Алекс Орлов - Рекс
Каррот посмотрел на Флетчера, тот кивнул.
– У нас с прошлого раза все наработки остались, так что еще и фора будет, в случае чего.
– Значит, я звоню, – сказал Юргенсон и, взяв свой телефон, стал неспешно набирать номер.
Ответили ему сразу.
– Привет, Тревис.
– Привет, Джон, – в тон собеседнику ответил Юргенсон, однако далось это нелегко, у него было такое ощущение, будто кто-то сдавил ему горло.
– Рад, что ты позвонил так скоро. Обычно люди стараются оттянуть момент разговора со мной.
– Я занятой человек, Джон, но ты личность широко известная, как я могу тебе отказать?
– Я широко известная личность? – переспросил Камерон.
– Разумеется. Я много о тебе слышал.
– Ну, пусть так, Тревис. Пусть широко известный, это не так уж и плохо, правда? Хуже, когда известным тебя считают полицейские и хватают при каждом удобном случае.
«Я догадывался, сукин сын, что это твоих рук дело», – подумал Юргенсон, вспоминая, как после покушения его вдруг затащили в тюрьму следственного отдела. Тогда это стало для него полной неожиданностью.
– Я могу встретиться с тобой через два дня в ресторане «Павлин».
– В ресторане «Павлин», Тревис? Я не ослышался?
– Не ослышался, Джон.
– А у тебя есть чувство юмора, приятель!
– Рад, что ты оценил.
– Ну хорошо. А в котором часу?
– Давай в одиннадцать, это время моего второго завтрака.
– А почему так рано?
– У меня потом еще дела.
– Ну, заметано, кореш, как говорят в вашей среде, да, Тревис? Я ничего не перепутал?
– Ничего, Джон, все как у нас в среде. До встречи.
– До встречи, Тревис.
81
Кафель в коридоре и в душевой – это самая неприятная работа. И кто придумал положить здесь плитку из натурального мрамора? Зачем мрамор в помещениях обслуживающего персонала? Даже незначительного количества пыли хватит, чтобы она стала видна на этом мраморе, а уж пыли тут хватало – особенно в переходных галереях, где совсем не было никакой облицовки, только голый бетон.
Но это из плохого, а из хорошего в работе уборщика был вынос мусора – очень интересное занятие. Сорок четыре комнаты, включая жилые и рабочие, а в них сто восемнадцать урн.
Некоторые с пластиковыми мешками, другие просто – корзины для бумаг.
– Привет, Олаф, как настроение?
Это Гарп. Полное имея Гарпинтер. Он бегает между двумя этажами, а точнее уровнями – в подвале они называются именно так. Носит бумаги, планы, в которых, как подозревал Олаф, ничего не понимает. Иногда он заставал Гарпа в коридоре, рассматривающего какой-нибудь план или схему. Гриф «совершенно секретно» его не останавливал, а Олафа он не боялся, его в подвалах замка мало кто замечал, а когда замечали, говорили что-то вроде: «Эй, вон там еще бумажка завалялась» или: «Слушай, тут где-то две монетки закатились – найдешь, положи на стол».
А еще был один смешной парень, он говорил: «Начальник, принимай груз» и выставлял из-за стола пару урн. А в урнах, под смятыми бумагами и ленточками кодограмм лежали банки из-под пива. И этот парень всегда подмигивал Олафу, дескать, мы друг друга не продаем.
Да пожалуйста, его дело собирать мусор, мыть кафель, стены, иногда подкрашивать потолок – там, где от сырости грибок развивался. А кто втихаря пиво потягивал или вон коньяк, бутылки от которого Олаф тоже часто находил в мусоре, это его не интересовало. Хотя от некоторых сотрудников после ночных возлияний поутру так разило, что даже вентиляция не справлялась. И как они на глаза начальству показывались? Хотя там, наверху, вентиляция получше. Олаф, хоть и редко, но все же появлялся там, чтобы помочь Лаибергу, который командовал на верхних этажах целой армией уборщиков.
У них, конечно, было повеселее. Больше света, больше настоящего воздуха, а не этого – из кондиционерного ящика. Но Олаф испытал на себе, как Лаиберг гоняет рабочих – ну ее, такую работу, даже присесть некогда. А Лаиберг этот на самом деле тот еще жлоб, и Олафа он никогда Олафом не называл, а только: «Эй, малой» – и ничего более.
В половине седьмого вечера вся эта беготня заканчивалась. Олаф выносил огромные мешки с мусором во внутренний двор, где стоял специальный пресс, и возвращался к себе в подвал, где становилось намного тише, потому что работники уходили в жилые комнаты. Но и после этого они еще долго не могли успокоиться, все обсуждали свои проблемы, планы на завтра.
Где-то смеялись, где-то негромко напевали – должно быть, после выпитого. А на втором ярусе часто срабатывал смывной бачок. Что они там, больше всех едят, что ли?
Кстати, о еде. Если бы не личная электроплитка, Олаф на здешних харчах долго бы не протянул. «Сублимированная пища для взрослых и детей». Ну разве это еда? Сублимированная пища – это корм для людей?! Олаф ее не признавал и ходил на кухню, где ему давали картошку, мясо, овощи – все, что запрашивал. А потом варил себе супы и жарил картошку. На ее запах из жилых помещений к нему часто прибегали вечно голодные охранники. Пришлось даже замок укрепить, чтобы дверь с петель не сдернули. Никакого у них воспитания. А если он занят? Если у него дела?
Когда наступил вечер, Олаф вернулся к себе в каморку, надел резиновые шлепки, махровый халат, взял полотенце и отправился в свою душевую.
Вообще-то, она была общей – для всего уровня, но поскольку жил он тут один, то и душевую на пять кабинок считал своей собственностью.
Ну и туалет на пять сидячих позиций – тоже. Одна у него была рабочая, а остальные четыре – запасные. Или гостевые, когда на его уровне поселялся кто-то еще. Обычно это были прикомандированные к подразделению внешней охраны. Та еще публика. Могли запросто наплевать в коридоре. А могли напиться и потребовать: «Эй, мелкий, ну-ка станцуй, сука!»
Олаф не любил подобные компании и не танцевал из принципа. Правда, потом приходилось оправдываться перед Лаибергом, потому что тот формально считался его начальником. Оправдываться приходилось в присутствии рыдающего командира взвода охраны: «Это были мои лучшие люди!» А зачем приставать к человеку только потому, что он на три головы ниже тебя ростом? Ты сначала бицепс потрогай! Потрогай бицепс сначала, а потом приставай.
После душа Олаф возвращался к себе, расчесывался и смотрел кино по внутренней кабельной сети. Хотелось бы, конечно, полазить еще и в Глобалнете, но это запрещалось – безопасность и все такое. Поэтому развлечение у Олафа было очень специфическое. Он приготавливал карандаш и бумагу, доставал из шкафа гитарную струну, накидывал ее на трубу отопления, зажимая оба конца в специальном мундштуке, а мундштук прихватывал зубами.
