Адриан Чайковски - Чернь и золото
— Похоже, нам не суждено расквитаться, — сказал он. — Ты помогаешь мне, я тебе… потом я, как последний дурак, подвергаю нас обоих смертельной опасности, а ты спасаешь меня на моей же родине.
— Не будем считаться, — ответила Чи. — Слишком хорошо мы знаем друг друга… — Впрочем, так ли уж хорошо?
— Но кое-что я для тебя могу сделать. Ты говорила, что у тебя трудности с Наследием Предков?
— Да, это не секрет… такое бывает.
— Видимо, у вас на это не обращают внимания. Жуканов много, а у нас каждый человек на счету — номов меньше, чем вы полагаете. Мы способны помогать медитации, поднимать сознание на нужный уровень.
— Ты серьезно? — скруглила глаза Чи. — Я на все готова, если есть хоть малейший шанс. Ты не представляешь, как долго…
— Хорошо. Сядь здесь, лицом к огню. Можешь смотреть на него или закрыть глаза, как пожелаешь.
Свет проникал даже сквозь закрытые веки, теплые волны омывали лицо.
— А теперь что делать?
— Ничего. Расслабься, и пусть твой ум блуждает где хочет.
Чи вздрогнула, ощутив на плечах руки Ахея — он, должно быть, стоял на коленях у нее за спиной, — и задышала ровно, как ее учили при медитациях.
Он, упершись в лопатки большими пальцами, легонько массировал ее плечи. По ней пробежала дрожь, концентрация нарушилась. Ахей сковал ее, как осоиды Сальму. Чи хотела сказать, что он ей нисколько не помогает, но его пальцы продолжали работать, втирая спокойствие в ее плечи, шею и позвоночник. Он делал это с бесконечной деликатностью и терпением, словно механик, разбирающий сломанную машину.
Жесткая миннская ткань царапала кожу. Пальцы Ахея пробрались под нее, и Чи, понимая, что так и надо, свинцовыми руками потянула рубашку вверх. Собственная смелость пугала ее, но она знала, что поступает правильно.
Ахей стянул рубашку через голову и бросил куда-то. Груди и животу стало холодно, но огонь тут же согрел их. Спина, слегка онемевшая, уже купалась в блаженном тепле.
Чи затаила дыхание, когда Ахей взялся за ее обнаженные плечи. Он начал все сызнова, разминая узлы и снимая боли, накопившиеся с миннских времен. Лопатки, медленный спуск вдоль позвоночника… Как тут медитировать, если эти руки занимают все ее мысли? При всей деликатности в них чувствуется сила заправского лучника. Они месят ее тело, погружаются в ум… Нет, невозможно сосредоточиться, когда он так близко.
— Ляг, — сказал он ей на ухо. Чи распростерлась на коврике, прижавшись к нему щекой. Ахей, сидя на ее бедрах верхом, массировал талию. Чи, забыв о концентрации, закрыла глаза — ее уносило куда-то к дальнему, дальнему берегу…
Где-то за стенами, по ту сторону огня, ощущалось еще чье-то присутствие. То, что колыхалось там, громадное, неподвластное разуму, знало и любило Чи наряду со всеми своими детьми.
Дрожащие руки Ахея снова переместились на плечи. Дыхание пощекотало шею, губы задели ухо, коснулись поцелуем щеки.
— Я тону в тебе, — услышала Чи из глубин своего забытья. — Пропадаю. Помоги мне.
Медленно, смакуя каждое ощущение, она повернулась лицом к нему и в белой пустоте его глаз прочла отчаянное желание, которое разделяла всем своим существом.
Теперь уже она тянула вверх его рубашку, обнажая торс. Жуткий шрам на боку почти совсем зажил. Ахей содрогнулся, когда Чи провела по нему пальцем: он, мистик, сейчас был беспомощен перед ней, чье сердце билось в лад с сердцем мира.
— Ахей, — выдохнула Чи. Волны насланного им моря все так же колыхали ее, слезы любви текли по щекам. Он стал сцеловывать их, и она притянула его себе на грудь, полностью отдавшись ему и вселенной.
Она проснулась перед рассветом. Ахей так и спал рядом, обнимая ее одной рукой — словно боялся, как бы она не исчезла.
Осторожно высвободившись, Чи оделась. Огонь прогорел до углей, но ей не было холодно.
Она вышла на балкон, расправила крылья и улетела.
36
Тринадцать магнатов, правивших Геллероном, явно не желали выслушивать пророчества Стенвольда. Будь он посторонним, его бы попросту выгнали вон — да и то из тех двоих, кого Стенвольд числил в своих должниках, один ясно дал понять, что знать не знает никакого Вершителя.
