Дмитрий Старицкий - Наперегонки со смертью
Вот совсем не знаю почему, но мне как-то решительно захотелось перед этим пожилым сильноусатым человеком моментально вскочить и встать по стойке «смирно». За невозможностью принять вертикальное положение я вытянулся вдоль койки и бодро доложил.
— Товарищ маршал Советского Союза, ваше приказание выполнено.
Буденный перестал терзать гармонь и дернул себя за кончик знаменитого уса.
— Какое приказание? Я ничего не приказывал. Тем более от чьего-то имени.
— Так я ничего и не сделал, — выпалил я одним дыхом.
Семен Михайлович посмотрел на меня с интересом и как-то искоса, потом заявил, что мне пить не полезно при такой лихоманке, а он вот выпьет непременно.
И выпил, кстати, с большим видимым удовольствием, отставляя мизинчик в сторону от стакана из которого медведь до него «мохито» тянул.
И крякнул вкусно, вместо закуси расправив усы.
— Товарищ маршал, а почему вас в тридцать седьмом не расстреляли? — задал я наглый вопрос.
Он же глюк. Почему не задать волнующий вопрос приведению? Приведения вроде как врать не умеют.
— Хе… — маршал, усмехнувшись, снова поправил свои шикарные усы мизинцем. — Хотели шлепнуть. Очень хотели. Целых два грузовика от Николки-пидараса прикатило на дачу меня брать под микитки.
— От кого? — переспросил я.
— От Ежова, — пояснил Семен Михайлович. — Неужто забыли уже про этого упыря?
— У нас на должности главного упыря Лаврентий Берия числится.
— Да какой он упырь, Лаврушка-то? Он чиновник, руководитель, как вы теперь выражаетесь — менеджер. Партия сказала — он выполнил, ровно на столько на сколько приказали. Невозможное делал возможным. А Николка, тот с душой зверствовал, с чувством. Оттого, небось, и спился. Не то, что до него Гершель работал — с холодным расчетом. Мыл он руки или нет я не знаю, но голова у него всегда холодная была.
— Приехали чекисты на вашу дачу и что дальше? — нетерпение мое было сильнее озноба.
Когда я еще такое услышу, да еще из первых уст.
— А ты не перебивай старших. Молод еще.
Пожевал маршал усами, а глазами в себя впал, вспоминая тихим голосом.
— Высыпали они из кузовов и давай кричать в рупор, чтобы я добровольно сдался и разоружился перед партией.
— А вы?
— А что я? У меня на даче кроме наградного маузера с «красным знаменем» на ручке, еще пара пулеметов с гражданской заныканы. «Люис»[90] английский и «кольт» американский[91]. И патронов к ним «родных» до жопы. Решил я так: усрамся, да не дамся. Загнал всех своих в подпол, а сам с адъютантом как полили в два ствола, так чекисты сразу на жидкий стул сели. Залегли и не шкнут. Сцыкотно им воевать-то. Не привыкшие они к этому. А как мы гранату кинули, так они вообще за деревья попрятались. Так два часа в позиционную войну и играли. Они шевельнутся — мы очередь. Они лежат, мы магазины с лентами набиваем заранее. Потом Коба позвонил. Сказал, чтобы я не нервничал, никто меня трогать не будет. И, правда, смотрю в окно: погрузились опричнички в свой транспорт и умотали. Но, говорит, пулеметы, все же, сдай. Фу, мля, за это надо выпить. Труханул я тогда, как на духу говорю, в сабельной рубке так не трухал. А у меня все же пять Георгиевских крестов за храбрость в бою.
— Как пять? — не понял я, и тут же уточнил. — Полный бант — это четыре креста.
— Тут такое дело было, понимаешь, перед тем как нас на Кавказский фронт перебросили… В общем дал я в морду вахмистру, чтобы он руки свои не распускал. И меня за это под суд. Расстрел грозил, но заменили лишением Георгиевского креста. Первого моего. А потом я еще четыре заработал. Вот как оно по жизни бывает.
Маршал выдохнул и красиво сцедил стакан водки, занюхав его «мануфактуркой».
— А дальше что было? Ну, со Сталиным?
— А вот дальше — военная тайна. А у тебя, паря, допуска нет, — смеется. — Лошадку я свою до ума доводил, которую потом «буденовской породой» назвали, хотя справедливее было бы ее казачьей породой назвать. От политики и большой власти отошел я до самой войны, но и не трогал меня никто. Даже сучёнок Клим, который свою подпись на мой арест поставил. Тогда ведь как было, без подписи наркома никого и арестовать не могли из его ведомства. А рабочего, коли трудовой коллектив его на поруки взял — тоже отпускали.
— А потом?
Маршал помолчал и ответил грустным голосом.
— А потом вместе со всеми колебался я синхронно с линией партии.
— А вот говорят, у вас в первой Конной армии Бабель был?
