Адриан Чайковски - Чернь и золото
— Не знаю, смогу ли я…
Его белесые глаза, мерцая, уставились на нее.
— Ты ведь не умеешь летать? Некоторые жуканы умеют.
— Очень немногие, да и те плохо. Мне бы очень хотелось… пусть даже получалось бы неуклюже. Но Наследие мне никак не дается, разве что видеть начала в темноте после… того самого сна. После нашего разговора между Астой и Минной.
— У тебя больше полезных свойств, чем ты думаешь. Жуканы очень выносливы — даже мы это признаем. Именно Наследие помогло тебе пройти через все испытания, но лететь самой вовсе не обязательно. Набери мне сухого хвороста, и я вызову транспорт.
— Опять твои колдовские штучки?
— Очень хочется сказать «да», но не стану тебя обманывать. Это всего лишь фокус.
Топливо Ахей велел разложить неправильным кругом — точную его форму Чи из-за близкого расстояния определить не могла, но подозревала, что без колдовства тут все-таки не обошлось.
Стоя в кругу огней, она почувствовала в небе что-то живое. Именно почувствовала, а не услышала: существо летело беззвучно, но ветер от его крыльев колебал пламя костров. Когда оно заслонило звезды над головой, Чи вцепилась в рукав Ахея.
Это был ночной мотылек — мохнатый, с лошадь величиной, с крыльями вшестеро больше человеческого роста. На маленькой голове торчали закрученные в кольца усы-антенны. Вихрь, вызванный его приземлением, потушил почти все костры.
— На случай, если кто-то из нас устанет или будет ранен, — усмехнулся Ахей. — Как раз это я собирался сделать после нашей с тобой первой встречи, но обстоятельства сложились иначе. — Вспорхнув на собственных крыльях, он сел верхом на огромного мотылька и протянул руку Чи.
Она приложила руку к густому меху — мотылек в отличие от большинства крупных насекомых был теплый — и взобралась с помощью Ахея наверх. Мотылек потоптался на трех парах ног, приспосабливаясь к лишнему весу. Седла на нем не было, но поводья имелись, и Ахей уже взялся за них.
— Держись крепче, — предупредил он.
Чи обхватила его за пояс и стиснула коленями мохнатые бока летуна.
Когда Ахей тряхнул поводьями, мотылек тут же взлетел.
Чи, уверенная, что сейчас свалится, вцепилась в Ахея так, что почувствовала на его теле швы, которые сама наложила.
Ритм мотыльковых крыльев, постепенно передававшийся ей, ничуть не напоминал порхание мелких бабочек. Они работали мощно и мерно, каждый раз продвигая гигантское насекомое вперед и вверх — точно весла гребной лодки, на которой катал ее в детстве Стенвольд. Ослабив хватку и вернув Ахею возможность дышать, Чи стала смотреть вокруг.
Внизу виднелись только красные огни геллеронских заводов, вверху — только звезды. Мотылек и два его всадника поднимались все выше в спокойном прохладном воздухе. Чи, склонив голову на плечо Ахея, слушала тишину: крылья махали беззвучно, даже воздух благодаря плавности полета в ушах не свистел. Все это очень отличалось и от аэроплана, которым ей довелось управлять, и от «Высокого неба», и от грохочущего осоидского геликоптера.
Вот если бы и она могла так летать! Как будто сбылась ее детская мечта, но не совсем так, как ей представлялось. Откуда, собственно, взялась у нее эта мечта? Ведь Стенвольд и Таниса летать не умели. Глядя в окно на облака, на звезды, на быстрых мушидов-курьеров, на летательные аппараты, Чи все время тосковала, что сама никогда не сможет подняться в небо.
Город Торн, начинавший открываться внизу, она воображала себе в виде домов, косо стоящих на горном склоне, или даже пещер: ведь эти древние жилища служили номам испокон веку.
Теперь она различала на нижних склонах ступенчатые поля, где колыхались колосья и по искусственным каналам струилась вода. Кое-где виднелись хижины земледельцев, но сам город располагался куда выше, над отвесным обрывом.
Они снова встретились в темной комнате какой-то захудалой жуканской гостиницы, где постояльцы сами заботились об освещении. Тальрик был этому только рад: недоставало еще, чтобы собственное лицо ухмылялось тебе навстречу.
Сцилис нашел предназначенный ему стул при свете одних только звезд — впрочем, у арахнидов всегда хорошее зрение. Тальрик на ощупь взял чашу, куда его собеседник налил вина, и осведомился:
— Есть результаты?
— Так себе винишко, — посетовал Сцилис. — Я попросил бы вас заказать себе что-нибудь поприличнее, но осоиды, как известно, в винах не разбираются.
