Юрий Никитин - Бригантины поднимают паруса
Бондаренко сказал с ехидцей:
– Для Владимира Алексеевича весь мир уже наш.
– Верно, – согласился я. – Ростислав Васильевич частенько бьет точно в цель, даже когда целится в другую сторону. Во всем мире появилась уникальная морковка, которой можно остановить даже революционную молодежь, готовую рушить любые основы!..
– Ну-ну, – сказал Мещерский заинтересованно, – слушаем вас.
– Это обещание, – пояснил я, – в ближайшие годы, где-то за двадцать-сорок лет, отменить старость, а затем и сделать всех бессмертными, красивыми и молодыми!
Бондаренко поморщился, но вдумался, проронил с непривычной для его острого ума тяжеловесностью:
– Сейчас особо пламенные кричат: «Нам жизнь не дорога!» – потому что нет большой разницы: умереть красиво в тридцать лет в бою или же в семьдесят в постели, уже не помня, кто ты и что ты… Все равно жизнь оборвется. А вот лишиться возможности жить вечно или, чтобы не пугать дебилов, неограниченно долго, когда будет время и повеселиться, и столько всего переделать…
Мещерский слушал внимательно, поинтересовался с деловитостью:
– Прогнозируете спад молодежной активности?
– Не просто спад, а резкое падение, – пояснил я. – Революции, и старые и новые, всегда делала молодежь. Даже в руководстве были далеко не взрослые, а мудрые, а на баррикадах и вовсе дрались студенты и равные им по возрасту романтики. Сейчас они впервые обрели шанс на вечную жизнь, которая вовсе не отменяет возможности бузить и делать революции…
– А это не опаснее?
Я покачал головой.
– Нет такого революционера, который в зрелом возрасте не стал бы консерватором и защитником системы. В молодости все свято уверены, что всегда останутся такими, разве что знать будут больше. Никто не предполагает, что их взгляды изменятся… Так вот пусть и не знают. К чему это я все сказал?
При общем молчании Мещерский проговорил прежним голосом чеховского интеллигента, что так не вяжется со смыслом его слов:
– Похоже, намекаете, контроль за обществом можно усиливать, не встречая сопротивления. Я угадал?
Я поклонился.
– Вы прекрасный аналитик, сразу все хватаете на лету. Да, самое время устанавливать видеокамеры и прослушку везде-везде. Ссылаться можно на то, что террористы всех нас лишают шансов жить вечно и сказочно прекрасно. Одновременно нужно пропагандировать идеи трансгуманистов. Особенно лозунг, что нынешнее поколение обретет бессмертие!.. Кто в это поверит, тот сразу начнет пересматривать жизненные цели. И согласится на установку видеокамер везде, даже в спальне и туалете.
Они переглянулись, далеко не уверенные, люди вообще редко руководствуются умом, у нас все на инстинктах, а у большинства вообще на рефлексах. К тому же сейчас быть закомплексованным как бы показатель высокой духовной организации в нашем таком ах-ах бездуховном мире…
Мещерский прислушался к встроенному в ушную раковину телефону, произнес кратко:
– Да, Антон Васильевич. Вам всегда рады.
Дверь распахнулась. На пороге появилась массивная фигура Кремнева, рожа стала еще краснее, совсем красное солнышко на закате дня, оглядел нас исподлобья.
Мещерский кивнул ему на свободные кресла, Кремнев бросил на меня оценивающий взгляд.
– А он загорел… Отдыхал или в самом деле работал? Не верю…
– Генерал, – сказал я, – вы как раз вовремя. Мой отчет вам неинтересен, а вот день завтрашний… В Пентагоне пришлось поднять один животрепещущий вопрос о глобальной безопасности. Там обещали немедленно заняться, но Штаты давно утратили пыл, который сделал их великой нацией. Теперь это страна осторожных людей, где умным и активным почти не дают голоса… Я говорю о Норвегии.
Мещерский сказал с пониманием:
– Проект «Огненная Капля»?
Я кивнул.
– Да. Мне вовсе не хотелось бы трогать такую чистую и благополучную страну, как Норвегия… разве что обеими руками за ее белую и нежную жопу, генерал, вон, меня сразу понял. Но дело в том, что там давно носятся с идеей достичь глубин Земли. Одни все еще лоббируют идею этой расплавленной «капли в сто тысяч тонн железа», другие с подземным вездеходом, но вчера решили возобновить работу на сверхглубокой скважине.
Кремнев спросил отрывисто:
– С какой целью?
– Цель благородная, – сказал я, – добыть неисчерпаемую энергию. Я об этом уже говорил у нас, говорил в Штатах. Там обещали надавить, все-таки их союзник, но, как я вижу, Норвегия выказывает свою демократическую натуру, международному жандарму подчиняться не изволит.
– Риск велик?
– И велик, – ответил я, – и неоправдан. Бывает, что риск – благородное дело, но это когда рискуешь порванными штанами или червонцем в кармане, но они при нежелательном повороте событий, что зависит не от них, и себя погубят – не жалко, но нашу Калининградскую область тоже засыплет пеплом. По щиколотку.
– А Норвегию?
– По колено, – ответил я. – А треть вообще зальет раскаленной лавой.
– Это хорошо, – сказал он деловито, – у соседей потеплеет. У нас мандарины будут расти. Но вот пепел… да, это лишнее. Многовато, хотя вообще-то пепел – хорошее удобрение. Сегодня же переговорю с компетентными органами. Нужно надавить по дипломатическим каналам. Рыбу у них откажемся покупать или туристам запретим туда ездить…
Я вздохнул.
– Можете не успеть.
Мещерский развел руками.
– Я просто не вижу другого пути…
Я поинтересовался:
– А как насчет ракетного удара с москитного кораблика? Смотрите, как засиял генерал!.. Когда впервые пульнули по халифату в Сирии, весь мир ахнул!
Мещерский покосился на довольно улыбающегося Кремнева.
– То в Сирии, – напомнил он. – Там была война, и действовали мы с разрешения и по просьбе правительства Сирии. А сейчас…
– Понятно, – сказал я.
Бондаренко вставил:
– Ракетный удар оставляет след. Даже радары засекут, откуда пущено и кто пустил. А это пока неприемлемо.
– Суверенитет, – сказал я с отвращением, – пока еще держится?
– Ломаем, – заверил Мещерский. – С обеих сторон. Хотя трудности понятные…
Бондаренко снова вставил:
– Суверенитеты мелких государств сломить нетрудно, но Штаты и Россия стараются не дать друг другу заметных преимуществ в этом нужном деле. Мы готовы пренебрегать суверенитетом штатовских сателлитов, но не позволяем обижать своих союзников, а Штаты… тоже понятно.
– Потому и торможение, – сказал Бондаренко.
– По-моему, – буркнул я, – вообще стоим, как приклеенные. А почему снимки такие нечеткие?
– Спутник не в состоянии заглядывать в окна, – напомнил Мещерский. – Ладно, Владимир Алексеевич, вам нужно отдохнуть и повидаться с родными. А мы пока обсудим результаты.
