Николай Чадович - Дисбат
– Очень важное, не сомневайтесь. Передайте, что звонил Синяков. Си-ня-ков, – повторил он по слогам. – У меня к Вячеславу Ивановичу дело государственной важности. Убедительно прошу связаться с ним. А я перезвоню через десять минут.
Личный контакт с бывшим приятелем в планы Синякова отнюдь не входил. Он всего лишь собирался передать ему послание Додика, а там что будет, то и будет. Мартынов хоть и подлец, но не дурак. Поймет, что за документ попал в его руки. На этом ведь и выслужиться можно! Хотя кто знает, на чем они там в своих высших сферах выслуживаются. Скорее всего на интригах и лакействе.
Если Синякову сейчас позволят связаться непосредственно с кабинетом Мартынова, тот при желании всегда найдет способ вычислить координаты собеседника. А от этого ни Синякову, ни Грошеву лучше не будет. Значит, придется провести кое-какие предварительные мероприятия. Недаром ведь хозяин квартиры совсем недавно заикался о пользе конспирации.
Первым делом Синяков приготовился к возможному аресту – удалил из карманов все, что могло дать зацепку ретивым следователям, волшебную иголку засунул в боковой шов брюк, а шаманский порошок рассовал по сигаретам, благо у Грошева нашлась початая пачка «Примы». По его представлениям, курить за свой счет не возбранялось даже в камере смертников.
Едва только все та же женщина (супруга, дочь, домработница?) сообщила Синякову служебный телефон Мартынова, на манер двоичного кода сплошь состоящий из нулей и единиц (наверное, нынче это был особый начальственный шик), как он стал собираться в дорогу.
– Уходишь? – опечалился Грошев, с некоторых пор осознавший наконец смысл пословицы: «На миру и смерть красна».
– Отлучаюсь. Скажем пока так. Не хочу тебя подставлять. Позвоню из автомата. Спасибо за все. На меня не обижайся. Тварь ты хорошая, хотя и малодушная.
– А разве я спорю? Являюсь типичным представителем своего малодушного народа. Ничего не могу с собой поделать. Как говорится, против природы не попрешь. От волка теля не рождается.
– Возможно, в этом есть некий исторический смысл. Отважных волков давно свели на нет, а малодушные телята знай себе лижут молочко. Но иногда из них вырастают свирепые быки – Уже стоя на пороге, они обнялись, и Синяков добавил: – Ты дверь-то не запирай. Может статься, я еще и вернусь.
– Моя дверь всегда для тебя открыта! – произнес Грошев высокопарно. – Кроме тех случаев, когда она будет опечатана прокуратурой.
Выйдя из подъезда, Синяков огляделся. Окружающая местность – игровые площадки, песочницы, беседки, дорожки, скверик для выгула собак – казалась вымершей. Впрочем, здесь, в отдаленном спальном районе, да еще в такую пору это было вполне обычным явлением. Прав был Додик. До Венеции или Тадж-Махала нам еще далеко.
Пропустив несколько телефонов-автоматов подряд, Синяков выбрал тот, который располагался подальше от дома Грошева, да вдобавок еще стоял на отшибе, что позволяло контролировать возможные пути подхода опергруппы, если таковая будет выслана по его душу.
Знакомый по старой памяти с принципами организации телефонной связи, Синяков прикинул, что для определения его местонахождения уйдет минуты три. Как-никак, а телефон-автомат своего индивидуального номера не имеет. Примерно столько же времени, если не больше, понадобится оперативникам, чтобы добраться сюда из ближайшего райотдела милиции.
Итого шесть минут. Одну минуту отминусуем для того, чтобы смыться. До лесопосадки, отделяющей жилые дома от автомобильной трассы, – рукой подать. Короче, надо уложиться в пять минут, которые, как известно, все решают иногда.
Магнитная карточка, предусмотрительно позаимствованная у Грошева, не подвела. Не прошло и секунды после набора последней цифры, как в трубке раздался голос Мартынова, слегка изменившийся после разложения на электрические импульсы (а потом и после сложения этих импульсов в приемлемый для человеческого уха звук):
– Слушаю…
– Это Синяков. Привет.
– Привет. – Тон Мартынова был столь же холоден, как у диспетчера бюро ритуальных услуг. – Что ты хотел?
– Тебе разве не передали?
– Передали. Только дело государственной важности – понятие растяжимое. Намерен указать исполнителей теракта? Или напрашиваешься на явку с повинной?
Прошла минута.
– Да погоди ты, – прервал его Синяков. – Бывают дела и поважней.
– У нас не бывают! – произнес Мартынов веско.
– Лучше скажи, ты про Пандемоний что-нибудь знаешь? Про бесов, про судьбу дисбата, про Додика Сироткина?