— У нас мало времени, Сцилис, — отрезал Тальрик.
— Не беспокойтесь, майор, все путем. С этим лицом я Стенвольду ближе, чем его тень.
— Я думал, вы будете путешествовать с ними под видом Кенис.
— Да, план был таков, хотя я и рисковал навлечь на себя подозрения — и тут мне прямо в руки свалился другой вариант, куда лучше. Кенис покинула их, ничего не сказав на прощание, но им было не до нее, и они приняли это как должное.
— Кто же тогда… чье лицо вы носите? — Тальрика, непонятно почему, прохватило холодом.
— Хотите, чтобы я доверил вам тайну, которая может стоить мне жизни? Вы бы мне тоже не доверились в таком положении.
— Хорошо. Что вы имеете мне сказать?
— Вы с бесконечным терпением претворяли в жизнь свои планы, майор, а сейчас стали похожи на ребенка, которому обещали игрушку. Сделаем так: я покажу вам, где живет человек Стенвольда. Он сколотил себе довольно большую банду, но тридцати сносных бойцов вам, думаю, хватит.
— Если нанять такой отряд, пойдут слухи.
— Ну, уж как-нибудь исхитритесь. Половина банды всегда в разгоне — я скажу потом, кто из них где, — но голову вы отсечете. За главного у них Скуто, колючий такой мужичок. Его убейте первым делом и всех прочих тоже постарайтесь убить.
— А вы? Не зная, в каком вы обличье, мы рискуем убить и вас.
— Значит, туда и дорога. Не волнуйтесь, о себе я сам позабочусь.
— Это все?
— Они надеются, что номы помогут им, но тут я, пожалуй, тоже смогу подпортить.
— К номам уже посланы наши люди, — кивнул Тальрик. — Там все в порядке.
— Не знаю, не знаю.
— Сомневаетесь в наших возможностях?
— Сомневаюсь, что вы найдете у них понимание — с этими дикими горцами договориться не так-то просто. Я бы на вашем месте уделял им как можно больше внимания, не то ваши планы могут рухнуть в самый последний момент.
— Хорошо, действуйте. Союз с номами ни в коем случае не должен быть заключен.
— А Стенвольд Вершитель?
— Стенвольд… Живым его сможете взять?
— Вряд ли.
— Вот кого допросить бы… — Тальрик задумался. — Мы перебьем всех его людей, поломаем их связи с номами, но сделайте все, чтобы он мне достался живой.
35
Торн представлял собой сплошную наклонную стену. Окна в нем лепились над окнами, двери над дверьми, а разделял их камень, покрытый филигранной резьбой. Мотылек начал снижаться, и Чи различала уже витые колонны, фризы и статуи — в этих скалах была высечена вся история номов. Здесь нашли свое отражение загадочные обряды и битвы, в которых участвовали номы, мантиды, арахниды и другие расы, неизвестные Чи. Читать эту каменную книгу было грустно до слез: народ, создавший ее, правил некогда половиной мира, а теперь бывшие подданные загнали его в этот глухой горный угол.
— Как же вы должны ненавидеть нас, — прошептала Чи.
— Вот уж не думал, что ты посмотришь на это такими глазами, — удивленно оглянулся Ахей. — И пожалеешь о былой нашей славе.
Мотылек витками спускался к стене, где пестрели сложенные крылья других мотыльков. Ссадив пассажиров на карниз у подножия, он улетел выше, на свой насест.
— Трудновато мне будет передвигаться по вашему городу, — заметила Чи.
— Ты не единственный бескрылый гость Торна. Посетителей мы селим поближе к краю.
— Поближе к краю?
— Ну да. Торн — это не только фасад, который ты видишь. Он уходит глубоко в гору.
— Но как же без солнца?
— Темнота нам не помеха — как и тебе, — напомнил Ахей.
Внутри, в искусственном гроте, глазам Чи действительно открылись многочисленные изображения и надписи. Она рассматривала их, понимая в то же время, что ничего этого не должна была видеть.
— Я слышу музыку, — вырвалось у нее.
— Теперь шестой час. — Здесь, у себя дома, Ахей почему-то нервничал больше, чем во вражеском городе.
— Шестой час? — Где-то далеко стройные голоса пели хорал с неразборчивыми словами.
Ахей улыбнулся — впервые после того, как они вошли.
— Извини меня, я плохо справляюсь с обязанностями гида. Детский хор у нас возвещает о смене часов. Сейчас ты слышишь гимн шестому ночному часу. Лет в семь или восемь я сам его пел — до сих пор помню слова.
— Как красиво. — Пение в самом деле было очень красивым — и грустным, как все это место. — Но разве у вас нет часов? — Может, и нет, подумалось ей. Ни часов, ни каких-либо других механизмов.
