Олег Верещагин - Я иду искать... Книга первая. Воля павших
— Угу, — безразлично откликнулся рыжий, склонившись к ноутбуку…
…Никуда она не ушла.
* * *Серые глаза — рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За кормой бегущей пены.
Черные глаза — жара,
В море — знойных звезд сколъженъе,
И у борта до утра
Поцелуев отраженье…
— А про мои глаза? — тихо, но требовательно спросила Бранка.
Олег улыбнулся, поднес палец к ее губам и продолжал читать:
Синие глаза — луна,
Вальса белое молчанье,
Неизбежная стена
Ежедневного прощанья.
Карие глаза — песок,
Осень, волчья степь, охота.
Скачка — вся на волосок
От паденья и полета.
Нет, я не судья для них!
Только — без суждений вздорных —
Я четырежды должник
Синих, серых, карих, черных.
Как четыре стороны
Одного того же света
Я люблю — в том нет вины! —
Все четыре эти цвета…[46]
Дома — на Земле — Олег никогда не читал девчонкам стихов, хотя и немало их знал. Не попадались такие, которым можно было почитать… Да и вообще — сложными были отношения Олега с девчонками, не то что у Вадима, который отбоя от них не знал, общался-то даже нехотя от пресыщения.
Кто бы мог подумать, что за ТАКОЙ девчонкой придется попасть на другую планету?!
Они с Бранкой стояли недалеко от большого поля, на котором шумно играли в гулу две команды. Олег впервые услышал об этой игре от Гоймира во время той охоты, потом несколько раз видел ее, но такими многочисленными и буйными команды еще ни разу не были — может быть потому, что представляли разные племена. Происходящее напоминало знаменитую игру в футбол кирпичом на минном поле из анекдота. Впрочем, Олег не слишком присматривался — ему хватало переживаний от того, что стоял он рядом с Бранкой. И от того, что ей нравились стихи, которые он читал, хотя и не все она, наверное, понимала.
А может, ей просто плевать было, что говорит Олег, — лишь бы говорил?
…Мимо прошел, высоко подняв голову, молодой священник в длинной рясе, с жидкой бородкой. Лицо у него было замкнутое и гордое, как у великомученика. На великомученика он, может, и не тянул, но обычным мучеником его назвать было можно — следом за ним, шагах в десяти, приплясывала целая толпа мальчишек из разных племен — кривляясь, они распевали звонкими и вредными голосами:
Хоп, хоп, хоп, хоп —
Самогонку гонит поп!
Попадья чухонится —
Самогон не гонится! —
повторяя дразнилку снова и снова. Олега это покоробило, но Бранка посмотрела злорадно и крикнула:
— Эй, скопец долгополый! Одно они тебе юбку-то обтреплют, гляди! — а потом плюнула вслед.
— Зачем ты так? — поморщился Олег. — Он никому ничего не делает.
Бранка скривилась, плюнула снова и процедила недобро:
— Чтоб его Белая Девка расцеловала, да покрепче… Чего заступаешь, чем они хороши — с языка мед капает, да только мед тот на данванской кухне наварен!
— Ладно, — пожал плечами Олег, — это ваши дела.
— Наши, — грустно подтвердила Бранка и посмотрела в небо, словно пытаясь определить, не пойдет ли дождь. — Вольг, станешь, может быть, тут еще? Своей машинкой. Я б тебя встречала там прямо…
— Машинку отдать придется, — покачал головой Олег. — Еще один канал для вас… Бранка, дурочка, — неожиданно мягко вырвалось у него, девчонка посмотрела удивленно, — ты подумай только, ты ж меня себе выдумала… Чем я лучше ваших парней? Ничем. Просто не отсюда, вот ты и сочинила себе такого «человека со звезды», понимаешь? А так — я ведь такой же.
— Я тебе совсем ровно с остальными? — еле слышно спросила Бранка, продолжая смотреть в небо. — Совсем-совсем ровно — что я, что другие? Или у тебя та есть на Земле, что ты крепче всего света любишь? Ты скажи — я вот больше словом не обмолвлюсь.
Это был простой и приятный выход — соврать ей, что на Земле ждет девчонка. Но мысль о том, что Бранка станет ему сразу чужой, порвется какая-то глупая и приятная нить, что их связала, — эта мысль так испугала Олега, что он поспешно и испуганно ответил:
— Нет у меня никого, а ты мне очень нравишься… — и осекся, увидев, как откровенно и радостно просияло лицо Бранки.
— У нас девушки сами выбирают, — мягко сказала она. — Одно я тебя выбрала, не Гоймира — страшного в том нет. Понимаешь?
Олег ошалело моргал. Такая постановка вопроса ему, выросшему на принципе, что мужчина выбирает себе пару, а не наоборот, казалась почти кощунственной. А Бранка продолжала:
— Я понимаю, вижу — дружбу замарать боишься. Так?
— Так, — кивнул Олег, и она погрустнела. Потом спросила:
— А правду ли говорил, когда уйти с тобой предлагал? Или плел?
