Юрий Брайдер - Дисбат
У письменного стола, ставшего ареной борьбы, вот-вот должны были подломиться ножки. Отклоняясь все дальше назад, Мартынов выкручивал Синякову руки, стремясь опрокинуть его на спину. До победы оставалось совсем немного, и чувства, обуревавшие Мартынова, нашли свой выход в натужном стоне: «Подыхай, дешевка — кха-кха-кха…»
Закончить фразу он не успел, потому что таракан, сорвавшийся с потолка, угодил ему прямо в рот, а оттуда — судя по жуткому хрипу — в дыхательное горло.
Случай, безусловно, уникальный. Впервые в жизни Синякову удалось одолеть противника при содействии таракана. Вырвавшись из ослабевших рук Мартынова, он ткнул его иголкой — сначала в плечо, а потом для верности в щеку — и немедленно приступил к процедуре реанимации. Причина подобного великодушия заключалась отнюдь не в душевных качествах Синякова, а в том, что Мартынов был ему нужен только живым.
После пятого или шестого удара между лопаток злополучный таракан все же покинул трахею Мартынова, к тому времени уже ставшего похожим на удавленника — выпученные глаза, синюшный цвет лица и так далее.
— Ox! — просипел он минуту спустя. — Вот была бы позорная смерть… Тараканом подавился… Спасибо, что выручил.
Синяков, с надеждой (но и с тревогой) ожидавший дальнейшего развития событий, ограничился ничего не значащей фразой, слышанной однажды от Стрекопытова:
— Малая козявка любой дуб в труху сгрызет.
— А это ты зачем? — Мартынов потрогал щеку, на которой еще виднелся след от укола.
— Так надо, — Синяков позволил себе слегка повысить голос.
— Если надо, значит, надо… — Мартынов рассеянно забарабанил пальцами по крышке стола. — Что-то я себя неважно чувствую. Сплошной туман в голове… Слушай, а может, отложим все до завтра? Как говорится, утро вечера мудреней. У меня коньячок в портфеле имеется. Раздавим бутылочку — и на боковую. А потом…
— Нет, — твердо сказал Синяков, рискованный план которого, похоже, вытанцовывался. — Откладывать не будем. Времени в обрез. Ты должен добиться встречи с Воеводой уже сегодня. Желательно этим утром.
— Ладно, постараюсь, — Мартынов расслабленно кивнул. — Ожидай меня здесь.
— Нет, я поеду с тобой.
— В таком виде? — Мартынов покосился на многострадальный наряд Синякова.
— Придется достать мне другую одежду.
— Слушай, с тобой одни проблемы… — Он нажал тревожную кнопку.
Наступил критический момент. Что, если никакое колдовство не властно над Мартыновым и он только притворяется? Синяков весь напрягся, словно сжатая до предела пружина.
Дверь с грохотом отворилась, но вертухай с ключами остался снаружи, как того требовала инструкция.
— Задержанного Синякова запишите за мной, — сказал Мартынов. — Забираю для следственного эксперимента… Заодно костюмчик ему подыщите поприличней. И все соответствующие аксессуары… Не знаете, что это такое? Книги надо после службы читать, а не водку дрызгать… Сами-то вы что под костюм надеваете? Нет, свитер не надо. Сорочку, галстук, носки, туфли. Ясно? Тогда выполняйте…
Покидая казенный дом, давший ему приют на целую ночь, Синяков не забыл оглянуться на вывеску. Однако таковых оказалось сразу две. Одна — бронзовая — гласила, что здание является архитектурным памятником и находится под охраной государства. Вторая, куда более скромная, начиналась со слов «Следственный изолятор № I…»
Глава 19
Все дальнейшее запечатлелось в памяти Синякова не серией последовательных событий, плавно или, наоборот, резко сменяющих друг друга, а каким-то трудно разделимым на составные части комом, похожим на слипшиеся в тепле конфеты-подушечки. Пытаясь впоследствии вспомнить что-то вполне определенное, он должен был с усилием раздирать этот безобразный ком, попутно убеждаясь, что многие конфеты — пардон, эпизоды — куда-то исчезли, растаяли, оказались списанными за счет усушки-утруски да еще и подпорчены вездесущими грызунами…
Наименее ясно запомнилась ему первая часть этой сумасшедшей истории — бешеная гонка с включенными спецсигналами; резиденция Воеводы, больше похожая на обыкновенную загородную виллу (некоторый диссонанс в эту идиллию вносил только вертолет, ожидавший пассажиров на заднем дворе); просторный вестибюль, в котором происходила предварительная фильтрация посетителей; долгие переговоры с секретарями различных рангов; еще более долгое оформление пропусков (в связи с отсутствием у Синякова документов, тут сразу возникли проблемы, однако слова Мартынова: «На мою ответственность» — все же возымели действие); томительное ожидание своей очереди в приемной и предшествующий этому ожиданию корректный, но тщательный обыск, зиждущийся не на субъективных человеческих ощущениях, а на самых современных технологиях.