Но один честный человек в городе все же остался — Стенвольд выяснил это, пробившись сквозь сонм его челяди. Звали его Гринвис Артектор. Если его предки, судя по фамилии, занимались строительством, то Гринвис наживался, сдавая дома прибывающим в город ордам работников. Все бедные кварталы, где за комнаты взималась понедельная плата, принадлежали ему; это не предполагало высоких моральных устоев, но выбирать Стенвольду было не из чего — этот по крайней мере согласился на встречу с ним.
Свидание назначили в шоколадном доме недалеко от Палат Совета. Питье шоколада по завезенной из Арахнии моде было вопросом престижа, и Стенвольд предусмотрительно не стал возражать.
Гринвис Артектор, немногим старше Стенвольда, носил корсет и парик. Раньше, когда бытовала мода на мудрую старость, он красился под седину и рисовал на лице морщины, а теперь, наоборот, молодился. Одеваться он стал еще роскошнее, чем помнилось Стенвольду: под красным брокатовым камзолом с парчовыми прорезями сверкала дорогими каменьями рукоять меча, вряд ли когда-либо покидавшего ножны. Оружие за Гринвиса обнажали телохранители: трое здоровенных жуканов в кольчугах, при арбалетах и палицах, и теперь топтались у двери.
Лишь при взгляде на лицо Гринвиса можно было понять, почему Стенвольд когда-то завязал отношения с таким человеком и через столько лет снова обратился к нему. Закоренелый цинизм и черный юмор, запечатленные на нем, гарантировали своего рода честность.
— Все бы тебе смутьянничать, Стен, — проворчал магнат. — Всякий раз, когда ты в городе, мы находим на улицах трупы. Можно подумать, что ты заделался наемным убийцей — или скорее держишь биржу для них, учитывая твой возраст. Правда это?
— Еще чего.
— Жаль. В наши дни такой человек был бы весьма полезен.
Стенвольд поспешил отогнать образ Тизамона, возникший в уме.
— Я всего лишь обеспокоенный гражданин, Гринвис.
— Гражданин Коллегиума, — заметил Артектор.
— Что будет с Коллегиумом, если Геллерон пострадает? Или наоборот? Мы, если помнишь, изобретаем то, что приносит вам выгоду. Нет такого нового аппарата или талантливого инженера, который потом не оказался бы в Геллероне, а геллеронские магнаты, как мне известно по счетным книгам Великой Коллегии, щедро финансируют нас. Не делай только вид, будто там не значится твое имя.
— Не так громко. Я погиб, если за мной укрепится репутация филантропа. Ладно, Стен, к делу. Ты попросил — я пришел. В прошлом ты оказал мне кое-какие услуги; что я могу сделать для тебя, если это, конечно, не слишком повредит моим интересам?
Стенвольд как можно более кратко набросал ему картину черного с золотом мира, где осоиды стоят в каждом городе и на каждом шпиле реет их флаг.
— А теперь они подошли к вашим дверям, — завершил он. — И вероятно, толкуют с вами о мире и выгоде, ничего такого не имея в виду.
— Хорошо, что ты обратился с этим ко мне, — кивнул Гринвис. — Я, так уж вышло, того же мнения. Выскажи ты все это перед советом, лежал бы сейчас на дне какой-нибудь шахты. Осоиды пересмотрели Железный Пакт — иными словами, их дипломаты представили совету его новую версию, а мы с напряженными улыбками подписали ее. Свое обещание никогда не вторгаться с оружием на Нижние Земли они, естественно, подтвердили.
— И как же это согласуется с их маршем на Тарк?
— Тарк, как тебе следовало бы знать, не относится к Нижним Землям, — сухо ответил Гринвис.
— С каких это пор?
— Согласно карте на странице тридцать два нового договора. Лживые муравины все это время причисляли себя к нижнеземцам, хотя их город находится то ли в Сухой Клешне, то ли в Арахнии. Можешь себе представить подобную наглость? — Гринвис произносил все это с совершенно серьезным лицом. — Вот теперь осоиды и накажут их за вранье.
— Значит, ваш совет прямо так и отдал им Тарк?
— С вышеупомянутыми улыбками, памятуя, сколько взрывчатки, холодного оружия, автомобилей и летательных аппаратов наш город продал Империи. А ну как осоиды найдут весь этот товар негодным и притащат его назад — так сказать, для ремонта?
— Вы полагаете, что обезопасились от этого навсегда? Не думают ли магнаты по крайней мере учредить регулярную армию и укрепить оборону города?
— Мы говорили об этом, — признал Гринвис. — Говорили, что в таком случае Империя может задаться вопросом, зачем мы приберегаем часть военного снаряжения для себя и не продаем его ей. Как бы чего не вышло! К слову сказать: очень многие советники на вопрос об основной статье имперского экспорта ответят, что это деньги. Оно и неудивительно — стоит посмотреть, как осоиды ими швыряются. Все мы, конечно, испытали значительный шок, но похоже, что и шок, и здравый смысл без следа растворяются в обильном потоке денег.