— Правду, — твердо ответил Олег.
— Ушла бы, — вздохнула Бранка. — Ушла бы, Вольг, с тобой — ушла бы… Да ведь одно в баснях ради любви все кидают и на край света бегут. А в жизни такое есть, что не кинуть. Земля родная — как ее кинешь?
Олег молчал. На языке вертелись кощунственные слова, что в его мире многие родную землю «кидают» во всех смыслах даже не ради любви, а просто так. Но он чувствовал — Бранка не поймет. Да и самому ему эти мысли казались сейчас неуместными. Наконец он выбрал нейтральную тему:
— Ты странная девчонка, — искренне сказал он, глядя на Бранку. — Наши не такие.
— Троерукие? Или глаз во лбу? — усмехнулась она.
— Не такие, — повторил Олег.
И Бранка ответила:
— Пошли спляшем.
Неподалеку гудела волынка, подвывали рожки и слышался смех. Олег протянул Бранке руку:
— Пошли.
* * *Наколка дала о себе знать ночью, как только Олег уснул. В суматошном сне вновь пришедший Перун коснулся своим тупиком груди мальчишки — и прикосновение обжигало, как пламя. Олег проснулся от этой боли.
Грудь горела. Олег полез под рубашку — опухоль захватила всю левую сторону, была горячей даже сквозь повязку. Казалось, татуированная рысь вгрызается в тело. Знобило и выкручивало суставы, как при высокой температуре. Сейчас мальчишка раскаивался в своем дневном решении. «Загнусь еще от заражения крови, — с испугом подумал он. И вспомнил, что горцы ничем не болели. За все то время, пока он тут был, он не видел ни единого случая, если исключить травмы, раны и все такое. — Значит, и лечить такое они не умеют… У, блин!»
Уснуть не получалось, хотя очень тянуло. Стоило задремать — тупик Перуна возникал из качающейся мути и касался груди, вызывая новую острую вспышку боли. В конце концов, Олег сел, прислонился к тележному колесу и приготовился ждать, когда боль спадет.
Было душно. Волны тяжелого воздуха грузно перекатывались над Ярмарочной Долиной, небо затянули слои туч. Звуки казались слишком отчетливыми, стояла гробовая тишина в природе — ни ветерка, ни посвиста птиц, ничего. «Гроза будет», — подумал Олег, невольно кривясь от боли. Судя по всему, не он один плохо спал — тут и там среди телег шатались люди.
Сидеть было тошно. Усталость брала свое. Тело просилось в сон, боль из него выдергивала. Проклиная все на свете, Олег поднялся, не обуваясь и не застегивая ремня, сунул наган в карман джинсов и отправился шататься вокруг в надежде найти собеседника.
Росы на траве не было — еще один верный признак грозы. Когда он встал, то увидел нависшую над дальним краем, над горами, жуткую фиолетовую тучу. Тучу пришивали к горам белые стежки неслышных молний. Гроза шла покруче той, что они с Бранкой пережили в лесу.
Посматривая в сторону тучи, переступая через спящих и досадливо вздыхая, Олег выбрался на край лагеря. Постоял и углубился в лес, решив окунуться в ручей — если не целиком, так хоть головой, чтобы уж проснуться на самом деле. В лесу духота и тишина казались еще тягостнее. Деревья стояли молча, раскинув ветви, словно тоже не могли дождаться грозы. В их молчании была какая-то угроза — Олег почувствовал себя неуютно и остановился на опушке, вглядываясь в затемневшую лесную глубину. Там перемещались тени, корчились, приплясывали, и мальчик отвел глаза — перед грозой баловались уводни, разная пакость наслаждалась напряжением в мире. В такие минуты нечисть и нежить была особенно опасна, а большинство обычной нелюди просто попряталось по норам и дуплам. Олегу послышался человеческий голос, отчетливо позвавший на помощь, он напряг слух — зов повторился, и Олег узнал голос — звала его мать.
Скаж схлынул, мерзостишка перестаралась — рассудок подсказал Олегу, что его родных тут быть не может. Но в то же время явственно послышавшийся родной голос всколыхнул другую боль — в душе, боль и тоску. Подобрав увесистый сук, Олег яростно метнул его в тени, процедив:
— Вот вам… — и услышал негромкий стеклянный смех.
Смеялась мавка — почти человеческое существо, девушка с огромными зелеными глазищами на худеньком лице, в Вересковой Долине их не было, Олег только слышал о них. Она сидела в развилке дуба шагах в десяти от Олега, невысоко над землей, смотрела, склонив голову к плечику. Разговаривать мавка не умела, как и вся нелюдь — но была умнее самых умных животных; Олег часто задумывался, что они такое — все эти сказочные для него и обыденные здесь существа. Тупиковая ветвь эволюции? Или еще что-то? Во всяком случае, мавка была безвредной, она просто наслаждалась грозой, но по-доброму.