(Следует заметить, что Синяков, заранее готовый к чему-то подобному, спрятал волшебную иголку в узле галстука. Когда чуткий металлоискатель означил зону нахождения подозрительного предмета, Синяков с готовностью предъявил охране массивный зажим для галстука, которым среди всего прочего его снабдили в дежурке.)
Памятуя о своих потенциальных способностях колдуна, то есть человека, наделенного магической властью над окружающими. Синяков без устали рассылал во все стороны заклинание, только что придуманное им самим: «Хранители мои, придите сюда с ключами, бичами и клещами. Затуманьте врагам глаза, замкните уста, умерьте рвение, уймите подозрения… И вообще, пусть эти недоноски принимают меня за кого-то другого. За муху-цокотуху, например…»
Неизвестно, что было тому причиной, авторитет Мартынова или заклинания Синякова, но эта парочка благополучно миновала все стадии контроля и в конце концов оказалась перед дверями заветного кабинета.
— Ваше время — пять минут, — произнес неулыбчивый тип, наделенный в этом вертепе такой же властью, что и святой Петр в раю.
Обстановку кабинета, его убранство, а также людей, выполняющих здесь чисто технические функции, Синяков не запомнил, да, наверное, и не заметил.
Все его внимание сразу сосредоточилось на одном единственном человеке, стоявшем вполоборота к дверям у высокого — от потолка до пола — окна. Заложив правую руку за борт пиджака, он хмуро рассматривал панораму города, которым ему довелось править вслед за длинной чередой князей, магистров, посессоров, [3] градоначальников, губернаторов, председателей и первых секретарей.
Что-то из увиденного не устраивало хозяина кабинета, о чем свидетельствовало судорожное подергивание его правого уса.
— С чем пришел, ранняя пташка? — произнес Воевода, не оборачиваясь. — Новости, надеюсь, хорошие?
— Так точно! — Мартынов от усердия щелкнул не только каблуками, но и зубами.
— Смотри у меня… Я ведь бездельников не люблю. Зря народный хлеб есть не позволю.
Сразу две мысли пришли в голову Синякова. Одна напомнила, что этот неестественно высокий, ломающийся голос он уже однажды где-то слышал, а вторая подсказала, что такого ретивого служаку, как Мартынов, не помешало бы уколоть еще разок.
— Докладывай, — Воевода развернулся к ним лицом…
…И Синякова, несмотря на все злоупотребления, человека в общем-то здорового, едва не хватила кондрашка, или, если хотите, апоплексический удар.
В суровом и величественном облике народного заступника, рачительного хозяина и строгого отца проглядывали те самые черты, из которых слепил свою внешность один из самых могучих бесов Пандемония, в очном поединке погубивший недюжинного колдуна Дария, но обращенный в позорное бегство его сестрой.
Стоило Воеводе нахмуриться — он становился похожим на дуче, стоило заговорить — и на память приходил фюрер с его бредово-зажигательными речами. Стоило пошутить — из небытия появлялся призрак генералиссимуса. Этакий Адольф Виссарионович Пол Пот. Или Бенито Броз Шикльгрубер.
Более того, пять глубоких свежих шрамов, тщательно запудренных и отретушированных, пересекали его левую щеку от уха до подбородка. Да и знаменитые усы дергались отнюдь не от тяжких дум, навеянных государственными заботами, а от неудобства, вызываемого этими незаживающими ранами.
Между всенародным любимцем Воеводой и владыкой бесов Соломоном, без всякого сомнения, существовала некая мистическая связь. Никакого покушения скорее всего и не было. Просто клеймо, наложенное Дашкой на лютого беса, легло и на его двойника, сеющего зло в срединном мире.
Мартынов что-то говорил, время от времени демонстрируя своему патрону донесение Додика Сироткина, но Синякову все это уже было совершенно безразлично.
Первый шок, возникший в момент узнавания, прошел, и под черепной крышкой Синякова что-то заскреблось — не иначе как на волю просилась какая-то толковая мыслишка. Как это всегда бывает в редкие минуты озарения, груды ничем между собой не связанных фактов, обрывки чужих фраз и собственные путаные умозаключения сложились вдруг в четкую и ясную картину, лишь кое-где скрытую туманом догадок.