– Ты не пьян случайно?
– Да или нет?
– Нет.
Прошло две минуты!
– Ладно, болтать мне недосуг. Я перешлю тебе один очень важный документ. Составленный, кстати сказать, официальным лицом. Прочти его. А потом поступай по собственному разумению. Но учти – твоя бездеятельность может дорого обойтись человечеству. Всему человечеству, подчеркиваю. Чернобыль вам тогда мелким хулиганством покажется.
Три минуты! Как мало слов умещается в шестьдесят секунд!
– Это все? – Голос Мартынова был по-прежнему невозмутим.
– Нет, не все. Ты обязан ознакомить с этим документом Воеводу. Кто-то из важных чинов скрывает от него правду. Страшную правду! Дорога каждая минута. Документ, про который я говорю, через несколько минут совершенно случайный прохожий передаст первому встречному милиционеру. Надеюсь, им не подотрутся, тем более что ты будешь указан на конверте в качестве адресата. Дисциплина ведь у вас вроде на уровне. Меня искать не надо.
Четыре минуты! В принципе все – успел.
– Не хочешь, значит, со мной встретиться? – Это было уже слишком. Мартынов явно переигрывал, но в запасе Синякова была еще целая минута.
– Нет! – Надо было сдержаться и не нахамить этому держиморде в самый последний момент.
– А придется!
В трубке раздались короткие гудки, а за стенами телефонной будки – быстро приближающийся топот. Лесопосадка, в которой Синяков собирался спастись, в конечном итоге и погубила его. Не менее полудюжины человек – кто в форме, кто в штатском – бежали именно с той стороны.
Чтобы отбиться от них, нужно было иметь кулаки Майкла Тайсона. Чтобы убежать – ноги Карла Льюиса.
Сакраментальные пять минут истекли как раз в тот момент, когда самый проворный из этих оборзевших сексотов ухватился за ручку телефонной будки. Даже не представившись, а тем более не разъяснив задержанному его законных прав, он заехал Синякову в скулу, за что немедленно схлопотал оборотку, то есть ответный удар.
«Лишь бы не убили сразу», – думал Синяков, когда под звон сыплющихся стекол и гудение сорвавшейся с рычага телефонной трубки его выволокли из будки наружу.
Винить было некого. Сам вляпался. О эта проклятая пятая минута, на которую он сделал столь необдуманную ставку! О наивность рядового гражданина, вознамерившегося обдурить всесильную контору! Да не бейте по голове, сволочи! Она еще может пригодиться вашим начальникам!
Дежурка, куда доставили Синякова, была не простой дежуркой, поскольку обычная для таких мест клиентура – вонючие профурсетки, грязные ханурики, вшивые голошмыги, оборванные богодулы и окровавленные терпилы – напрочь отсутствовала, повсюду лежали ковровые дорожки, по углам поблескивали латунные плевательницы, а предварительный шмон учинял не какой-нибудь похмельный сержант, а лощеный майор с институтским ромбиком на кителе.
К счастью, швов здесь не распарывали, а сигарет не ломали. Злополучный пакет у Синякова изъяли еще во время задержания и тут же сунули в толстенный контейнер, предназначенный для транспортировки взрывоопасных предметов.
После оформления всех надлежащих бумаг, которые наравне с другими официальными лицами подписал и врач, наблюдавший за обыском с безопасного расстояния, Синякова поместили в каморку, на ментовском жаргоне называвшуюся «боксом». Дежурный майор, выдавая ключи вертухаю-старшине, так и сказал: «В пятый бокс его. Да глаз не сводить. Особо опасный».
Синяков ожидал худшего, однако кутузка оказалась вполне сносной – крысы по ней не бегали, тараканы были представлены в самом незначительном количестве, а сокамерники-блатные не разыгрывали новичков в карты. Сокамерников вообще не было, если не считать таковыми все тех же тараканов.
Первый час ушел на то, чтобы отдышаться, кое-как стереть с пальцев черную мастику, оставшуюся после дактилоскопии, и привести в порядок одежду, изрядно пострадавшую как при задержании, так и при обыске. В конце второго часа Синяков заскучал. Какая-либо печатная продукция в камере отсутствовала напрочь, а свежая побелка не позволяла узнику приобщиться к образцам мудрости и юмора, оставленным на стенах предшественниками.
От нечего делать Синяков решил пообщаться с волшебной иголкой, которую условно можно было считать предметом одушевленным. Не без труда извлек он ее из брючного шва и положил на ладонь. Иголка не стала бесноваться понапрасну, а лишь тихонько уколола Синякова в основание большого пальца – сам, дескать, видишь, как мы вляпались.
