Вот только кто они — испанцы, французы или, быть может, родные казаки. Оказалось, паладины. Десяток всадников с крестом Сантьяго на груди, закованные в архаичные доспехи, подскакали к нам, взяв в полукольцо.
— Приехали, — вздохнул унтер Ковалёв, взводя курок римского штуцера.
Предводитель паладинов поднял забрало и я понял, что шансы выжить у нас появились. В окаймлении стали шлема, благородное лицо лорда Томазо казалось ещё более мужественным, хотя, казалось бы, больше некуда.
— QuiИn es? — спросил он. — QuИ estАs haciendo aquМ?
— Je ne parle pas l'espagnol, — ответил я, — но вы, лорд Томазо, отлично знаете французский.
— Coronel Suvorov, — удивился паладин и перешёл на французский, — я не ожидал увидеть вас здесь? Какими судьбами снова на земле Испании?
— Я служу в корпусе генерала Барклая де Толли, — сказал я.
— Понятно, — кивнул предводитель паладинов и, обернувшись к своим людям, произнёс несколько фраз на испанском, после чего вновь обернулся ко мне. — Мы проводим вас несколько лиг, чтобы вы не попали в засаду других наших братьев. Они ждут вас в холмах в полумиле отсюда. На вас донёс священник из Дуэльса. Сообщил и о вас, и о британцах.
— Почему-то я так и думал, — невесело усмехнулся я. — Стрелки, за мной, — скомандовал я. И наш странный отряд, состоящий из русских стрелков и испанских паладинов, двинулся в путь.
— На чьей стороне вы сражаетесь, лорд Томазо? — задал я самый животрепещущий вопрос.
— На стороне Господа Бога и Испании, — несколько выспренно ответил он. — Мы не поддерживаем британцев Уэлсли, но и за французского лже-короля воевать не будем.
— Выходит, с вами лучше не связываться никому, — резюмировал я.
— Это так, — согласился лорд Томазо. — И это верно относительно многих guerrilleros.
— А я думал, что почти все герильясы поддерживают британцев, — удивился я.
— Изрядная часть, — не стал спорить лорд Томазо, — но далеко не все. Мы, например, контролируем не большой район, куда лучше не соваться ни британцам, ни французам, ни вам.
— Отчего же вы, такие сильные и отважные, — упрекнул его я, — не смогли удержать Уэльву? Не спасли моих людей, хотя до сих пор именуете меня полковников. Ведь никакого полка больше у меня нет.
— Ты по праву упрекаешь меня, — снова согласился командир паладинов, — по праву. — Он даже голову склонил. — Но пойми и ты меня. Я должен заботиться о своих людях, в первую очередь, не так ли? Уэльву было не спасти, равно как и твоих ополченцев, британцы уже ворвались в город. Я предложил Диего, он принял командование после твоего отлёта, спасаться, но он ответил, что городское ополчение остаётся в городе, что бы не случилось. Только после этого я приказал своим людям садиться на коней и вырываться из города с боем.
Прояснив таким образом ситуацию, я понял, что упрекать и дальше лорда Томазо просто глупо. Дожить своих людей в землю надо за дело, а не просто так, ради глупых фанаберий или гонора, чем часто славились предки лорда Томазо. Так что, можно сказать, он вполне здравомыслящий командир. Однако людей моих этими мыслями не воскресишь, остаётся одно — воевать с британцами и бить их пока могу. Мстить им тоже глупо, всё же они солдаты, как и мы, хотя и отличаются изрядной жестокостью во взятых городах, особенно, когда в них нечем поживиться. А чем можно разжиться в нищей Испании, знающей только войну в течение многих лет. Вот и вымещали они свою злобу, накопленную за время кровопролитного штурма, а какой ещё мог быть, если город защищали — говорю без ложной скромности — мои ополченцы. В общем, понимаю я и противную сторону, но всё равно буду бить британцев без пощады, пока идёт война. А как закончится война, так и будем думать.
— Вы взяли себе меч Зигфрида? — поинтересовался я у лорда Томазо. Знакомую рукоять я заметил только что. Я шагал рядом со стременем его коня, и она долго мозолила мне глаза, но я никак не мог вспомнить, чем мне так знакомо это простое перекрестье грубой работы. — Я думал, вы запечатали его навечно.
— Я - гроссмейстер паладинов, — ответил он на это, — и меня готовили к подобному с самого вступления в орден. Когда на землю Испании придёт такая беда, с которой не справиться без крайних средств, проклятый меч Зигфрида вынут из алтаря и вручат достойному. В этот раз совет гроссмейстеров и магистр выбрали меня.
— А отчего не самого магистра ордена? — удивился я. — Уж кто достойней прочих.
— Верно, — согласился лорд Томазо и совершенно спокойно продолжил, — но магистр не может быть избран для этой доли. Как только опасность пройдёт, меч вновь будет запечатан, а носившего его паладина казнят, чтобы он не осквернял свою душу грехом самоубийства или, хуже того, не сошёл бы с ума, опьянённый кровью, и не начал убивать направо и налево, не щадя ни своих, ни чужих.
— Вот оно как, — протянул я, поглядев на паладина, мирно покачивающегося в седле, звеня доспехами. Вот едет он рядом со мной, живой человек, но на самом деле он — покойник. Закончит своё дело, если, конечно, жив останется, а потом его свои же братья и убьют. — Интересные обычаи у вас, паладинов.
— Других быть не может, — покачал головой лорд Томазо. — Этот меч слишком опасен, чтобы сохранять его на свободе. И человека он поражает настолько глубоко, изъязвляя самую душу его, даже столь крепкую в вере, как моя, что оставлять его в живых тоже нельзя. Проносивший Грам достаточно долго, становится безумцем, и даже если он не станет бросаться на всех, то начнёт изыскивать способы добыть меч себе. Наиболее известные из таких Эль-Сид Кампеадор, сделавший войну смыслом жизни, или Эрнан Кортес, выкравший меч и бежавший с ним в Новый Свет. С тех пор, у всех кто идёт с Грамом в бой руки всегда по локоть в крови. Это не просто фигуральное выражение. Кровь начинает просачиваться сквозь поры кожи, въедаясь в одежду, смыть её потом очень сложно. И что самое странное, это вроде бы и не кровь того, кто носит меч, потому что сам он не теряет ни капли.
— А чья же? — удивился я.
— Точно никто не может сказать, — пожал плечами гроссмейстер, — однако некоторые учёные богословы предполагают, что это кровь всех тех, кто был убит этим мечом.