— Хорошая бабель была, — кивнул маршал и игриво улыбнулся. — Но не о том сейчас речь. Не с тех яиц началась Троянская война.
Потрогал маршал мой лоб холодной рукой. И сказал уже тоном заботливой сиделки.
— Ну, вот жар-то твой и на снижение пошел. Что и требовалось…
— Больной перед смертью потел? — припомнил я старый анекдот. — Потел, отвечают. Очень хорошо!
А маршал, совсем не посмеявшись, снова растянул меха гармошки, позвякивая колокольцами.
Платок тонет и не тонет
Потихонечку плывет.
Милый любит и не любит
Только времечко ведет.
Ах, Самара городок…[92]
И исчез, не допев.
Вот хотите — верьте, хотите нет, а бутылка водки из морозилки тоже исчезла. Правда, это я уже потом обнаружил.
Но подлечил он меня, призрак-экстрасенс. С этого времени я потихонечку на поправку пошел.
И последний такой сон-явь я очень хорошо запомнил. Был он как те глюки, что посещали меня под охедином в сефардском госпитале Виго — реальнее самой реальности в ощущениях.
Ехал я куда-то в поезде, ночью. Плацкарте голимом, советском, на ощупь сальном. На боковой сидушке. И был я в зеленой курсантской форме с черными погонами. В «парадке» с галстуком, что характерно.
Напротив меня сидел небритый мужик с сухим лицом в потертом пиджаке. Синяя шерстяная сорочка с красной искрой расстегнута на три пуговицы.
Между нами на столике практически выпитая бутылка «Сибирской» водки со штампом вагона-ресторана на этикетке и нехитрая закусь, из той породы «чтоб была» для порядка. Без закуски пьют только алкоголики.
В окнах ничего не было видать. Темень и темень.
Вагон тревожно спал, покачиваясь.
Полумрак от дежурных лампочек.
И мерный перестук колес на рельсовых стыках.
— Вот ты учишься — так учись, — втирает мне этот мужик. — Мне учиться не дали. В Суворовское училище в конце войны разнарядка на меня пришла из военкомата, но не пустила родня. У меня отец — Герой Советского Союза, пал смертью храбрых при форсировании реки Днепр. И мне как сыну героя пенсию хорошую платили. Вся семья с той пенсии кормилась. Хоть Алтай и благодатный край, а после войны и в нем было очень голодно. А в шестнадцать лет посадили меня на комбайн. Помощником. Так моя жопа к этому комбайну на всю жизнь и приросла. А я учиться хотел. Шибко хотел. Не срослось. Не было бы этой долбанной пенсии за отца, может быть и выучился. Так что учись, пока дают. И за себя и за меня учись.
Проснулся я после этого сна совсем здоровым. Только очень слабым. Но стамеску с киянкой руки держали.
Работать надо.
Учиться я давно выучился и за себя, и за того парня.
А через неделю я и «лапландер» за ворота смог выкатить. Ученикам в лесном колледже промдизайн читать. Я там только почасовик и бюллетень мне никто оплачивать не собирался.
Новая земля. Протекторат Русской армии. Пригород Демидовска. Поселок Нахаловка
23 год 3 месяц 10 число, 18:30.
Огляделся я в кабинете и сказал, что это хорошо. Можно убирать инструменты. Одна стена была покрыта тонким ковром из венгерской синтетики, на котором я развесил свою коллекцию блескучих никелированных пистолетов вокруг трофейного бебута. Все что насобирал за это время.
По краям ковра два ругеровских карабина повесил, а вот пулеметы в кладовку убрал.
Под ковром разместил низкий, но длинный самодельный комод (сам сделал!), в котором держал патроны и принадлежности для ухода за оружием.
Остальные стены, что не были отданы под книжные полки, украшали фотографии из календаря Зорана с автографами моих девчат. В красивых рамах, которые сам смастерил из покупного багета.
Рама фотографии Наташи Синевич была по углам затянута черным крепом.
Надо будет мне на годовщину, на ее могилку в Виго съездить. Помянуть по-нашему. Местные-то не умеют.
Новая земля. Протекторат Русской армии. Пригород Демидовска. Поселок Нахаловка
23 год 4 месяц 14 число, 15:30.
Прикатив домой после лекций в колледже — после дождей я сразу пересел на трехколесный скутер типа моторикши. А что, удобно, дешево, почти везде проходимо и топлива мало кушает. Сколько мне одному того груза везти надо? Слезы.
А что до безопасности, так в наших пригородах серьезное зверье уже давно повыбили. А местный горный лев давно решил с человеком не связываться, шибко умная зверюга. И о бандитах давно уже ничего не слыхали. Обходят они протекторат Русской армии по широкой дуге. Во избежание. Только чичи время от времени на юге шевелятся. Но это от нас далеко. И егеря свой хлеб там недаром едят.
